Издалека замечаю высокую, широкоплечую фигуру в белой рубашке с закатанными рукавами.

Не очень-то практично работать с землёй в белом, – скептически улыбаюсь я.

Мужчина раздаёт указания молодым помощникам, что-то разъясняет постояльцам, протягивая им в руки тяпки и небольшие лопатки.

Может быть, это главный цветовод? Или ландшафтный дизайнер? Судя по тому, как тут всё обустроено, он своё дело знает хорошо.

Рядом со мной копошится в земле старичок в зеленом поло и шляпе, свернутой из газеты. Он приветливо улыбается, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:

– Не знала, что постояльцы сами занимаются посадкой клумб!

– Да, а как же? Это тут называется – трудотерапия, – кряхтит старичок. – Все желающие и главное, «могущие», могут поучаствовать. Сами, так сказать, красоту наводим. У моей бабки сад был в деревне. Я привык там возиться. В городе, в квартире, в этой каменной коробке, разве что на подоконнике хилых доходяг выращивать. А руки по земле скучают, – он жадно втыкает керамическую лопатку в рыхлую землю и разухабисто поёт:

– В огороде лебеда,

А в саду цветочки,

Нет бумажки – не беда,

Обойдусь листочком! Ух!

Я не могу сдержать смеха, и мы весело хохочем. Присаживаюсь на корточки, чтобы поближе рассмотреть желтые и оранжевые цветы. Касаясь пальцем их упругих кучерявых головок, глажу нежную, слегка шершавую поверхность лепестков. Вдруг надо мной появляется тень. И, силясь понять, откуда на ясном небе внезапно взялась огромная туча и закрыла от меня солнечный свет, оборачиваюсь и гляжу наверх. Передо мной возвышается исполин в белой рубашке. Вблизи он кажется ещё выше и мускулистее. Его загорелое лицо обрамляет многодневная щетина, давно превратившаяся в тёмную бороду. Строгие синие глаза смотрят на меня, не моргая.

– Нравятся цветы? – спрашивает он серьёзным, командным тоном. Я даже сначала не поняла: вопрос это или утверждение. Щурясь от слепящего глаза солнца, робко отвечаю:

– Да, симпатичные.

– Мне тоже нравятся.

– А что это за цветы? Как называются?

– Это бархатцы, – отвечает он сухо. – Очень неприхотливые, цветут долго, вплоть до самых заморозков.

Точно! Бархатцы! «Что за цветы? Что за цветы?» Ну, Эвита, могла бы и догадаться по названию пансионата! Они же тут, куда не плюнь, посажены.

– Этот сорт называется «мандарин», – уточняет незнакомец.

– Ага, цвет прямо как у мандаринок, – игриво добавляю я и улыбаюсь, но не вызываю у него ответной улыбки. – А это что за красивые цветочки? – указываю на бледно-желтые бутончики с острыми лепестками.

Резким движением руки «хмурая туча» выдёргивает бедное растение с корнем и бросает на землю. От неожиданности я теряю дар речи.

– Это чистотел. Сорняк. Растёт, где хочет, портит всю картину, – как ни в чём не бывало, спокойно продолжает жестокий истребитель маленьких желтых цветочков.

– А мне кажется, они тоже красивые, – шепчу я.

– Может быть. Но они не на своём месте, поэтому их нужно удалить, – его красиво очерченные губы, будто вырезанные из мрамора, чётко произносят слова.

– А вообще-то это очень полезная трава, – вмешивается в наш разговор старичок в панаме из газеты, который к этому времени успел выкопать несколько ямок. – Моя бабка из чистотела мази делала да примочки. У кого грибок, раздражения, прыщи подростковые – всем помогало. Я соберу немного – сделаю по её рецепту мази.

– Чтобы лечить подростковые прыщи? Не поздновато ли, Семён Антонович? – по лицу гренадера пробегает тень улыбки.

– Чай, пригодится, – пожимает плечами старичок и укладывает сорванные растения в полиэтиленовый пакет.

– Эвита! – меня зовёт Света, бодро шагающая в мою сторону. Я быстро поднимаюсь и иду к ней навстречу, бросив на ходу:

– До свидания. Меня зовут.

– Приходите в следующий раз с нами сажать, – кричит мне в след бородач. – Хоть научитесь сорняки от цветов отличать.

Волна возмущения подкатывает к горлу. Да я вообще-то не растениевод, чтобы в цветах разбираться! Эколого-биологический не заканчивала! У меня тут другие обязанности! Угрюмо оборачиваюсь, ожидая увидеть всё то же непроницаемое холодное выражение небритого лица. К моему удивлению на чёрном от загара лице смеется белозубый рот, и, растаяв, как снегурочка над костром, неловко киваю головой и почти бегу навстречу Свете.

– Ну что, понравился этот высокий красавец? – спрашивает она с хитрым прищуром, глядя в мои широко распахнутые глаза и на предательски появившийся румянец.

– Э-э… Почему? Мы просто говорили о цветах. Тем более этот… как бы получше назвать… бука, по-моему, упрекнул меня в незнании цветоводства.

– Да? – она удивлённо поднимает тонкие выщипанные брови.

– Он, конечно, видный мужчина…

Ещё какой видный! Настоящий былинный герой! С таких фактур Роден творил свои статуи. Он красавец, что и говорить.

…ну, чтоб он мне очень понравился… Нет, пожалуй, нет, – я стараюсь не смотреть в пытливые глаза Светы, чтобы не выдать свои мысли.

– Интересно. А я думала, что Лев Александрович на всех производит одно впечатление и вызывает, как минимум, легкую влюбленность и, как максимум, стойкое помешательство и непреодолимое желание родить ему троих детей.

– Лев Александрович? Это…

– Да. Это Лев Александрович Гурин собственной персоной, наш глубокоуважаемый управляющий и директор. И ты только что назвала его букой. Но не бойся, я никому не скажу, – она хохочет.

Мне не смешно. Я в шоке. Вот я дура! Даже не поздоровалась с ним нормально! Надо было хоть в интернете посмотреть, как он выглядит. Почему-то я представляла директора немолодым полным дядечкой с добрыми глазами. А этот ботаник с серьезным лицом никак не вяжется с образом щедрого мецената.

– А что он делает с тяпкой на клумбе?

– Это его хобби. Так он общается со стариками, узнает об их радостях и заботах. Заодно любимым делом занимается – сажает цветы.

– А не боится, что от его трудотерапии кому-то плохо станет, у стариков здоровье не для пахоты, – бухчу я.

– Ну, во-первых, им там перетрудиться никто не даст, во-вторых, в садоводы— любители попадают только с разрешения врача. И, как любит повторять Лев Александрович: нет для старости ничего хуже, чем праздность и лень. Это какой-то умный римлянин сказал.

Не скрывая расстройства, я плетусь за Светой обратно в больницу, опустив голову.

– Да не расстраивайся ты. Будет еще шанс показать себя перед начальством с хорошей стороны.

И правда, чего я расстраиваюсь? Мне с этим мужчиной детей не крестить. Может, я вообще больше никогда его не увижу. Хотя, если признаться честно, встречи с ним я буду ждать.

Оставив в кабинете специалиста по остеохондрозу напряженное выражение лица, после массажа Лидия Михайловна выглядит расслабленной и отдохнувшей. Мы втроём медленно прогуливаемся вдоль зелёных лужаек, Лидия Михайловна вспоминает свои учительские будни.

– А вот и подруги ваши, – Света издалека замечает идущих нам навстречу Петровн.

Агния чинно вышагивает, гордо подняв голову. Она похожа на какую-то птицу, записанную в красную книгу, которая знает о собственной редкости, и поэтому каждое её движение преисполнено чувством собственного достоинства. Рядом, ковыляя, семенит Наталья Петровна, еле поспевая за своей величественной приятельницей.

Я вчера не заметила, что она хромает.

Они обе в спортивных костюмах: Наталья Петровна – в небесно-голубом, Агния, конечно, – в красном. За ними молчаливой тенью идёт сиделка и несёт скрученные в рулоны гимнастические коврики. Поздоровавшись, Агния Петровна торопится поделиться впечатлениями:

– Йога – это что-то! Я после неё как будто на двадцать лет помолодела!

– Куда тебе молодеть? Ты и так тут моложе всех, – со смешком кряхтит маленькая Петровна.

– Да и сбросить лишнее не мешает, – уже серьезнее продолжает Агния, похлопывая себя по круглому животу, – в пятницу же фестиваль.

– А что за фестиваль? – спрашиваю я.