Вежливая словесная пикировка шла живее, чем намечалось на репетиции, а тем временем громадные камеры кружили сбоку и над головами, выхватывая руку, глаз, язык, лизнувший губу, отъезжали назад, показывая Дилана между колен Келвина или Келвина повисшим над левым ухом Дилана. Наконец Келвин увидел, что до конца остается пять минут, и без перехода сказал:

— Вы не можете не признать, мистер Джонс, что ваша программа, одновременно предполагающая согласованные действия и децентрализацию, потребует таких колоссальных людских и денежных затрат, на какие в мирное время не шло ни одно британское правительство…

Джонс улыбнулся и замотал головой:

— Нет. Нет и нет.

— Вы не согласны?

— Не согласен. И настаиваю на своем.

Келвин улыбнулся:

— Тут с вами никто не решится спорить. Но ведь эта программа создаст бесчисленные прецеденты и в местном самоуправлении, и в предпринимательском законодательстве, и в работе государственного аппарата, и в современном градостроительстве. А теперь, если позволите, я хотел бы задать вам более или менее личный вопрос.

Джонс поднял брови и холодно сказал:

— Валяйте.

— Вы единственный член кабинета без университетского образования — так?

— Совершенно верно. Я рос в черные годы депрессии. В пятнадцать лет был вынужден оставить школу и помогал отцу развозить молоко. Я не забыл те годы. И не хочу их забывать. (Джонс глянул прямо в объектив камеры.) Кое-кто из сегодняшних зрителей поймет меня. (Он улыбнулся Келвину.) Да, я не университетский человек.

— Что же, в таком случае, дает вам право руководить страной в такое время, как нынешнее?

Джонс задумчиво пососал трубку и нахмурился. Он сказал:

— Видите ли, британцы не доверяют специалистам. Нет-нет, они нужны постольку, поскольку занимаются своим делом, а есть две вещи, которые специалист никогда себе не уяснит: как руководить партией и как управлять страной. Справиться с этими задачами можно, только оставаясь на твердой почве житейского здравого смысла. Правильно? Если же вы спросите, за что партия избрала меня своим лидером, а британский народ — своим кормчим, то я честно скажу: не знаю, но надеюсь, за то…

Он смолк и наставил мундштук трубки в жилет Келвина. Келвин сказал:

— Да?

— Надеюсь, за то, что я не легко устаю от своей работы и продолжаю ее делать тогда, когда другие бьют отбой. За то, что против трудностей я вооружаюсь здравым смыслом, а не шорами специалиста. За то, что не боюсь называть вещи своими именами.

Келвин сказал:

— Если совсем просто: деловитость, способности и честность — вот ваши права.

Восторг вспыхнул на лице Джонса и благоразумно погас. Он криво улыбнулся и сказал:

— Что ж, вам видней.

— Огромное спасибо за беседу, мистер Джонс.

Студия залилась светом. Келвин откинулся в кресле, Джонс подался вперед и выбил трубку в пепельницу. Джонс сказал:

— Очень славно все вышло.

— По-моему, да.

— Вы задали мне пару вопросов, каких я не ожидал, но я отбился, правда? Отбился.

— Отбились.

— Недавно этим делом занимаетесь?

Келвин встревожился. Он сказал:

— Профессионализма не хватает?

— Нет, вполне хватает. Просто впервые слышу ваше имя.

— Я новый человек здесь.

— А прежде где работали?

— У отца в галантерейной лавке.

Джонс поднял брови. Широко улыбаясь, подошел Гектор Маккеллар, поздравил обоих и пригласил пропустить по рюмочке. Джонс сказал:

— Спасибо, Гектор, но совсем нет времени. Впрочем, я бы перекинулся парой слов с этим вашим молодым коллегой. С глазу на глаз, если можно.

Маккеллар кивнул и ушел.

Джонс старательно раскурил трубку и сказал:

— У отца в галантерейной лавке. Чего ради?

— Надо было помогать, потому что старшие братья учились на священников в Стратклайдском университете.

— Какой он религии?

— Община свободных пресвитериан.

— В моей родне все методисты. А на эту работу вы как попали?

Келвин рассказал. Джонс задумался и потом спросил:

— Каковы ваши политические убеждения?

— Я еще не думал над этим. Меня в основном занимали философские проблемы.

— Очевидно, Ницше?

Келвин не без труда скрыл удивление. Он сказал:

— Да. Вы его читаете?

— Почитывал, только вступающему на общественное поприще не надо обольщаться таким чтением. Я не отрицаю его раскрепощающего действия, но разумнее опираться на что-нибудь поосновательнее. Почитайте-ка Шоу. Сейчас его недооценивают, однако его политические работы перебрасывают надежный мостик от Ницше к современной политэкономии. Потом я бы порекомендовал Кейнса, Уинтербима, разумеется, Кропфорда и Мейбл Сикерт-Ньютон. Но Уинтербим — всенепременно.

— Я запомнил.

— Несколько лет назад я сам написал книжонку — «Устройство мира в разорвавшейся Вселенной». Она отчасти идеалистична, но кое-какие мысли вы больше нигде не встретите. Книжка давно разошлась, но если хотите — я пришлю экземпляр.

Из жилетного кармашка Келвин вынул карточку и протянул со словами:

— Мой адрес.

Джонс спрятал карточку и сказал:

— Буду откровенен с вами, Келвин. В партии перебор с университетскими людьми. Мы не очень завлекательно выглядим. По нынешним временам вы чудо какое-то: башковитый самоучка, говорите как по писаному. Вы нам подходите.

— Мне нужно вступить в вашу партию?

— Пока — нет. Сначала закрепитесь здесь — это месяца три-четыре, может, больше. В былые времена известными становились на важных должностях, а при телевизионной демократии все наоборот. Хаверсэк вас еще не искал?

— Лорд Хаверсэк из Дича?

— Да.

— Нет, не искал. А почему он должен меня искать?

— Он любит умных людей. Я черкну ему пару слов. Он пригласит вас как-нибудь к обеду.

— Я… мм… думал, — осторожно сказал Келвин, — что вы антагонисты. В смысле политики.

Джонс хохотнул и встал со словами:

— Вот еще одна причина, почему вам не надо заниматься политикой, пока мы не скажем. Вам предстоит очень многому научиться, мой мальчик, но вы не догматик и научитесь быстро. Уверен в этом.

Направляясь к выходу, Джонс сказал:

— Вы не женаты?

— Нет… Пока что.

— Но кого-то присмотрели?

— Да.

— Она фотогенична?

— Очень.

— С хорошими манерами?

— Будут и манеры, выйди она за меня замуж.

— Так подтолкните ее. Фотогеничная жена с хорошими манерами дорогого стоит — в смысле рекламы. Вы играете в гольф?

— Нет… — И с мужественной решимостью: — Но хочу научиться.

— Надо. Из наших очень мало кто играет в гольф. Шотландец, играет в гольф, бывший галантерейный приказчик, имеет фотогеничную жену, яркая личность на телевидении — да такому цены не будет на следующих выборах. Цены не будет.

Когда они прощались в дверях, Келвин сказал:

— Вы не забудете прислать вашу книгу?

— Не волнуйтесь, я вас найду.

Келвин вышел на улицу, чувствуя в себе богатырские силы. Впервые в жизни он остановил такси. Разлегшись на сиденье, он молил бога, чтобы Джил смотрела передачу. Он знал, что общественное признание не слишком ее трогает, но обстоятельства складывались таким замечательным образом, что ничего невозможного для себя он не видел. И словно не катило по Лондону, а парило над городом, подобно орлу, его такси. Его приятно развлекло, как без единой фривольной мысли он вдруг ощутил сильнейшее возбуждение. Он был настолько упоен собой, что, взбежав по лестнице, не сразу даже воспринял оглашавшие мастерскую вопли.

В центре комнаты стояла миссис Хендон и кричала Джеку:

— Сегодня же! Съезжайте сегодня же!

Мастерская являла собой погром, среди которого уцелела редкая мебель. Стулья, телевизор, электрокамин, торшер, проигрыватель, посуда — все было добросовестно сокрушено, а холодильник и электропечь — грубо повержены. Джил с несчастным видом лежала на диване, уткнувшись лицом в спинку. Небрежно привалившись к столу и держа руки в карманах, Джек говорил: