— Моему? — удивился Кирик. — Что за доктор?!

— Ну, не знаю!.. Он был у вас однажды и все смотрел на меня, а потом спросил: не хочу ли я кардинально изменить свою внешность? Стать красавицей. И быть неузнаваемой. Сунул мне свою визитку, присовокупив, что будет меня ждать и согласен сделать все без гонорара, потому что это лишь эксперимент: его собственный метод, который опробован несколько раз и не всегда удачно… Его звали Андрей Николаевич…

(Кирик вспомнил, что покойный Генка все говорил о каком-то докторе, который рвется к Кирику в мастерскую: хочет посмотреть, как тот работает и сами его работы, — доктору нужно это для его каких-то экспериментов… И приволок того однажды.)

Доктор сказал мне: приезжай, я оплачу такси.

Я жила у него больше трех месяцев, вместе с операциями и всем прочим. Это был еще один ужасный период моей жизни — я была подопытным кроликом. Не все сразу получилось. Андрей не давал мне смотреться в зеркало между экзекуциями…

Когда он разрешил, я разрыдалась — на меня смотрело красивое незнакомое лицо, испещренное порезами, уколами, содранной кожей!

Волос совсем не было и даже уши были перетянуты чем-то… Андрей радовался, как ребенок, давая пятьдесят процентов вероятности, что все сойдет и я буду его первая и единственная модель. Говорил, что он тоже художник, и покруче, чем эти шалопаи, которые малюют людей на холстах. А он творит такое, что никому и не снилось! Жаль, он не может пока показывать меня на всяких симпозиумах и прочее — метод его часто дает сбои… Потом он еще раз содрал с моей физиономии почти всю кожу и снова уложил в постель… Но хватит об этом.

Я взяла новое имя, фамилию, паспорт… И вот перед вами Зинаида Игоревна Семенова, фото-модель и самая-самая манекенщица Москвы и уже почти Европы.

— Сонечка, а как ты устроилась с паспортом?.. Тоже доктор? — спросил Кирик.

Сонечкино лицо потухло:

— Нет, не доктор. Все тот же Анатолий Макарович Шорников, ваш сосед. Он мог все. И наркотики тоже… Я пробовала, в самые плохие свои минуты… Но на меня курение и понюх не действуют, а уколов я боялась, хотя Макарыч и уговаривал меня. Перешла на сильные транквилизаторы.

Она хотела продолжить, но Кирик решил — теперь или никогда!

— Сонечка… — начал он с трудом, — скажи мне… только правду, и я, слышишь, никогда ни словом никому не обмолвлюсь… — он застрял, не в силах выговорить то, что давно бередило его душу.

Сонечка усмехнулась и помогла ему:

— Вы хотите спросить, виновна ли я в их смерти? Да, виновна.

У Кирика ухнуло и покатилось куда-то сердце: он предполагал, более того, был почти уверен в этом, но… Услышать такой спокойный ответ?..

Он молчал, в упор глядя на нее. Она отвечала ему грустным спокойным взглядом.

— Но как?.. — выдавил наконец из себя Кирик.

— Как я могла? Или как я это сделала? — спросила Сонечка, чуть усмехнувшись.

Он вдруг почувствовал приближение грозовой атмосферы.

Сонечка напряглась, готовая к отпору, в ее сухо поблескивающих глазах появилась твердость. Он тоже постарался взять себя в руки. Кто он, мужчина или тряпка, слабак?

Перед ним несчастное, изломанное людьми существо, в чем есть и его доля… Вместе с тем она — убийца.

Раньше, когда она думала, что убила Макса, это приводило ее в состояние стресса, а теперь она сидит перед ним спокойная и чуть грустная, и ни капли вины! Какими бы ни были те люди, которых… Можно ли их лишать жизни? Можно ли брать на себя такое право?

— Да, — сказал Кирик, — я хочу знать и то, и другое. Расскажи мне… — он чуть замялся, — как это пришло тебе в голову?..

— Если вам это так надо или так интересно, я расскажу, — согласилась она, и ему показалось, что в голосе ее просквозило презрение.

— Решила я давно, — начала она и попросила: — Дайте сигаретку, у меня закончились…

Кирик принес пачку сигарет. Соня затянулась сигаретой так, что половина ее тут же сгорела.

— Так вот, Кирик Сергеевич, решила я давно. С той минуты, когда оказалась зимой, ночью, на улице, правда, с деньгами, в куртке Геннадия, которую я сорвала с вешалки, он еще крикнул мне вслед: «Воровка! Вернешь куртку, не то в милицию сообщу! Тебя засадят!» Отнять у меня куртку он не мог — трахал очередную «натуру»…

Вот с той минуты я и решила. А сделала очень просто. Уже выйдя от доктора с безукоризненным лицом, на котором действительно не оказалось ни шрама, ни пятнышка, я отправилась к Геннадию. Он, конечно, не узнал меня, был изумлен, потрясен и тут же согласился делать скульптурный портрет…

Она посмотрела на Кирика, усмехнулась своей странной усмешкой — грустной и вместе с тем наглой:

— Вы подумали, что я и к вам… так? Не бойтесь, к вам я по-другому…

Кирик обозлился: «не бойтесь!» Он не боится, ему только с каждой минутой становилось все тяжелее, неприятнее и холоднее в ее обществе.

— К вам я по-другому, — повторила она и продолжила: — Он усадил меня за стол, выставил что-то… И смотрел тем взглядом, который я хорошо знала: алчным и раздевающим. Сказал, что хотел бы создать из меня обнаженную… Я согласилась. Он пришел в неистовство — не могла бы я раздеться, чтобы он посмотрел…

Я вышла, чтобы раздеться… У меня, вы знаете, родимое пятно на животе, над пахом как раз, и он всегда меня попрекал, когда кто-нибудь хвалил мою фигуру, орал, что у меня гадкое пятно на брюхе, что на него противно смотреть!

В общем, набросила легкий шарфик на лицо — я так задумала, честное слово, не зная, смогу ли совершить это… Мне хотелось его ошарашить, а там…

Я вошла, он обернулся и застыл: он знал мое тело и это гнусное, как он говорил, пятно… Я спросила его: ну как? Узнаешь красавицу?

У меня и голос изменился (Кирик это заметил), а тут я постаралась говорить своим прежним… Получилось.

И пока он таращился, не зная, что делать, я вдруг спонтанно вытянула вперед руки с черным лаком на длинных ногтях и взвыла: «Я пришла за тобой оттуда! Там я стала красавицей, а ты сгубил меня, я замерзла в ночи!..»

Он побелел и упал. А я ушла. Не подойдя к нему. Потом узнала, что он умер от сердечного приступа, но не в ту минуту, а чуть позже, при каком-то парне… Как видно, он ничего никому не сказал: его глодал страх, он от него и погиб. Я его убила? Он убил меня.

Сонечка замолчала.

Кирик тоже молчал, не в силах переварить услышанное. Боже! Сколько же горя пришлось на эту девочку!.. И что с ней сталось…

Сонечка продолжила:

— Макарыча я убила по-другому. По-настоящему. Он же был такая гадость, и вы все это либо знали, либо подозревали, но он вам был удобен! И никто из вас ему слова худого не сказал! Он мне сделал паспорт, когда я к нему пришла красавицей. Он не узнал меня, я сказала, что меня послал один ныне покойный художник.

Макарыч долго кочевряжился, но потом за большие деньги сделал. А я принесла «хорошее» средство, усыпляющее навеки, мы с ним выпили, он сказал, что за сделанную им услугу я должна с ним переспать.

Я согласилась, и мы с ним за это выпили. А перед тем я объявила ему, что я уродка Соня и что ему больше не жить на этой земле. Я не хотела, чтобы он не знал, за что… И он понял, что с ним будет…

Это была отвратительная сцена. Я ушла, бросив еще там сигарету…

Снова наступило тягостное молчание. Но Соне необходимо было излиться, освободиться от тяжкого кома, засевшего в сердце… И она, вздохнув протяжно, с надрывом, сказала с какой-то мольбой:

— Кирик Сергеевич, только вы не думайте, что это я… виновата в гибели Андрея Николаевича… Даю вам слово, хотя оно, наверное, для вас ничего не значит.

Кирик вздрогнул. Как?! И Андрей? Это, конечно, она! Пусть лучше не клянется, не надо больше ничего, у него кончаются силы! Сонечка, увидев, как подействовало на него это известие, поняла, что он ничего об этом не знает.

— Вы разве не читали?.. О его гибели в автокатастрофе? В МК было…

Он брезгливо поморщился:

— Ты же знаешь, я не читаю желтую прессу.

— Да, я помню это… — спохватилась Соня. — Они разбились на машине. Но это не я! — закричала она. — Хотя можно теперь все на меня сложить!