Сонечка возмутилась:

— Экономишь на здоровье! У Макарыча такая дрянь! Купи нормальной водки…

У, стервоза какая стала, разозлился Федя, но потом подумал, что ей тоже нужны деньги, наверное, этот хмырь Кирилл дерет с нее…

Федя с благодарностями ушел, а Сонечка вдруг решилась наконец засесть за письмо домой.

Письмо получились маленькое. Сонечка сообщила, что сожалеет, что так «ускакала», но ей стало невмоготу находиться там. Живет она в Москве, снимает у хорошей женщины комнату, работает, взятые у мамы деньги скоро вышлет…

В конце всем приветы, особенно Гуле. Адрес не дает, поскольку уезжает с этой женщиной на дачу.

Вот такое письмецо сочинила Сонечка маме, не зная, что та живет теперь в родной станице.

Провалялось это письмо в ящике долго, пока однажды Макс не вскрыл чужой ящик. Увидев письмо без обратного адреса, он сообразил, от кого оно, и прочел. Дома тоже показал всем.

Валерка, поверив каждой строке, порадовался за Соню. Тамара не могла слушать его.

— Авантюристка эта Соня, — сердито сказала она, — и мать свою не жалеет.

Гуля ночью долго вчитывалась в каждую строчку, пытаясь отыскать тайный смысл. Но ничего не нашла и стала ждать обещанного Соней «большого письма».

А Макс теперь знал точно, где «эта сука» находится, уж он-то ее разыщет. Хоть годы там проведет.

В мастерской происходили события, которые вели к определенным поворотам судеб.

Художник закончил портрет Сони уже без нее, однажды только позвав ее на полчаса.

Она страстно хотела посмотреть, что получилось, однако Кирик неготовых «картинок» не показывал. И вообще не любил показы…

— Для чего же вы тогда красите? — удивилась Сонечка.

— Я самовыражаюсь. Пути Господни неисповедимы. Картины сами должны приходить к человеку, самостоятельно, волей случая…

Сонечка иногда совсем не понимала его.

В это вечер к нему завалились художники: Олег и Геннадий. Он мог бы и выгнать их, как делал нередко, но был благодушно настроен, триптих, кажется, выстраивался.

Было еще не поздно, часов пять вечера, Кирик уже не работал, и они с Сонечкой собирались варить суп по старинной кулинарной книге мадам Молоховец.

И тут ввалились эти двое. Сонечка тихо заперлась у себя в комнате. Она сидела, как мышка, взяв альбом Модильяни, который ей очень нравился, и еще Борисова-Мусатова, биографию которого она читала и перечитывала. Его романтическая любовь, его зыбкие картины с призрачными дамами заставляли замирать сердце.

Подвыпившие художники громко уговаривали Кирика выпить, «погулять». Кирик отнекивался, но потом неожиданно разошелся, напившись до того, что на вопли-просьбы показать что-нибудь последнее отвернул от стены почти законченный портрет Сонечки.

Художники были в шоке. Первым заговорил Геннадий.

— Так ты все же ухватил ту уродку! Ох, хитер-бобер! Пока мы тут возились с красавицами, он отломил натуру! Ты — гений, Кирюха! Точно! А фонок! А тело! Золото, так твою растак! И такая рожа! Нарочно не придумаешь!

Слыша это, Сонечка невыразимо страдала. Ее хвалили! Но как!.. Она была рада за Кирика, злясь в то же время, что он использовал ее уродство! Наверное, он не хочет показывать картину, чтобы она не слышала таких отзывов…

Олег тоже восторгался, но его Сонечка плохо слышала. Потом она замерла…

Они требовали, чтобы она вышла. Кирик отвечал, что ее здесь нет, она приходит только на сеансы… Геннадий заорал, что пойдет к старухе-бомжихе и вытащит девчонку оттуда, она должна с ними посидеть…

Сонечка дрожала, ожидая своей участи. Кирик вяло сопротивлялся, а Геннадий навалился танком, утверждая, что девчонка живет здесь!

— Я ее сейчас найду! — он пьяной тяжелой поступью направился в коридор.

Она услышала голос Кирика:

— Генка, не надо, сядь. Я ее сам приведу, надоел ты мне. Но живет она не здесь. Это вам старый хлам Макарыч набрехал… — Он говорил на их языке и даже запускал матерком. Сонечка расстраивалась все больше, испытывая даже некоторое отвращение к нему: неужели он может напиваться, как те, внизу…

Сонечка, услышав, как в замке поворачивался ключ, успела натянуть парик и наклеить губы.

Вошедший Кирик выглядел совсем другим человеком: помутнели ясные, острые глаза, опухшее лицо покраснело, а выражение его стало растерянным, будто он силился вспомнить нечто важное.

— Сонь, — пробормотал он пьяно, — тебя ребята зовут… Не мог я отстоять, черт меня задери! Но все равно я тебя никому не отдам, слышишь? Могу давать напрокат, если… если ты согласишься… Чтобы денежку заработать. Генка богат, но не сильно, зато Олег ошивается всю дорогу у американцев… У него в мастерской ни одной картинки нету — все продал. Бездарь, идиот… Он из тебя такой кубик Рубика сделает! Со смеху помрешь! Не напиваться и ни с кем из них не уходить, поняла?..

Выслушав его заторможенную речь, она сказала:

— Хорошо, я пойду. Но если вы, Кирик Сергеевич, будете еще пить, то не только меня, вас самого отсюда вынесут и все картинки ваши — тоже. Я-то не напьюсь, а вот вы…

Он уселся на диван, забыв, что они должны идти к гостям.

— Понимаешь, я ведь в принципе не пью. Не люблю. Но иной раз приходится, чтобы не быть совсем уже белой вороной. Они уверены, что я уеду в Америку, у меня там мама, она — американка… Но я не собираюсь… Мне там делать нечего. Я — российский человек, и этим все сказано… А они не понимают… Сонечка… Хочешь, тебя в Америку отправлю, к моей маме? Она удивительная женщина… Представляешь, приехала сюда работать и помогать строить новую страну после революции. Приехала, влюбилась в отца и осталась. Когда отец умер, не смогла здесь жить. И вот уже пять лет там. А мы с сестрой здесь. Но сестра со своим сыном собирается… А я нет!

Кирик замолк, а Сонечка замерла от сведений, которые он сообщил ей под пьянь. Никогда он о себе столько не говорил.

В комнату ворвался мужчина с лицом, походившим на котлету, состряпанную нерадивой хозяйкой: разъехавшееся, серо-красное… Небольшие глазки прятались под густыми темно-рыжими бровями, толстые усы перекосились, а волосы топорщились венчиком вкруг небольшой лысины.

— A-а, вот они, голубки! — заорал он. — Мы там спим без просыпу от тоски! Здрасьте, — повернулся он к Сонечке, — как я понимаю, вы — модель шикарного портрета? Сонечка? Имя-то, имя какое! Сдохнуть от восторга! Меня зовут Геннадий, можно Гена. Вас Сонечка! Со-не-чка! Дивно! Пойдемте, Сонечка, разбавьте нашу мужскую компанию женским очарованием…

Схватив ее за руку, он поволок ее в мастерскую. Кирик плелся следом.

В мастерской находился еще один мужик, моложе, но не симпатичнее. Маленький, худой, с длинными сальными волосами, костистым лицом и незначительными чертами лица. Что у него было хорошим, так это глаза — яркие, карие, с необыкновенно голубыми белками. Он как будто даже не был пьян.

— Олег, — представился он и привстал. А глаза его то ли с усмешкой, то ли с чем-то подобным оценивали Сонечку с ног до головы. Потом выражение их переменилось, теперь в них была злобная зависть. Сонечка невзлюбила этого тоже.

На столе лежала более чем скромная закусь: два соленых огурца, помидор, яблоко, черный хлеб и сосиска.

У стола на полу стояла пустая бутылка из-под водки, на столе — полная.

Сонечку пригласили за стол, извинившись за непорядок, налили ей водки. Она отказалась. Геннадий тут же слетал за шампанским. Шампанского она выпила. После этого Геннадий подошел к холсту и повернул его к сидящим за столом.

Сонечка увидела себя и замерла, оставшись как бы наедине с портретом. Сначала он потряс красотой колорита: жемчужно-серый с изумрудным фон, золотистое тело и темно-синие, черно-синие тени от ее фигуры…

А потом Сонечку потрясло ее лицо. Оно было таким уродливым! Но чем дольше всматриваться в картину, тем больше сглаживалось уродство. Сонечка замерла.

Господи! Как он мог такое сотворить из нее?