Петя протянул ей свою зажигалку. Василиса прикурила, выпустила кверху струйку дыма и благодарно кивнула.
– А что, он большой участок купил? – поинтересовался Петя.
– Да нет, не очень. И сама земля стоила копейки. Тыщу баксов за пятнадцать соток, – ответила Василиса. – Только папаша затеял стройку, и на неё ухнули все наши накопления. Блин, это финиш, в натуре! Мать в ахуе, Алинка в ахуе, я в ахуе, а ему хоть бы хрен – папенька у нас землевладелец!
– Ну и правильно, – бестактно заметил Родион. – Мексика, она никуда не денется, а своя земля – это своя земля.
– Ты ещё! – злобно фыркнула Василиса. – Вы бы с ним отлично спелись! А где я лето проведу, где я отдохну после учёбы, вы знаете, умные мои? На стройке? И как я там буду развлекаться? Глину месить с молдаванами?
Почтенное сообщество не успело осознать двусмысленность последней фразы – скорее всего, Василиса и не имела в виду ничего такого, просто от огорчения и пивных пузырьков забыла думать о двойном донце некоторых выражений – как Надия выступила с предложением, которое круто изменило судьбу всех присутствующих.
– Слушайте, у меня идея! – заговорила она. – Насчёт того, где провести лето и так далее. Кто хочет после практики пойти со мной в экспедицию к чёрту на рога?
– Ну, если в прямом смысле к чёрту на рога – я за! – решительно заявила Василиса.
– В самом прямом, Васенька, – серьёзно ответила Надия. – Слушайте. В наших лесах есть очень странная усадьба. Чуть ли не заколдованная. Я не шучу. В восемнадцатом веке ею владели дворяне Рудневы: не особо знатные, не графы и не князья, но богатые. Говорят, в усадьбе стоял трёхэтажный дворец, а парк не уступал Петергофу и Летнему саду: там была мощёная аллея, а по бокам стояли изваяния греческих и римских богов, в пруду били фонтаны и так далее. На какие средства Рудневы так шиковали – непонятно. Небольшое село, которым они владели, пришло в упадок и обезлюдело ещё при Петре, мужчины Рудневы, как полагается, служили офицерами, но это давало больше расходов, чем доходов. Болтали про них разное. Кто говорил – они льют в подвалах фальшивые монеты, кто-то распускал слухи, что они возглавляют целую армию разбойников, и те им платят дань… вот такая коза-ностра восемнадцатого века. Самой популярной версией было, что старший Руднев, который родился ещё при царе Алексее Михайловиче, продал душу дьяволу.
– Понятно! Откуда же ещё! У нас так всегда: раз богатый – значит, подонок, душу чёрту продал! – не удержалась Василиса.
– Кому он там продал душу – чёрт его знает, но богатство им не пошло впрок, – продолжала Надия. – Все Рудневы рано умирали: кто от чумы, кто от холеры, кто, как тогда говорили, «от горячки». Кого-то убивали разбойники. Мужчины погибали в войнах, едва успев оставить потомство, которому тоже не жилось. В конце концов от всей семьи остались старик Руднев и его правнучка. Старик, говорят, к концу жизни стал злым и нелюдимым, но правнучку любил…
– Плотски, – добавил Родион.
– Не исключено, – кивнула Надия. – Очень даже не исключено. Во всяком случае он гонял от порога всех окрестных дворянчиков, которые набивались в женихи девчонке. А желающих было много, потому что девчонка была единственной наследницей рудневского богатства. Да и красивая, как говорят… Но однажды в имение заехал офицер, который скакал в Петербург из армии Михельсона с каким-то дико важным пакетом. Он насмерть загнал своего коня и надеялся, что помещик даст ему лошадь из своей конюшни. Это было, забыла вам сказать, в самый разгар пугачёвщины. Разумеется, правнучка старика Руднева влюбилась в офицера, и тому не составило труда уговорить её бежать. Они заседлали двух коней, никакого барахла, конечно, брать не стали, чтобы не привлекать внимания старого чёрта, и были таковы. Но старый колдун узнал об этом, бросился в погоню и, конечно, догнал, едва они успели отъехать версту от усадьбы. Девчонка всё-таки плохо умела скакать верхом. – Фраза прозвучала двусмысленно, но никто даже не хмыкнул. – Старик догнал их возле моста через ручей, который был границей имения Рудневых. Даже не догнал, а каким-то чудом оказался там раньше них. Продал он душу дьяволу или нет, а что-то с ним было нечисто…
…Чёрный недвижный всадник стоял на мосту, подобный монументу знатного италийского кондотьера. И, хотя лица издалека было не разобрать, беглецы поняли, кто пересёк им путь.
– Дединька! Господи, спаси и сохрани! Пропали мы, голубчик мой! – испуганно зашептала юная девица в дорожном плаще, сидевшая в седле самым непотребным образом – по-татарски, ноги на разные стороны.
– Не бойся, милая, – ответил её спутник, драгунский подпоручик, лицо которого ещё не знало бритвы, но уже украсилось шрамом – лоб наискось пересекал малиновый рубец. – здесь, я попробую воззвать к его благоразумию. А коли бессильны будут слова, – юноша хищно ухмыльнулся, – поговорим на языке, который понимают и нехристи! Клянусь пред Богом, – добавил он, видя смятение на лице возлюбленной, – я уважу его лета и не причиню ему смерти или увечья, но заставлю принять наше решение.
Офицер тронул шенкелями коня и поехал навстречу чёрному всаднику. Последний тоже двинулся вперёд.
– Доброго здравия, господин Руднев! – приветствовал старика офицер, когда их разделяла пара саженей.
– Не могу ответить тем же, сударь, – ответил старик. Внешне он оставался спокоен, однако глаза из-под мохнатых сивых бровей метали молнии. – Не ведал я допрежь, что у офицеров Ея Величества сие в обычае: за добро и привет лютым злом платить, а честных дочерей дворянских, точно девок мужицких, со двора лестью сманивать да воровским побытом умыкать!
– Чести вашей родственницы я не оскорбил, – ответил юноша. – И не сманивал я её – сама просила меня избавить её от тиранства вашего, что законам божеским и человеческим противно!
– Молоденек ты, сударь мой, матернее молоко ещё на губах не обсохло, чтобы меня поучать, – усмехнулся старик. – Проучить бы тебя следовало, да уж едино из уважения к государственному делу отпущу тебя. Езжай, куды ехал, не мешкая. А эту негодницу я ужо под замок посажу.
– Если вы, господин Руднев, сей же час освободите нам дорогу – я не стану спрашивать сатисфакции за сии поносные слова, из уважения к вашим почтенным летам и из любви к вашей правнучке, – сказал офицер.
– Вишь ты! А коли не освобожу? – прищурился Руднев.
– А коли нет – так изведаете, для чего офицеру и дворянину палаш потребен.
– А вот это другой разговор! – Оскалясь по-волчьи, старик с юной прытью соскочил на землю, отшвырнул плащ и выхватил шпагу. – Иди сюда, щенок!
…Бедная девица, закусив в тоске край дорожного плаща, сквозь слёзы взирала на поединок. Сколь ни малы были её познания врапирной науке, она понимала одно: ни один из поединщиков не имел решительного преимущества. Силён и ловок был молодой драгун, искушённый не в одних лишь учебных схватках. Не по-старчески крепок был его супротивник; казалось, предугадывает он самые быстрые удары юного врага своего, чтобы, отшвырнув разящий клинок, атаковать в ответ. Дрожала несчастная, не зная, что пугает её больше – победа её возлюбленного или же поражение его от руки страшного прадеда… Дрожала и плакала, не ведая, что предпринять.
Звонко сшиблись клинки, с визгом сталь проехала по стали, и пролилась первая кровь: старик ранил офицера в бедро.
– Не испытывай судьбу и моё терпение, – сказал Руднев. – Уезжай, покуда можешь.
– Доле не буду вас щадить! – воскликнул офицер, устремляясь в атаку.
– Нет!.. Нет, нет, нет! – вскричала в отчаянии девица. Она соскочила с коня и со всех ног бросилась к бойцам. Но, по внезапному порыву, метнулась к коню, на котором ехал офицер, схватила пистолет из седельной сумки, взвела курок и выстрелила.
Метилась она в своего прадеда, да дрогнула непривычная к оружию рука – и пуля угодила в грудь молодого офицера. Юноша пошатнулся, оглянулся, будто желая что-то сказать, но вместо слов кровь хлынула горлом. Так и пал он ничком на землю.
