-- Давай!

-- Нет, как хотите, а я туда не полезу! -- с надрывом крикнул Левушка. -- Я жить хочу!

Герман полоснул его бешеным взглядом.

Он собирается пойти следом, поняла Инга. Горца еще можно спасти. Надо за ним, но на катамаране нельзя плыть в одиночку. Что-то темное первобытное внутри нее - может, инстинкт самосохранения -- не давало сделать шаг. Будто во сне Инга видела, как мимо пробежал Семен, догоняя Германа. Рядом причитал Левушка.

Река внизу все так же бесилась.

Оранжевого веретена не было.

Следующие несколько часов превратились в череду стоп-кадров, выхваченных из течения реальности взбесившимся стробоскопом.

...Левушка висит на плече у Семена и, захлебываясь, вопит, что ни за какие коврижки не отпустит его на верную смерть. Дежнев молча и целеустремленно прет вниз по склону, будто не замечая любовника...

...Герман отвязывает катамаран -- дрожащие пальцы то и дело упускают мокрую веревку -- матерится сквозь зубы, бросает сердитые взгляды на "неразлучников". Потом вдруг выпрямляется и отчаянно пинает гладкий, серый баллон. Раз, другой, третий. Хватает вытянутый яркий мешок -- смешно называющийся "морковка" , вспоминает Инга -- бросает второй такой же Семену. И устремляется обратно, вверх...

...Они все бестолково бегут, перепрыгивая через камни, с трудом удерживая равновесие на крутом склоне. Герман с Семеном впереди. Инга смотрит в их спины, механически переставляя ноги: раз-два, раз-два... Левушка что-то тараторит за ее левым плечом, но слов не разобрать -- воздух с надсадным хрипом вырывается из легких, заглушая все. Каждый вдох кажется последним, горло все туже стягивает невидимая удавка. Предательская осыпь скользит под ногой. Инга падает. Боль прошивает ее навылет -- от левого бедра до правого плеча...

...Никого нет. Инга ковыляет, цепляясь разбитыми в кровь пальцами за что придется. Тропинка делает поворот, еще один, и вдруг Инга видит мужчин. Далеко внизу, у самой кромки беснующейся воды, суетятся три микроскопические фигурки в ярких квадратиках спасжилетов. Неужели нашли, думает Инга, и сразу же, без паузы: сволочь, какая же сволочь, во что ты нас втянул?! Она не понимает, к кому относится эта мысль: к отцу, Горцу или некой обезличенной высшей силе. Но почему-то заключенная в ней злость придает силы. И она снова и снова повторяет: "Сволочь! Сволочь! Сволочь!" пока слово не обессмысливается и не превращается в мантру, бьющуюся в пустоте черепной коробки в такт шагам...

-- Надо возвращаться, -- негромко сказал Семен.

Герман сжал кулаки.

-- Да ты!..

-- Темнеет, -- терпеливо пояснил Дежнев. -- У нас вещи там. И вообще. В темноте смысла нет. Еще кто-нибудь свалится в реку, завтра будем двоих искать.

Герман нахмурился, открыл рот, собираясь что-то сказать. Закрыл. И с явным усилием кивнул.

Левушка облегченно выдохнул:

-- Ну вот и ладушки. Завтра с утречка прямо, со свежими силами... Погоди, Сема, а-а-а... ты кого имел в виду? Хочешь сказать, что я или Ингушка... Не думал, что ты такой...

Задохнувшись от возмущения он надулся и демонстративно пошел вверх по тропе. Семен вздохнул и спросил:

-- Думаешь, еще есть шанс, что он... -- он сглотнул и все-таки договорил, умоляюще глядя на руководителя экспедиции: -- Что он жив?

- Шанс всегда есть, - пожал плечами Герман. И отвел глаза.

Обратный путь показался Инге бесконечным. Подстегиваемые выплеснувшимся в кровь адреналином, они умудрились уйти далеко за конец каскада. К тому же сгустились сумерки, а путешествие по горным склонам в полумраке -- не самое приятное занятие. Когда внизу мелькнули серебристые вытянутые тела катамаранов, Инга не закричала от радости только потому, что на это не было сил.

В угрюмом молчании они добрели до своих суденышек. Перетаскали наверх, на более-менее ровную площадку, рюкзаки. Пока мужчины ставили палатки, Инга начала готовить вечернюю пайку.

Синий огонек газовой горелки шипел и дергался, вода никак не хотела закипать, а серо-коричневые кубики сублимированного мяса вызывали тошноту. Желудок скрутило болезненным узлом, от которого слабели ноги и дрожали пальцы. Но она справилась. Когда из темноты вынырнул Герман, ослепив ее лучом налобного фонарика, в большом котелке пыхтела гречка, а маленький распространял терпкий аромат крепкого чая.

Ужин прошел в тишине, лишь изредка прерываемой короткими будничными фразами: "Соль передай, пожалуйста" -- "Кому добавки?" -- "Спасибо, очень вкусно"... В самом начале унылой трапезы Герман разлил по железным кружкам спирт и яростно выругался, когда Левушка дернулся выпить свою порцию не чокаясь. Ни к еде, ни к спирту Инга даже не прикоснулась. Кусок в горло не лез. Только чаю хлебнула, чтобы согреться.

Потом она долго лежала без сна в своей палатке, похожей на кокон гигантской гусеницы. Нервы были взвинчены до предела.

Полотняный купол палатки трепыхался, по нему гуляли диковатые, изломанные тени. Неподалеку вполголоса привычно ссорились "неразлучники". Левушка упрекал друга в том, что тот совсем о нем не заботится, что он бросил несчастного Левушку одного посреди этой глуши, ради гида, который довыпендривался и, вообще, сам виноват. А еще говорил, что если бы бесчувственный Дежнев хоть немного любил его, то немедленно отвез бы его домой, вместо того, чтобы искать труп. Семен оправдывался и успокаивающе гудел в ответ.

С другой стороны доносился богатырский храп Германа. Вот уж у кого железные нервы, думала она. Полкотелка каши выжрал, заполировал сверху кружкой разведенного спирта, и хоть бы хны. Как можно спать, когда твой друг где-то там?

Она снова вспомнила апельсиновую корку каяка, которую швыряло кипящим потоком. Представилось худощавое тело Горца, выброшенное на камни, безвольное и изломанное, словно тряпичная кукла. Но вместо небритой физиономии, окруженной копной непослушных соломенных волос, отчего-то всплывало в памяти лицо отца. Неужели и с ним такое случилось... Невозможно представить, что его больше нет. Совсем нет. Нигде!

В горле и груди сжало так, что вздохнуть больно. Ужасно хотелось, чтобы кто-то большой и сильный обнял или хотя бы подержал за руку.

Я больше никогда не смогу заснуть, подумала Инга отрешенно. И отключилась.

***

- У меня работа, Нюшка, - заявил Санька, когда она продемонстировала надпись из воды. - И вообще... Слушай, давай попа позовем, а?

- На фига? - не поняла Инга.

- Квартиру освятить. Или что там попы делают? Пусть это... экзорцизмом займется, прогонит злого духа, так сказать.

- Сам ты злой дух, - обиделась Инга. - Это, между прочим, мой папа!

Санька демонстративно приложил ладно ей ко лбу.

- М-да, ежа надо спасать. Он долго не протянет.

Инга недовольно дернула головой, стряхивая его руку. Молчел вздохнул:

- Елки-иголки! Какой папа, Нюш? Ты знаешь, я твоего отца всегда уважал, но... Его больше нет. Пора уже с этим смириться и жить дальше. Может все эти... - он помахал руками перед лицом. - Явления эти... Может, ты сама их и провоцируешь.

- Что-о?!

- А то! - бредовая идея явно понравилась ее автору. - Ты скучаешь по отцу и, сама того не желая, искажаешь энергоинформационное поле и моделируешь...

- Надписи из воды? - саркастически спросила Инга.

- Не хочешь попа, давай позовем голотерапевта.

- И этот туда же. Ты сам-то здоров, Сань? Короче, не хочешь мне помогать - без сопливых обойдемся!

- Елки-иголки! Ну почему сразу не хочу, - заюлил он. - Как раз таки, наоборот. Я только сказал, что не могу вот так все бросить и рвануть неизвестно куда непонятно зачем.

Инга обиделась. Выставила его за дверь, решив, что пора уже ставить точку. На следующий вечер Санька взял квартиру приступом. Притащил цветов, корзину с шоколадом, вином и прочими глупостями. Бил себя пяткой в грудь, чистосердечно раскаиваясь в содеянном и умоляя о смягчении приговора. И когда она дала слабину, заявил: