"Нет, не может никак это быть доктор Кубышка. Наверное, я перебрал...", - подумал Васечкин и опустил отяжелевшие от усталости веки. С закрытыми глазами, в полудрёме, он совершенно отчётливо услышал, как таксист перестал свистеть и произнёс ясным голосом, непонятно почему и для кого: "Безысходность во всём виновата". В это же мгновение Вася открыл глаза и увидел, что шофёр вернулся к своему прежнему округло-мужественному обличью, а машина уже въезжала в их переулок.
Расплачиваясь с таксистом, Васечкин надеялся, что тот обернётся и ему удастся рассмотреть его лицо. Но шофёр принял деньги, не повернув головы, с ровным "спасибо", а в зеркале заднего обозрения из-за густого полумрака лица его было не разглядеть.
IX
Придя в понедельник не очень рано в лабораторию, Вася застал всех сотрудников уже на своих местах. Не было только Поросёнкина, находившегося в командировке в ФРГ, и, почему-то, профессора Чеснокова.
Наш герой делил одну лабораторную комнату с Эллой Эоловной Какидзе и Фани Цукатовой. Его письменный стол был отгорожен от рабочих мест этих двух разговорчивых дам электрооптической лазерной установкой, собранной Васей на массивном лабораторном столе, сваренном из стальных уголков, покрашенных ядовито-зелёной краской.
Сидя за огромным письменным столом Фани, увенчанным пишущей машинкой и заваленным горами бумаги, обе дамы пили из изящных мерных стаканчиков турецкий чай, заваренный в большой колбе. Кстати, об этом чае ходили слухи, что он радиоактивный. Для проверки его свойств, старший научный сотрудник Рабинович однажды даже принёс из рентгеновской лаборатории счётчик Гейгера. Но прибор ничего не показал, поэтому мнительные Элла Эоловна и Фани теперь немного успокоились.
За чаем Фани рассказывала своей коллеге о явившемся ей прошлой ночью очередном видении. Видения к лабораторной секретарше приходили не редко.
- Сплю я, значит, себе спокойно и, вдруг, чувствую, как кто-то тихонько присел на угол моей кровати. Испугалась я, - думаю: "Кто же это может быть, - ведь в квартире кроме меня никого нет?!" Открываю глаза и вижу (насколько это возможно в темноте) - у моих ног на одеяле, повернувшись ко мне спиной, сидит мужчина в кожаной куртке. Я вскрикнула от испуга, а он повернул в мою сторону голову и улыбнулся широко так..., и зубы его засветились, как фосфорные. И сказал: "Не беспокойтесь, Фанечка, - я уже ухожу". И тут же исчез, - как бы растворился в воздухе.
- Странно это, к чему бы это? - задумчиво молвила Элла Эоловна.
- Вот и я, Эллочка, тоже задаю себе этот вопрос.
- А ты не разглядела случайно его лица?
- Нет, - в темноте ничего не было видно. Только эта улыбка. Да ещё глаза. Когда он улыбался, - они загорелись, как угли.
Васю заинтересовал этот странный рассказ, и он уже, было, вылез из своего укрытия за установкой, чтобы расспросить Фани поподробнее. Но тут в комнату с шумом ввалился Пахом Пахомыч Тамбуренко.
- Приветствую вас, уважаемые учёные дамы! - затараторил он с хохлацким акцентом. - Приветствую и тебя, раб науки, - Вася.
И, не давая никому вставить ни слова, он озабоченно продолжал: "Хочу, господа, испросить вашего совета. Послушайте, что приключилось с моей дочерью".
- Моя дражайшая супружница на днях вернулась от своей сестры из Италии (сестра жены Тамбуренко была замужем за итальянским бизнесменом и жила в Болонье). И приволокла она оттуда, конечно, всякого шмотья. А моя дура-дочка напялила на себя всё, что только могла и заявилась в таком расфуфыренном виде в школу. Ну вот, на перемене, подходят к ней два здоровенных бугая из десятого класса и говорят: "Чтоб принесла завтра сто баксов. А не то - изловим, вставим тебе (извините) в жопу паяльник и подключим его к розетке!" Ну что ты тут будешь делать?
- Ох, Пахомчик, мы тут говорили о серьёзных вещах, - о Фаниных видениях. А ты тут с такой пошлостью ввалился, - откликнулась Элла Эоловна.
- Пошлость, пошлость - в жизни всегда так, - возвышенное мешается с пошлостью, - философически отпарировал Тамбуренко.
- Не боись, - не вставят они ей паяльника в жо..., - пардон, - то есть в задний проход. Пугают, берут на пушку, - обнадёжила его Фани. - Хотя, - поступай, как знаешь, можешь и отдать сто долларов этой шпане, если они у тебя лишние. И вот тогда они уж точно потребуют ещё.
В этот момент дверь открылась, и в комнату бодро вошёл, поблескивая очёчками и заложив обе руки за спину, круглотелый товарищ Поросёнкин. Он радостно сообщил: "Поздравьте меня. Я только что вернулся из командировки в ФРГ!".
- Какая радость! - съязвила Фани.
- Я слышал тут конец вашего разговора и вот что, кстати, могу сказать о жопах, - продолжал Алексей Платонович. - Вот вам новый анекдот или парадокс, если хотите: "У моей жены жопа белая, а зовут Розой".
- Очень смешно! - снова съязвила Фани.
- Кроме того, я только что был в дирекции института, и мне там сообщили, что профессор Чесноков госпитализирован. У него проблемы с печенью... - резко изменил тему Поросёнкин. - На то время, которое Никита Никитич будет находиться в больнице, директор назначил меня исполняющим обязанности заведующего лабораторией. Так что по всем вопросам прошу обращаться лично ко мне!
Заключив свою речь, Алексей Платонович принял весьма гордо-напыщенный вид.
- Какой чванливый и занудный дурак, - подумал Вася, теперь уже вылезший из-под прикрытия своей лазерной установки. - А, может быть, - это я - зануда и дурак. А, впрочем, какое всё это имеет значение?
- Ой, - взвизгнула Фани, - так вот, значит, - к чему моё видение. Это был он - Никита Никитич, - и он заболел, и скоро умрёт, наверное! Это - верный признак.
- Да, - чепуха это твоё видение. Это всё тебе приснилось. Да и наш профессор - мужик здоровый, - выкарабкается, - попытался успокоить чувствительную Фани Васечкин.
- Действительно, - нéчего переживать раньше времени. Мы с Казимир Леонардовичем сходим завтра же к Чеснокову в больницу; да ещё и пузырёк с собой прихватим! - добавил Тамбуренко.
- Правильно, - поддержал Поросёнкин и тут же снова сменил тему. - Давайте-ка, уважаемые коллеги, чаю попьём. Я вам кое-каких сладостей из Германии привёз!
С этими словами Алексей Платонович с медлительной торжественностью извлёк из-за спины одну руку, в которой была увесистая жестяная коробка датского печенья (большая роскошь по тем временам). Поросёнкин держал коробку за бант, опоясывавшей её красивой золотистой ленты.
- Вы, я вижу, Элла Эоловна, попивали уже здесь чаёк, - продолжал он бодро-панибратски, - так вот, будьте добры, - заварите теперь на нас, на всех. Да не этого турецкого пойла, а настоящего чаю.
И Алексей Платонович вынул из-за спины другую руку, в которой была изящная жестяная баночка английского чая "Твайнингз".
- Подмазывается, гад! - подумал Вася. - Да, впрочем, - к чему такая злоба? Что, - он стóит моих нервов?
.................................................................................
Сладостно-крепким был Поросёнковский чай, и печенья отменно хороши. Плотно столпившиеся в одной комнате сотрудники лаборатории быстренько опустошили содержимое датской коробки, а оставшийся в банке "Твайнингз" чай решили допить в другой раз.
Коробка из-под печенья была изумительно художественно-красива. На ней во всех красках был изображён витиеватый, старинный замок, стоящий на гладко-подстриженной, свеже-зелёной лужайке, по которой с достоинством прохаживались пёстропёрые утки.
- Слушай, Алексей Платоныч, - хороша же эта датская коробка! - зачарованно молвила Фани. - Возьму-ка я её домой для ниток. Вы не возражаете, Элла Эоловна?
- Конечно, Фанечка, бери! О чём разговор?
- О, нет, нет, уважаемые дамы, - затараторил Поросёнкин и даже порозовел от справедливого волнения, - я совсем забыл вам сказать, что супруга велела мне принести коробку домой, - она ей как раз тоже нужна для ниток. А, если я приду без коробки, моя Розочка мне уж точно голову снимет!
