А затем он обернулся и посмотрел на Брюса.
– Что же «дурацкого» было написано в тех книгах? – спросил он.
Брюс задумчиво выпустил целое облако дыма.
– То, что разозлило меня пуще всего, – ответил он, – это было указание авторов на «метки», которые будто бы делает медведь. По их словам, каждый медведь вскарабкивается на дерево и делает на нем метку, чтобы показать, что это именно его владения, а не другого медведя, пока этот другой не придет и не поколотит его. В одной книге, помнится, я прочитал о том, как один медведь подкатил к стволу дерева целый чурбан, встал на него и поставил свою метку поверх бывшей уже на нем метки другого гризли. Только подумайте об этом! Никаких меток медведи не делают. Я сам видел, как гризли кусали стволы деревьев, царапались о них когтями, как кошки, и терлись о них летом, когда на них нападала чесотка и они теряли от нее шерсть. Они терлись так потому, что у них зудело все тело, а вовсе не для того, чтобы оставить на деревьях метки для других медведей. То же самое делают и карибу, и олени, и лоси, когда у них начнут зудеть рога. Затем эти самые писатели думают, что каждый гризли имеет свои собственные места для охоты. И это тоже неправда, все они врут! Я сам видел целых восемь взрослых гризли, которые все вместе и одновременно паслись на одном и том же месте. Вы припоминаете, как два года тому назад мы с вами на одной маленькой долинке, всего в одну милю длиной, убили сразу четырех гризли. Правда, иногда среди гризли встречается один какой-нибудь, вроде как бы их начальник, вот как этот самый, на которого мы идем, – но даже и такой не имеет своего собственного участка, где он был бы самодержавен. Держу пари, что в этих двух долинах мы встретим целых двадцать штук медведей! А этот натуралист, с которым я путался здесь два года тому назад, не сумел бы отличить следов гризли от следов черного медведя, а уж рыжего и подавно, если бы таковой только существовал на свете!
Он вытащил изо рта трубку и свирепо сплюнул в огонь, и Лангдон знал по этому, что он будет продолжать. Для него было большим наслаждением, когда обычно молчаливый Брюс вдруг развязывал свой язык.
– Рыжий! – проворчал он. – Только подумайте об этом, Джимми, – ведь он был убежден, что какие-то рыжие медведи действительно существуют! И когда я сказал ему, что ничего подобного нет и что рыжим может быть всякий медведь, будь то черный или гризли, когда он линяет, то он засмеялся мне прямо в лицо, это мне-то, который родился и вырос среди медведей! Он просто вытаращил на меня глаза, когда я рассказал ему все о цвете медведей, и думал, что я его одурачил. Полагаю, что это-то и послужило причиной того, что он прислал мне книги. Он хотел этим доказать, что был прав он, а не я. Джимми, нет на свете ни одного существа, которое меняло бы свой цвет так, как это делают медведи! Я сам видел черных медведей, которые делались потом белыми, как снег, и видел гризли, которые были так же черны, как черные медведи. Я видел совершенно рыжих гризли, видел каштановых, золотых и почти желтых, и среди гризли, и среди черных медведей. Они так же разнообразны и по цвету их шерсти, как отличаются один от другого по образу жизни и в еде. Я так полагаю, что большинство натуралистов наблюдали каждый только над одним своим гризли и описывали всех гризли только по одному образцу. И нет ни одной такой книги, в которой не говорилось бы, что гризли самое свирепое, поедающее людей существо. Но это верно только до тех пор, пока сами же вы не поставите его в безвыходное положение. Он так же забавен, как и щенок, и так же, как и он, добродушен, если вы первый не заденете его. Большинство из них – вегетарианцы, хотя попадаются и мясоеды. Я видел, как гризли загрызали коз, баранов и карибу, и был также свидетелем того, как они мирно паслись со всеми этими животными на одном и том же лужку и даже не думали на них бросаться. Интересный это зверь, Джимми. И сколько можно написать о нем, не строя из себя дурака!
Брюс выбил из трубки пепел так выразительно, точно хотел подтвердить этим свои слова. Когда он стал набивать ее свежим табаком, Лангдон сказал:
– Надо полагать, что этот детина, на которого мы делаем сейчас облаву, – настоящий мясоед!
– Как вам сказать? – ответил Брюс. – Величина здесь роли не играет. Я знавал гризли, который был ростом не более собаки, а был настоящий людоед. Ежегодно после каждой весны в этих горах обнаруживаются сотни убитых животных и, как только растаивает снег, гризли подбираются к их трупам и поедают их. Но есть трупы – это еще не значит убивать. Иногда гризли уже рождается убийцей, а иногда становится им только лишь случайно. Стоит только ему убить всего один раз, как он становится убийцей уже навсегда. Однажды мне пришлось видеть в горах, как коза подошла к самому носу гризли. Медведь не шелохнулся, но когда она боднула его, то он разорвал ее на части. После этого он целые десять минут был так поражен, что не знал, что делать, потом целые полчаса он обнюхивал ее теплый труп и, наконец, уже только после этого, принялся за лакомство. Это было его первым знакомством с животной пищей, как вы называете ее. Тогда я не убил его и думаю, что из него выработался потом самый настоящий хищник.
– Все-таки я думаю, – настаивал на своем Лангдон, – что величина здесь тоже играет большую роль. Мне кажется, что медведь, пожирающий мясо, и крупнее и сильнее медведя-вегетарианца.
– Это одна из тех любопытных вещей, – согласился с какой-то странной усмешкой Брюс, – на которую вы будете указывать в своих произведениях. А позвольте вас спросить, почему медведь так жиреет в сентябре, что едва может ходить, а питается одними только ягодами, муравьями и корешками? Можете вы сами разжиреть на дикой смородине? И почему он так быстро вырастает именно за четыре или за пять месяцев своей зимней спячки, когда лежит, как мертвый, и все время ничего не ест и не пьет? И как это может происходить, что в течение целого месяца, а то и двух, мать кормит своих медвежат молоком, вовсе даже и не просыпаясь? А ведь после рождения детенышей она продолжает спать чуть не две трети’ своей спячки. И почему за это время ее детеныши не вырастают? Да любой натуралист поднял бы меня на смех и смеялся бы до тех пор, пока не лопнул бы совсем, если бы я ему сказал, что детеныши у гризли рождаются ростом не более новорожденного котенка!
– И он был бы одним из тех дураков, которые не пожелали бы убедиться в этом лично, – ответил Лангдон. – И все-таки вы не должны его бранить. Около пяти лет тому назад я сам не поверил бы этому, Брюс. Я не верил этому до тех пор, пока мы не раскопали у Атабаски берлогу и не достали из нее маленьких гризли. Один из них весил около фунта, а другой немного более. Помните?
– А они были уже недельные. При этом в их матери оказалось свыше двадцати пудов!
Несколько минут они просидели молча и только попыхивали дымом из своих трубок.
– Просто непостижимо! – снова начал Лангдон. – И все-таки это так! Это не шалость природы, а результат ее строго обдуманного плана. Если бы медвежата рождались сравнительно с ростом своей матери такими же, как и котята сравнительно с ростом кошки, то медведица не могла бы их прокормить в течение стольких недель своей спячки, когда она сама ничего не ест и не пьет. В этом есть, кажется, только одна несообразность. Обыкновенный черный медведь бывает всегда вдвое меньше ростом, чем гризли, и все-таки его детеныши рождаются гораздо более крупными, чем у гризли. Спрашивается: почему это?
Брюс прервал своего компаньона с добродушным смехом.
– Это просто, очень просто, Джимми! – воскликнул он. – Помните, как в прошлом году мы собирали в долине смородину, а два часа спустя бросались на горе снежками? Ведь чем вы выше поднимаетесь, тем становится холоднее, не правда ли? Вот и сейчас. На дворе первое июля, а мы на такой вышине чуть не замерзаем от холода! Поэтому не забывайте, Джимми, что гризли устраивает для себя берлогу наверху, а обыкновенный черный медведь – внизу. Когда снег выпадает на целые четыре фута в тех местах, где зимует гризли, черный медведь еще отлично питается от благ земных у себя внизу в долине и в густом лесу. Он уходит на зимовку на целые две недели позже, чем гризли, и пробуждается весною на целые две недели раньше; он сытее, когда отправляется на зимовку, и не так голоден, когда пробуждается от спячки, – вот почему мать имеет больше возможностей прокормить своих детенышей. Таково, по крайней мере, мое мнение.
