В свежем состоянии цветы мговаха имеют довольно приятный сладковатый вкус, но резкий мускусный запах делает их для многих неприятными. Туземцам, однако, это не мешает потреблять их в большом количестве. Большая часть сбора сушится на решетках из ивовых прутьев, отчего цветы теряют свой неприятный запах. Тогда их растирают в муку и пекут из нее хлеб. Из цветов же мговаха делают, после того как они перебродят, приятное на вкус вино и хороший, крепкий уксус.

Опали цветы, дерево вновь одевается листвой. Наконец в апреле на смену цветам появляются плоды, очень похожие видом на наш миндаль, но нежного, тонкого вкуса. Из них индусы пекут хлеб, пироги, добывают превосходное съедобное масло, а выжимками откармливают буйволов.

Чтобы закончить перечисление чудесных свойств мговаха, добавим, что из волокон коры делают веревки, а само дерево хотя и неравнослойное, но легко раскалывается и представляет неоценимый материал для постройки жилищ – его не трогают ни черви, ни термиты.

Немудрено, что диким обитателям индийских лесов дерево это служит предметом религиозного культа. Оно дает им все, что необходимо для их существования; под его тенью они собираются для совещаний и празднеств, на его ветвях развешивают свои приношения, между корнями расставляют в таинственные круги булыжники, заменяющие идолов. Дикие племена берегут свои мговахи как зеницу ока и отчаянно борются за них с индусами равнин, которые, не зная, как выжить из гор дикарей, вырубают их деревья. И правда, там, где исчезают мговахи, – исчезают и дикие индусы.

Угостившись на славу вкусными цветами мговаха, Андре и Миана взобрались на вершину холма. Внизу, извиваясь по узкой долине, бежала, гремя по камням, речка, за ней раскинулась на необозримое пространство долина с туманным очертанием на горизонте высоких Гималайских гор. Поглядел Миана внимательно кругом и вдруг как заскачет, как запляшет.

– Что с тобой? – изумился Андре.

– Видишь вон там эту синеющую с двумя главами гору. Это Синха-Данта, Львиный Зуб, в высотах которой берет начало святая Джумна. Направо – долина Дера-Дун с устьем реки Ганг, а налево, на зеленых холмах, – Муссури. Дня через два мы доберемся до Муссури – цели нашего путешествия.

Андре просиял, стал на колени и сотворил краткую, но горячую молитву.

– Как жаль, что с нами нет Мали, – сказал он, вставая. – Порадовался бы тоже добрый старик. Но не будем медлить, Миана, вперед выручать скорее отца и Берту!

Быстро спустились наши друзья в долину, уже окутанную сумерками. Пришлось остановиться и приискать удобное место для ночлега. На этот раз это не так легко было сделать. В долине росли лишь молодые деревья мговах, слишком тонкие и малорослые, чтобы служить убежищем, за ними раскинулась непролазная чаща колючих кустарников, а дальше круто подымалась черная масса гор. Кое-где по более отлогим местам лепились круглые кучи сухого валежника, похожие на огромные птичьи гнезда.

– Что это там за кучи? – спросил Андре. – Ни дать ни взять птичьи гнезда. Уж не попали ли мы в долину, где побывал когда-то Синдбад-мореплаватель. Эти громадные гнезда как раз по тем птицам, что он описывал.

Миана взглянул на таинственные гнезда и замер от ужаса.

– Бежим! Бежим! – крикнул он отчаянным голосом. – Это не гнезда, а пали – жилища жестоких дикарей-мечисов, обитающих здесь в горах. Если они увидят нас – мы погибли.

Но бежать было уже поздно. Дикие крики огласили воздух, и не успели Андре с Миана опомниться, как из-за кустарников выскочила толпа полунагих мечисов с бамбуковыми луками и стрелами и окружила их. Один из дикарей с огромным пером в густых волосах, по-видимому вождь, подошел к юношам и, грозно глядя на них, произнес:

– Кто вы такие? Что побудило вас добровольно броситься в когти смерти?

– Мы нищие, господин, – ответил Андре, – и направляемся в Гардвар на ярмарку. Шли мы лесом вместе с отцом, но разразилась страшная буря, и мы потеряли друг друга. Что сталось с отцом, не знаем.

– Сжальтесь над нами, отпустите! – молил Миана, дрожа от страха. – У нас и взять-то нечего…

– Ладно, король сам рассудит, как с вами быть, – сурово перебил его дикарь. – Следуйте за мной, а вы, – обратился он к товарищам, – глядите в оба, чтобы эти собаки не улизнули в кусты.

Толпа с пленниками стала подниматься по узкому карнизу, огибавшему гору. Немного спустя они подходили к сплетенной из хвороста изгороди высотой в четыре аршина с одним узким входом. Полуобнаженные женщины и дети выбежали навстречу пленникам и осыпали их грубой бранью. Приведшие пленников воины, однако, никого близко к ним не подпускали. Через узкий вход пленников ввели в огороженное место, посреди которого стояла приземистая мазанка, грубо сложенная из камней и покрытая большими аспидными плитами. Ночь уже наступила, и перед самым входом ярко пылал костер, освещая багровым заревом дом и весь двор. У костра, поджав ноги, сидел дикарь на деревянной табуретке, покрытой циновкой из лиан. Он был полуодет, но толстые золотые браслеты на его руках, богатое вооружение, – кроме лука и стрел перед ним лежала обнаженная сабля, – наконец, неподвижно сидевшие по обеим сторонам на корточках приближенные – указывали на то, что это был сам король мечисов.

– Кого ты привел, Муза? – спросил он начальника, сопровождавшего пленников.

– Двух бродяг, бай, – ответил Муза. – Мои люди видели, как они крали в лесу твои мговахи. Наелись и хотели было удрать, да мы их не пустили.

– Как, вы осмелились воровать на моей земле! – грозно обратился король к Андре и Миана. – Не ожидал я такой дерзости от индусов. Воровать чуть не под самым носом у бая мечисов – виданное ли это дело!

– Государь, я уже говорил Музе, что у нас не было злого умысла, – смиренно ответил Андре. – Мы бедные натхи, заклинатели змей, торопились с отцом на ярмарку в Гардвар. Ночью нас застала в лесу буря, отец утонул в быстром потоке, а с ним и все наши запасы. Вот и пришлось, чтобы не умереть с голоду, питаться плодами, какие только попадутся в лесу. Не знали мы, что эти мговахи твои.

– Узнаю лживый язык индусов, – вскипел король. – Вы преследуете и травите нас, как диких зверей, отняли у нас долины, где мы собирали богатые жатвы ячменя, и теперь задумали выгнать нас из этих угрюмых гор, в которых Магадева насадил дерево мговах, чтобы не дать нам умереть от голода… А случится вам попасть нам в когти, вы величаете нас «государями» и прикидываетесь смиренными овечками. Уж не думаете ли вы, что я забыл, сколько из-за вас пролито крови? Знайте, ни один индус не выходил никогда живым из моих рук. Через два дня новолуние; лишь только покажется на небе серебристый серп молодого месяца, кровь ваша прольется у подножия священного мговаха… Слышишь, Муза, – обратился он к вождю, – ты головой отвечаешь мне за этих желтолицых собак. Уведи их и смотри хорошенько за ними.

Стража схватила Андре и бледного, дрожавшего от страха Миана с обезьяной на руках и повела по дороге мимо мазанок, из которых выходили дикари и осыпали ругательствами бедных пленников. Через четверть часа их привели в тюрьму – большой сарай из древесных стволов, перевитых бамбуками. Перед низенькой дверью тюрьмы рос великолепный многоветвистый мговах, древний ствол которого, весь увешанный разными благочестивыми приношениями многочисленным богам, поддерживал грубый каменный алтарь – место казни.

Пленников крепко связали лианами и втолкнули в тюрьму. Испуганный Гануман, вырвавшись из рук хозяина, быстро взобрался на крышу сарая, оттуда спрыгнул в густой кустарник и мигом пропал из глаз.

Горько заплакали Андре и Миана, оставшись одни. Особенно горевал Миана о своей обезьяне. Как ни тяжело было на сердце у Андре, он утешал как мог своего приятеля.

– Погоди, не все еще потеряно, – говорил он Миана. – Завтра попрошу караульных отвести меня к королю. Ему я объясню, что я не простой натх, а сын богатого европейца, за которого не пожалеют дать большой выкуп, пусть только пошлет кого-нибудь из своих людей в Муссури. Я уверен, что губернатор Муссури, англичанин, не откажется заплатить сколько бы за нас ни потребовали.