Наконец-то я один…
Какой я жалкий и ничтожный раб…
Подумать страшно. Как? Комедиант,
Охваченный порывом страсти ложной
И выдумкой, – весь отдается им,
Дрожит, бледнеет, слезы на глазах
И ужас на лице, – дыханье сперлось
В груди. Он весь под властию порыва
И вымысла… Из-за чего же это?
Из-за Гекубы?
Что он Гекубе? Что она ему?
Что плачет он о ней? О, что б с ним было,
Когда бы он такой призыв для горя
Имел, как я? Он залил бы театр
Слезами, растерзал бы слух от стонов,
Виновных свел с ума и трепетать
Невинных бы заставил, всех потряс бы
И всех увлек и речью, и страданьем!
А я?
Несчастный, вялый негодяй, бездельник,
Я изнываю, неспособный к делу!
Нет сил, чтобы возвысить смело голос
За короля, лишенного так гнусно
Венца и жизни! О, ведь я не трус?
Кто оскорбить меня решится? Череп
Мне раскроит? Клок бороды мне вырвет
И им в лицо швырнет? Кто дернет за нос?
Кто оборвет мне речь словами: ложь!
Кто? О, проклятье!
Да нет, я все, все снес бы, – я, как голубь,
Незлобив сердцем! Я обиды горечь
Не чувствую… Во мне нет вовсе желчи, –
Не то давно бы вороны клевали
Труп этого мерзавца. Кровожадный
Злодей, развратный, вероломный, гнусный!
О, мщение!..
Однако что же я? Осел! Герой!
Мой дорогой отец убит, – и небо
И ад меня зовут всечасно к мести,
А я, как девка, облегчаю груз
Души словами, руганью, – как баба,
Как судомойка!
Фу, стыдно! К делу, мозг мой!.. Слышал я,
Что иногда преступники в театре
Охвачены настолько были пьесой,
Что тут же сознавались в преступленьях
Своих. Убийство немо, – но порою
Оно чудесным органом вещает.
Я прикажу сыграть пред дядей сцену,
Подобную убийству моего
Отца, – а сам вопьюсь в него глазами,
Проникну в глубь души его, и если
Смутится он, – я знаю, что мне делать!
Быть может, призрак, что являлся мне,
Был дьявол: обольстительные формы
Он часто принимает; видя слабость
Мою, он хочет гибели моей.
Но скоро я добьюсь улик вернее!
Театр ловушкой будет, западней:
Она поймает совесть короля.
