– Но зачем ты…
Жрец улыбнулся, переложив вымытые бутоны в пустую чашу.
– Я хочу помочь тебе, Риса.
Отведя взгляд, я вновь откинулась на подушку и повернулась к стене, сильнее кутаясь в одеяло. Мне вновь стало холодно. Быть может от сквозняка, проскользнувшего в комнату, а может и от слов жреца. Пока Ди-ру была рядом, я не чувствовала себя одинокой. Даже когда отец сообщил, что я стану женой одного из сыновей придворного казначея и третьего советника короля, мне не было ни страшно, ни волнительно. Я знала, что у меня есть наставница, которая всегда может утешить и защитить. Но Ди-ру погибла незадолго до моей свадьбы, и это сломало меня. Я глубоко ощутила, насколько одиноко и холодно мне во дворце.
С принцессой и придворными дамами я не очень хорошо ладила, а моя единственная при дворе подруга, дочь королевской горничной, – тихая и робкая девушка, младше меня на четыре года, – была рано отдана замуж и выдворена из дворца в дом супруга, после чего увидеться нам с ней больше не довелось. Отец хорошо ко мне относился и не обращал внимания на мои занятия с наставницей; он был человеком сдержанным и рассудительным, но до моего отъезда по-прежнему оставался лишь четвертым советником короля. Высшие силы этого мира редко желают приближать людей, открыто говорящих им правду и указывающих на те их решения, что пагубно скажутся на жизни империи.
Но мать же всегда презирала мой выбор, постоянно была недовольна манерой моей речи и поведением, одеждой, прической и всем остальным. В ее глазах я была не более чем ошибкой. Несуразной, глупой и неправильной. Поэтому, когда потеряв Ди-ру, я решилась бежать, меня не терзали муки совести, я написала письмо отцу, но тому неизвестным мне способом удалось узнать о моих намерениях и перехватить, когда я уже покинула дворец. Однако удерживать отец меня не стал, а лишь подарил меч, закованный в деревянные ножны, выглядящие словно простая палка, и который теперь пропал на извилистой дороге среди скал: его выбил из моих рук один из напавших разбойников. Вместе с мечом отец так же дал мне карту и рассказал о женщине, у которой я остановилась, прибыв сюда. Она наверняка уже потеряла меня, и вскоре решит, что я попалась в лапы работорговцев или меня убили на тракте.
Пусть так и будет.
Рука, показавшаяся мне сейчас раскаленной, коснулась моей щеки, и я вздрогнула, отвлекшись от мыслей о доме. Ик-су, шаги которого я, задумавшись, не услышала, опустился на край кровати и отбросил с моего влажного лица прилипшие пряди челки, обычно собранные на затылке под ленту. Я повернулась, удивленно замерев от поглотившей дом темноты. Только слабое пламя от печи скользило по стенам танцующими отблесками. Разве уже прошло так много времени?
– Ты задремала, – прошептал Ик-су.
Вот как. А я и не заметила. Когда болеешь, границы времени стираются, как исчезают и границы миров. Жрец поправил мое одеяло и вновь поднялся на ноги, отойдя к столу. Вернувшись уже с кружкой, он протянул ее мне, и мое лицо обдал сладкий запах, приятный и успокаивающий. Видя, что я не спешу брать кружку, Ик-су наклонился ближе с вероятным намерением самому меня напоить, но я быстро выхватила ту из его рук и, зажмурившись, сделала глоток. На вкус травяной настой оказался чуть кисловатым и вязким, но вполне сносным.
– Я надеюсь, уже скоро тебе станет легче.
Поежившись, я бросила взгляд на окно, за которым гроза вновь простерлась над ночным лесом, и бархатный небосвод прорезали молнии, казалось бы, яркими языками время от времени касаясь вершин скал. Вновь пошел сильный дождь, неустанно стуча по крыше, мерным шумом сплетаясь с треском огня в печи. Я выдохнула и прислонилась спиной к холодной стене, ощущая скользнувшую по телу дрожь. Голова по-прежнему кружится, и кажется, будто мир пульсирует; внезапно внутри словно вспыхнул незримый огонь, жаром разливаясь по крови, и холод медленно отступил. Вероятно, начало действовать приготовленное жрецом лекарство.
Я посмотрела на юношу, устало потирающего глаза. Поддавшись внезапному порыву, я наклонилась к нему и, проведя пальцами по его лицу, подняла челку. Так и не убрав руки, придвинулась ближе, вглядываясь в дрогнувший удивлением омут кажущихся сейчас совсем темными глаз жреца. Он красивый, у него мягкие черты лица и ласковая улыбка. Но я часто задаюсь вопросом, когда она искренняя, а когда пустая. Насколько глубоко он вжился в свою роль недалекого дурачка-простофили? Так хочется верить, что его улыбка, обращенная ко мне, – настоящая. Ик-су сглотнул, неотрывно глядя мне в глаза. Мой взгляд скользнул по бледной линии его ресниц, аккуратной родинке на левой скуле и прилипшему к щеке искрящемуся в пламени огня светлому волосу, по тонким, искусанным губам.
Немного поддавшись вперед, я ощутила воздушный запах пряности от пыльцы цветов, еще не смывшийся с рук юноши. Когда же мои губы едва коснулись губ жреца, он подскочил на ноги, стремительно отойдя к печи, где сразу загремел какими-то чашками. Лишь через несколько минут, протянувшихся для меня медленно и тоскливо, он вернулся к кровати и, не глядя на меня, протянул глубокую тарелку.
– Я приготовил горячий суп, – чуть осипшим голосом произнес юноша.
Кивнув, я приняла тарелку их рук жреца, безучастно глядя на его спину, когда он вновь направился к печи. Бросив в огнь несколько дров, Ик-су неловко помялся возле стены, так и не глядя на меня, но тихонько вздохнув, повернулся и, безмятежно улыбаясь, хлопнул в ладоши, легкомысленно произнеся:
– А хочешь, я тебе почитаю?
– Нет, – я фыркнула и, поставив на пол почти нетронутую тарелку с супом, вновь легла, с головой закутавшись в одеяло. Неприятно царапнуло в душе скверное чувство и за собственное желание коснуться Ик-су, и за его реакцию. Проклятая простуда, если бы не эта гадкая слабость, растворяющая сознание в пустоте, никогда бы я не позволила своему влечению к юному жрецу проявиться так открыто. Глухо проворчав, вжалась в стену, ощущая прелый запах досок, тянущийся по стенам от пола. Ох, и зачем я только пробудилась от дремы?.. Лучше бы…
Постель за моей спиной прогнулась от тяжести жреца; я ощутила, как ладонь юноши, стянув одеяло, скользнула по моим рукам, притягивая меня к нему. Перехватив мои запястья, он придвинулся и заправил прядь волос за ухо, поцеловав в висок. Трепетно выдохнув, зарылся лицом в мои волосы, лишь крепче прижав меня к себе, отчего я испугано сжалась, ощущая неожиданную силу в прикосновениях жреца.
– Не хочу, чтобы ты чувствовала себя брошенной и одинокой.
Дернувшись, я попыталась обернуться.
– Тише, не нужно, – его рука ласково прошла по моим волосам. – Холодно?
– Нет…
– Ты дрожишь, – шепотом заметил Ик-су. Вновь ухватившись за край одеяла, он потянул то, накрывая нас плотной тканью; заведя руку мне под шею, юноша обнял меня, оказавшись совсем близко, что его прерывистое дыхание теплом касалось кожи. Невесомое поглаживание тонких пальцев по кисти моей руки постепенно успокоило дико стучащее сердце, и я тихонько выдохнула, прикрыв глаза. Я боюсь довериться другому человеку, для меня сложно чувствовать себя легко в близком присутствии кого-то еще. Мне сложно расслабиться и перестать бояться, закрыть глаза и позволить другому коснуться себя, без страха, что он причинит боль, воспользовавшись моим доверием и беззащитностью.
Первые ночи, проведенные в доме молодого жреца, который пусть сразу и показался мне человеком хорошим, но имеющим свои странности, прошли для меня в беспокойном, прерывистом сне. Ик-су уступил мне свою кровать, а сам устроился на полу, постелив на доски теплые одеяла. Тогда же он пояснил, что Юн всегда ночевал на чердаке, где устроил себе небольшой, уютный уголок и проводил там много времени, читая книги. Близость другого человека, – а тем более мужчины, – сковывала меня, держа в напряжении все это время, заставляя вздрагивать и замирать каждый раз, едва стоило жрецу пошевелиться во сне. И пусть спустя эти прошедшие недели я успела немного привыкнуть к юноше, страх, так прочно укоренившийся в моей душе, по-прежнему впивался острыми когтями в мое сознание.
