Запустить сценарий может сходство происходящего здесь и сейчас и какой-то важной ситуации детства. Мы можем не сознавать этого сходства, но наша эмоциональная память связывает какую-то особенность текущей ситуации с прошлым и напоминает нам о детской боли. Эти связующие нити тянутся в прошлое не обязательно к людям. Мы можем цепляться ими за звуки, запахи, определенное окружение или что-то еще, неосознанно напоминающее нам стрессовые ситуации детства.

«Щёлк метронома. Но как только я под его методический щёлк подпала, я его стала ненавидеть и бояться до сердцебиения, до обмирания, до похолодания, как и сейчас боюсь по ночам будильника, всякого равномерного, в ночи, звука. Точно по мою душу идет этот звук! Кто-то стоит над твоей душой, и тебя торопит, и тебя удерживает, не дает тебе ни дохнуть, ни глотнуть… Это была именно Смерть, стоящая над душою, живой душою, которая может умереть…»[4]

Ощущения, ассоциативно связанные с неприятными или угрожающими событиями прошлого, вполне могут «запустить» не только сценарий, но и паническую атаку у человека, не обладающего такой памятью на впечатления детства, как Марина Цветаева.

Почему важно знать свой сценарий? Он позволяет нам понять, почему мы ведем себя так, а не иначе. Почему, например, мы склонны вступать в разрушительные отношения опять и опять. Теория сценария дает ответ: мы делаем это, чтобы подкрепить свой сценарий. Как бы ни был плох этот мир, если он ведет себя так, как я ожидаю, – со мной всё в порядке. И подтверждая наши сценарные верования, мы приближаемся еще на шаг к запланированной развязке нашего сценария.

Сценарий может содержать установки, которые нацеливают человека на заведомо недостижимый результат. Например, убеждение «никто не может меня полюбить» в сочетании с установкой «любви надо добиваться» обрекает девушку на бесплодные попытки заставить себя полюбить. Ее настойчивость и напор отталкивают от нее мужчин, с закономерностью подкрепляя убеждение, что полюбить ее нельзя.

Путь к выходу из сценария лежит через отказ от веры в то, что мир устроен так, как мы привыкли думать. Многие наши представления о мире ложны потому, что они сформировались, когда мы были еще совсем маленькими. И сформировали мы их на основе информации, полученной от взрослых, – проверить ее или осмыслить критически у нас не было возможности.

Особенно важную роль в формировании сценария играют так называемые сценарные послания родителей, которые совсем не обязательно могут быть словесными. До того как младенец начнет улавливать содержание слов, он интерпретирует послания других на основе невербальных сигналов, которыми эти послания сопровождаются. Малое дитя тонко воспринимает выражение лица, напряжение тела, движения, интонации голоса и запахи. Если мама нежно прижимает к себе малыша, предоставляя ему свое тело в качестве опоры, он, скорее всего, воспримет это как послание: «Я принимаю тебя и люблю!» Если же она напряжена и жестко держит его, он может прочесть ее послание иначе: «Я отвергаю тебя и не хочу, чтобы ты меня касался!» Мать при этом может совершенно не сознавать ни своего напряжения, ни «зазора» между собой и ребенком.

Маленькие дети внимательно наблюдают за тем, как ведут себя родители, в том числе как общаются между собой папа и мама. Возможно, маленькая девочка замечает, что мама затевает ссору с папой, а затем плачет, и папа, чтобы успокоить маму, делает то, чего она хочет. Девочка делает вывод: «Чтобы получить от мужа то, что я хочу, мне нужно сперва с ним поругаться, а затем расплакаться».

Выйдя замуж, Валентина «решила» – подобно ее маме – использовать обморок как средство воздействия на мужа. В процессе ссоры, видя, что муж не собирается ей уступать, она внезапно обмякает и падает на пол, закрыв глаза. Однако, вопреки ее ожиданиям, муж не кидается к ней в тревоге за ее здоровье, а, спокойно перешагнув через нее, выходит из комнаты. «Ну, – думает Валентина, – с одного раза он ничего не понял. Но ничего, в другой раз, наверное, до него дойдет, чего я хочу». Но в следующий раз, когда она так же «упала в обморок», муж подошел к ней и, глядя в глаза, твердо сказал: «В прошлый раз я думал, что это случайность. Теперь вижу, что нет. Если ты еще раз это сделаешь, я сдам тебя в сумасшедший дом!» И она поняла – сдаст. Потому что его папа в свое время «сдал» его маму в психушку. Больше обмороками за всю их долгую совместную жизнь Валентина не страдала.

Сценарное поведение, основанное на подражании, разрушается легче всего. Если выгоды оно не приносит, как в случае с Валентиной, а угрозу создает, человек выбирает безопасность. Но если бы первые попытки Валентины вести себя как мама оказались успешными, такое поведение могло стать хроническим.

Подражание является не единственным способом, которым родители передают свой опыт детям. Они могут давать ребенку прямые указания: «Никому нельзя доверять», «Ты должен быть лучшим в классе!», «Не позволяй никому садиться тебе на шею!» Сценарный потенциал такого рода посланий будет зависеть от частоты их повторения и эмоциональной силы сопутствующих им невербальных сигналов.

Иногда указания, каким должен быть ребенок, даются не прямо, а косвенно, восхищаясь кем-то или одобряя чей-то поступок.

«– Нет, нет, нет, ты только представь себе! – говорила мать, совершенно не представляя себе этого „ты“. – Смертельно раненный, в снегу, а не отказался от выстрела! Прицелился, попал и еще сам себе сказал: браво! – тоном такого восхищения, каким ей, христианке, естественно бы: „Смертельно раненный, в крови, а простил врагу!“ Отшвырнул пистолет, протянул руку, – этим… явно возвращая Пушкина в его родную Африку мести и страсти и не подозревая, какой урок – если не мести, так страсти – на всю жизнь дает четырехлетней, еле грамотной мне»[5].

Эмоционально насыщенные оценки, которые родители дают детям, навешивая на них ярлыки – Балбес! Тупица! Неряха! Слабак! – оказывают особенно сильное воздействие. Помните, мы говорили о проклятии? Но особенно сильным сценарным потенциалом обладают родительские высказывания о ребенке, обращенные к третьим лицам, которые ребенок слышит или каким-то образом узнает о них: «Сережа такой упрямый! Ему будет очень трудно с людьми!», «У Юли в голове – одни мальчики! Что из нее вырастет? Наверное, по рукам пойдет!»

В некоторых семьях оценочные определения передаются из поколения в поколение. Как в случае с Людмилой, которая обратилась с жалобой на страх сойти с ума. Рассказывая о себе, она отметила, что ее тетя и бабушка, которых звали также Людмила, помутились рассудком примерно в возрасте сорока лет. Семейное послание, которое никогда не произносилось вслух, гласило: «В нашем роду все, кого зовут Людмила, сходят с ума в сорок лет». Не удивительно, что, приближаясь к этому возрасту, Людмила забеспокоилась – а вдруг и правда с ней тоже такое случится. Ребенок может принять главное сценарное решение в ответ на единичное событие, в котором он усматривает особую угрозу, однако чаще сценарные решения принимаются не сразу, а в ответ на постоянно повторяющиеся послания.

«Работая» над сценарием, ребенок избирательно использует предписания, запреты и разрешения, исходящие от родителей.

ПРЕДПИСАНИЯ имеют вербальную форму, и если мы прислушаемся к тому, что происходит у нас в голове, то сможем услышать их. И даже вспомнить, кто именно из родителей их нам дал. Если мы поступим вопреки предписанию и вновь прислушаемся, то, скорее всего, услышим вербальную взбучку от соответствующей родительской фигуры.

ЗАПРЕТЫ И РАЗРЕШЕНИЯ не обязательно слышатся в форме слов. Мы воспринимаем их в форме эмоций и телесных ощущений. Если человек усвоил от матери запрет на прикосновения и принял решение, что от людей лучше держаться подальше, то простой физический контакт, например, задание взяться за руки в тренинге, будет вызывать у него дискомфорт. В результате он отказывается выполнить задание: «Не вижу смысла в этом упражнении! Что оно может мне дать?»