«Меркина, дача № 41: “Моя мама, пожилой человек, гуляла с коляской, поскользнулась и упала на открытом льду. В результате – перелом шейки бедра, инвалидность”».

«Волошина Татьяна и Иксанов Эльдар, дача № 13: “На второй детской площадке стало просто опасно, в деревянных конструкциях торчат открытые ржавые гвозди. Продукты на завтраках часто бывают просроченными, наш друг однажды сильно отравился”».

«Калмыкова Наталья, дача № 1: “Мы все видели стаи бездомных собак, бегающих по нашей территории. В прошлом году они напали на мою маленькую собачку и искалечили ее. А когда я забрала ее из ветлечебницы, директор Моторин, зная о случившемся, увидел нас и решил цинично пошутить: “Ваша собачка как будто на минном поле побывала”».

«Виктор Назаров, дача № 15: “Мой дом горел 2,5 года назад. Пожарная сигнализация оказалась отключена. Ни один из 10 огнетушителей не сработал”».

«Кравченко Г.С., дача № 27: “Возле моей дачи директор спорткомплекса Галкин с рупором в руках часто проводит спортивные мероприятия. Разговаривать иначе, как с помощью мата, он не умеет. На мою просьбу прекратить ругаться он ответил, что своими замечаниями я мешаю его карьерному росту”».

По результатам схода было решено провести еще одно собрание с участием руководства МКК. А также скинуться на адвоката, чтобы донести свои свидетельские показания до следователей прокуратуры. Сами следователи ими почему-то так и не заинтересовались.

Мы с Вадимом сидим дома у Виктора Назарова, которого сход избрал председателем оппозиционного собрания. В гости к себе отец Вениамина не приглашает. Его жена хотя и психолог, но уже полмесяца не может справиться с жесточайшей депрессией. Я видел ее лицо в окне. Это серое лицо не живого человека.

Я звоню следователю Куприянову. Он отсылает меня к помощнику руководителя Следственного управления СКП по Московской области Юлии Жуковой.

– Проверка продолжается, – выдает стандартный ответ помощник. – Вопрос о возбуждении уголовного дела пока не решен. Мы собираем свидетельские показания и ждем заключения судмедэкспертизы.

Вадим и Виктор лишь горько улыбаются.

– Заключение судмедэкспертизы уже давно готово, – говорит Вадим. – Я сам его читал.

– А по поводу свидетельских показаний мы звонили этому Куприянову, – добавляет Назаров. – Готовы были сами собрать свидетелей, ему нужно было только приехать. Он не захотел. Копию протокола нашего собрания приобщить к делу отказался. Вчера наш адвокат ездил в прокуратуру – ходатайство приняли лишь после скандала. Почему такое сопротивление? У нас только одна версия: гольф – игра очень богатых и влиятельных людей. А здесь – лучшее поле в России. Дальше объяснять или не надо?

Объяснить я прошу лишь одно. Виктор – он ведь и сам очень богатый и влиятельный человек. Номера у него – с тремя буквами «А». Работает на топовой должности в компании, название которой просит всуе не упоминать. И это от него я слышу слова, которые тысячи раз слышал от людей маленьких и беззащитных.

Вместо ответа, Виктор дает мне два листочка бумаги. Читаю:

«„Разруха – она в головах”, – говорил профессор Преображенский, а потом, задумавшись, добавлял: “Ну, все, пропал дом…” “Разруха в головах”, – повторяем в эти дни мы и просим: дай Бог понять нам, и сильным, и слабым, и бедным, и богатым, что и Нахабино, и Питер, и МКК, и вся Россия – это ведь и есть наш дом. Если поймем – наступит порядок. Поймем или снова забудем?»

Это что-то вроде эссе, которое он, как умел, написал в первые дни после трагедии. Говорит, что не мог не написать. Текст называется «Особый случай», хотя автор уже понимает, что случай самый что ни на есть обыкновенный. Реальность нашла дырочку в заборе. Реальность – она в головах.

Глаз уже адаптировался к роскоши, и, гуляя по поселку, я на каждом шагу замечаю «тараканов». Вот в брусчатке выломлены несколько камней. Вот на протяжении нескольких сотен метров дороги нет ни одного «лежачего полицейского». Вот в уличном кафе с зонта прямо на стол капает вода, и никому нет дела. Вот стена для клайминга, а внизу лежат какие-то железки. Сорвешься – и спиной прямо на них. Мы подходим к проклятому озеру, и Вадим зло качает головой. После собрания арендаторов администрация все-таки засуетилась: купальная зона теперь огорожена буйками, вдоль набережной появились спасательные круги, начали возводить ограду.

Сегодня запланирован еще один сход – на этот раз с участием руководства. Сбор – возле ресторанчика Beech House. Здесь уже собралось человек двадцать. По сравнению с первым собранием ряды «несогласных» поредели. На условиях анонимности миллионеры, их жены и тещи рассказывают, что к тем, кого нет, уже приходил главный по безопасности и спрашивал: «В твою фирму УБЭП прислать или сам успокоишься?» Про этого человека миллионеры говорят с опаской. Его боятся, потому что «он из спецслужб» и «с большими возможностями».

Вадим уже не боится. Он уже решил, что съезжает. И дело не только в том, что он не хочет оставаться там, где погиб его сын.

– После любой трагедии очень важно, как ведут себя те, кто пусть косвенно, но в ней виноват, – говорит Вадим. – Прошло уже полмесяца, но никто из администрации даже не посочувствовал, не выразил соболезнования. Более того, когда они поняли, что дело принимает серьезный оборот, стали обзванивать арендаторов, проводить разъяснительную работу, говорить, что родители сами виноваты: лучше надо смотреть за детьми. Звонки прекратились лишь после того, как их стали просто посылать: «Ребята, вы вообще в своем уме?!»

Собрание начинается, я сижу инкогнито, в спину дует из окна, хотя тут есть кондиционер, на дорогом ковре уже наметанный глаз замечает дырку. На собрание пришли управляющий Александр Моторин и еще несколько представителей администрации. Тот, который по безопасности, по слухам, уехал на охоту. В зале рассредоточена группа поддержки из лояльных арендаторов и членов гольф-клуба. Начинается классический спектакль, который я наблюдал десятки раз. Например, в гарнизоне Видяево, где адмирал Куроедов пытался замирить родственников погибших моряков с подлодки «Курск». Например, в городе Первоуральске, где люди возмутились, когда узнали, что новый завод, на котором им обещали рабочие места, будут строить не они, а турки. Схема проста. Сначала недовольным дают выпустить пар. Потом аккуратно вступает хор своих людей, которые создают иллюзию, что существует альтернативная точка зрения. Наконец, когда все уже устали, предлагается компромисс – и все, цель достигнута, проблема заболтана.

Александр Моторин производит впечатление порядочного человека, который, конечно, хочет как лучше, но не совсем это «лучше» умеет. С поправкой на вежливость (все-таки элитный поселок) его позиция классическая: вас много, а я один.

– Почему по территории с бешеной скоростью гоняют дети на квадроциклах?! В любой момент может снова случиться трагедия.

– Так ведь это ваши же дети. Мы конфискуем ключи, но приходят родители, да еще и ругаются. Я давно хотел попросить подключиться к этой проблеме общественность.

– Какая общественность?! Вы менеджмент или нет? Ужесточайте меры, разрывайте контракты с нарушителями. И надо что-то решать с корпоративами! Это просто какое-то нашествие гопоты. Нажрутся – и давай на капотах наших машин фотографироваться.

– Но что мы с ними можем сделать? Люди деньги платят.

– А мы что – не платим?! Вот только за эти деньги мы даже достучаться до вас можем не всегда.

– Если не получается – значит, я занят чем-то другим. Я же всегда работаю.

Среди «лояльных» – известный адвокат Александр Добровинский, местный житель и член совета управляющих МКК. Он берет слово и очень умело размывает основные тезисы, цепляется к формулировкам, а в ответ на возмущенные крики лишь снисходительно разводит руками: мол, как с такими людьми разговаривать. С места вскакивает некто в фиолетовой рубашке и бежевом пиджаке. Имени не называет, представляется девелопером. Очень пассионарная личность.