А потом случилось вот что.

Из темноты, с той стороны, где находился вход, раздался треск, грохот. Сначала смутный, потом все громче и громче.

Пелагия кинулась на шум.

В лаз проползла на четвереньках, с бешено бьющимся сердцем.

И уперлась руками в сплошную каменную осыпь.

Обвал!

Попробовала разобрать камни – какой там! Придавленные сверху, они встали насмерть.

Пелагия отчаянно, ломая ногти, попыталась расшатать, хоть немножко сдвинуть груду, но ничего не вышло. Наоборот, снаружи донесся гул нового обвала. Куча чуть шелохнулась навстречу монашке, приняв на себя еще большую тяжесть.

Спокойно, обойдемся без бабьей истерики, приказала себя Пелагия, вытирая рукавом лоб, весь покрытый капельками холодного пота.

Завтра, то есть уже сегодня, Дурка увидит, что я не вернулась, прибежит сюда и поймет, в чем дело. Если сама не сможет разгрести, приведет крестьян. Ради такого случая обретет дар речи.

Несколько часов потерпеть. Много – день. Плохо, конечно, но не смертельно.

Монахиня перебралась обратно, на просторное место. Заставила себя сесть. Фитилек укрутила, чтобы керосин расходовался экономней.

Посидела-посидела, и вдруг сердце стиснулось от скверной мысли.

«Вот ты гадала, что тебя в эту пещеру тянет? А может, потому и тянуло, что именно здесь тебе предписано встретиться со своей судьбой? Что, если тебя привел сюда инстинкт – только инстинкт не жизни, а смерти?»

От этакой догадки Пелагия вскочила – очень уж испугалась. Какая будет злая насмешка рока, если она здесь погибнет! Вот уж воистину: любопытной Варваре нос оторвали! И, главное, глупо-то как, безо всякой нужды и смысла!

Нужно что-то делать, сказала себе монахиня. Иначе тут с ума сойдешь. Что они ко мне привязались, эти проклятые пещеры? За что они меня мучают, чем я им не угодила?

Схватила лампу, полезла вверх по гравию, по камешкам. Вдруг сыщется другой выход?

Пещера сузилась настолько, что карабкаться приходилось на локтях и коленках. Проползешь шаг-другой, потом тянешь за собой лампу, ставишь ее повыше. Снова ползешь. Бедная монашка старалась не думать о том, что тут вполне могут быть змеи. Они как раз просыпаются после зимней спячки. Апрель, у гадюк самый яд. Господи, Господи...

Через некоторое время ход сделался шире и вывел в новый зал – много больше нижнего.

Пелагия обследовала полость. Сходила и вправо, и влево. Обнаружила целых девять не то лазов, не то просто трещин. Какой путь выбрать?

А петушок, оказывается, тоже успел перебраться сюда. И нисколько не утратил бодрости – бегал взад-вперед, постукивая коготками.

Тут сестра вспомнила, как Дурка говорила, будто петух всегда найдет выход из лабиринта.

Присела перед кочетом на корточки, стала уговаривать:

– Петя, Петенька, выведи меня отсюда. Я тебе целый мешок пшена добуду. А, Петенька?

Он смотрел на нее, повернувшись профилем, прислушивался к ласковому голосу. Идти никуда не шел.

Тогда, потеряв терпение, Пелагия взяла его и стала поочередно подносить к каждому из лазов. Принесет, поставит и смотрит – пойдет или нет.

В первую трещину петух шмыгнул было, но тут же выскочил обратно.

Во вторую и клюв совать не стал.

Зато в третью юркнул так проворно, что сразу исчез из вида.

Пелагия подхватила лампу, протиснулась следом.

Эта нора была еще уже той, что вела из первого яруса во второй. В одном месте, похожем на бутылочное горло, Пелагия чуть не застряла. Сама кое-как просунулась, а до лампы потом дотянуться не смогла – та осталась внизу.

Дальше карабкалась в кромешной тьме, нащупывая, за что ухватиться. Вся вымокла и продрогла – по камням стекала холодная вода. Это еще не означало, что наверху есть выход, – вода, как известно, просочится через любую трещину, иногда даже профильтруется через сплошную породу.

Монахиня гнала прочь ужасную мысль: вот сузится ход до такой щелки, что двигаться дальше станет нельзя. Тогда – конец, причем страшный, потому что пятиться в обратном направлении невозможно. Так и застрянешь в этом каменном саване, и никто никогда не сыщет... Зачем только ее понесло за петухом? Лучше сидела бы себе внизу, ждала помощи!

Куда он делся, погубитель? Ему-то что, он где угодно пролезет.

Пелагия обессиленно прижалась лбом к мокрому камню, закрыла глаза.

Тут-то Петя себя и объявил, заорал во все петушье горло – где-то наверху, близко:

– КУККАРЕКУУУУ!!!!!

Должно быть, подошло ему время в третий и последний раз кричать.

Сестра открыла глаза, задрала голову – и увидела слабо брезжущий свет!

Ахнув, рванулась кверху.

Небо, ей-богу, небо! Оно нестерпимо сияло, резало привыкшие к темноте глаза.

Пелагия по пояс высунулась из норы, вдохнула полной грудью блаженный запах свободы. Рядом, на камне, как ни в чем не бывало, сидел Петя, на монашку внимания не обращал – деловито выклевывал себе что-то из-под красного крыла.

Свет был не таким ярким, как показалось сестре из мрака. Оказывается, только-только рассвело, солнце еще не поднялось над горизонтом.

Странно – инокиня могла бы поклясться, что пробыла в подземном заточении несколько часов, а по цвету неба выходило, что самое большее полчаса. Какая все-таки загадочная материя – время. То застынет на месте, то несется сломя голову, и никогда одна минута не равна другой, час часу, день дню, год году.

Однако следовало вычислить, куда же это она выбралась?

Тут обнаружилось, что полностью вылезти из дыры не получится – некуда. Щель, из которой выглядывала сестра, располагалась в отвесной стене: ни подняться, ни спуститься. Петушок еще как-то пристроился в каменной зазубрине, но человек ведь не птица.

Получалось, что радость была преждевременной.

Перегнувшись, Пелагия с трепетом увидела, что книзу обрыв не просто отвесный, а еще и вогнутый. По такому нипочем не слезешь.

Спрыгнуть нельзя и подавно. Высота – саженей десять, внизу острые камни.

Как же отсюда выбраться? Не назад же в пещеру лезть. Дрожь пробирала от одной мысли. И потом, что толку возвращаться – выход-то засыпан.

Приглядевшись получше, монахиня поняла, что находится как раз над тем местом, где входила в пещеру. Узнала и клинообразную выемку, и кусты. Отлично просматривался и сам лаз, причем вовсе не засыпанный, а совершенно свободный.

Не поверила своим глазам.

Как это может быть?

Неужто за те нескончаемые полчаса, в течение которых она лезла вверх, кто-то успел разобрать завал? Но тогда вокруг были бы разбросаны камни. Что-то не видно.

Чудеса, да и только.

Снизу донесся грохот – сначала негромкий, но постепенно набирающий силу.

Снова обвал?

Монахиня высунулась дальше и вдруг увидела на откосе, выше лаза, человека, который вел себя очень странно.

В руках у него была здоровенная дубина. Человек использовал ее как рычаг: расшатывал большущую каменную глыбу, из-под которой вниз сыпались камни поменьше.

Вот глыба покачнулась, ухнула вниз.

Затрещали ветки – следом за валуном на кусты обрушился целый камнепад, и лаз оказался полностью засыпан.

Пелагия смотрела как завороженная. Даже не на сам обвал, а на человека, что его устроил.

Вернее, на голову злоумышленника.

Лица сверху было не видно – закрывала мохнатая шапка со свисающим волчьим хвостом. Вот на этот-то хвост монахиня и уставилась.

Это был он, точно он! Струков хвост, что помахивал в вечерней чаще с еловой ветки!

Больше всего Пелагия испугалась, что спит и видит сон. Что сомлела в закупоренной пещере, впала в забытье. Сейчас очнется и окажется, что ничего этого нет – ни света, ни чистого воздуха, лишь каменный мешок.

Зажмурилась до боли в веках, закрыла руками уши.

Ничего не видеть, ничего не слышать!

Когда от натуги зазвенело в ушах, убрала ладони, открыла глаза.

Нет, не сон.

Небо, розовые блики восхода, каменная стена.

Только призрак в волчьей шапке исчез. Но дело его рук осталось – наглухо заваленный вход в пещеру.