– Да. Подождите… Черт побери!

Ева встала на колени, пытаясь восстановить дыха­ние, потом поднялась на ноги и, дождавшись, когда они перестанут дрожать, распахнула дверь.

– Ну, что надо?

– Вы не отвечаете на телефонные звонки, – быстро сказала Пибоди; ее лицо все еще светилось утренним румянцем. – Я пыталась… С вами все в порядке? Вы выглядите… нездоровой.

– Я спала.

– Ой, извините! – Пибоди расстегнула пальто. Ее последняя попытка сбросить вес сводилась к тому, что она выходила на станции метро за пять кварталов до ра­боты и шла пешком. А в это утро зима решила напом­нить о себе резким похолоданием. – Я пришла в управ­ление и столкнулась в дверях с Уитни. Он направлялся в больницу.

– Трухарт? – Ева схватила Пибоди за руку. – Он умер?!

– Нет. Он пришел в сознание. Уитни сказал, что узнал об этом двадцать минут назад, и это самая прият­ная новость за последнее время. Вводимые ему лекарст­ва помогают, у него нет паралича, и он находится сей­час в удовлетворительном состоянии.

Напряжение последних часов слегка отпустило Еву, и она почувствовала нервную дрожь.

– Слава богу, все хорошо. Мы зайдем к нему, когда поедем снимать допрос со Стайлса.

– Многие в управлении бросились покупать цветы. Все очень хорошо относятся к Трухарту.

– Ладно. Помоги мне, пожалуйста. – Ева села за стол. – Сделай кофе, я чувствую себя абсолютно разби­той.

– Вы так и не уходили? Когда вы отсылали меня, вы сказали, что тоже собираетесь домой.

– Я лгала. Так что с кофе? Кстати, я получила ин­формацию от одного анонимного источника… Нам те­перь надо побеседовать с Карли Лэндсдоун.

Пибоди подошла к кофеварке и включила ее.

– Полагаю, что вашей помощнице не следует инте­ресоваться, как зовут этот анонимный источник?

– Моей помощнице следует сделать мне кофе, пока я не перерезала ей глотку!

– Я уже делаю, – пробормотала Пибоди. – Но по­чему вдруг сейчас возникла необходимость допраши­вать Карли?

– Мне только что удалось выяснить, что Ричард Драко – ее настоящий отец.

– Но они же были… – На лице Пибоди отразилась целая гамма самых противоречивых чувств. – Вот черт!

– Ты умеешь иногда быть очень красноречивой, – сказала Ева, принимая из ее рук кофе. – Мне надо по­ложить на стол судье Ленинскому официальный запрос на разрешение проникнуть в закрытые файлы. Надо обязательно получить официальное разрешение, ина­че… – Она замолчала, прерванная телефонным звон­ком.

– Лейтенант Ева Даллас?

Голос был незнакомый, в нем чувствовался легкий французский акцент.

– Именно так.

– Лейтенант Даллас, меня зовут Анна Карвелл. Я бы хотела поговорить с вами по очень важному делу. И как можно скорее.

– Я искала вас, мисс Карвелл.

– Я предполагала это. Вы смогли бы встретиться со мной в моем отеле? Я остановилась в «Паласе».

– Популярное местечко. Я буду у вас через двадцать минут.

– Спасибо. Я полагаю, что смогу прояснить вам множество разных вопросов.

– Дева Мария! – Пибоди чуть не пролила свой ко­фе, когда Ева положила трубку. – Мы ищем ее по всему свету, а она сама идет к нам в руки!

– Да, миленькое совпадение. – Ева решительно поднялась из-за стола. – А я не люблю совпадений.

Да, это замкнутый круг, из которого существует только один выход. Никто не хочет потерять вкус к жизни, даже вынужденно. Особенно вынужденно. Таблетки могут дать легкий выход из этого порочного кру­га. На крайний случай, конечно, но быстро и безболез­ненно. Если дело идет к тюрьме, смерть предпочтитель­нее.

Жизнь – это постоянный выбор. Дорога никогда не бывает прямой, пока не подведет к моменту, когда жизнь уже не приносит ни радости, ни печали. Мне всегда удавалось делать выбор, который был, по-моему, правильным, хотя многих он удивлял. Однако – лучше или хуже – это был мой собственный выбор. Я несу полную ответственность за свои поступки.

Даже за Ричарда Драко. Нет, особенно за Ричарда Драко! Его жизнь состояла не из серии выборов, а из смеси жестокости и подлости, большей или меньшей. Все, к чему он прикасался, тут же подвергалось разру­шению. Его смерть не вызывает у меня сожаления. Все, что он делал в своей жизни, – сознательно, бездушно и жестоко – требует возмездия. Если бы мне представи­лась возможность все повторить, у меня не было бы ко­лебаний и сомнений. Я не буду притворяться, будто ис­пытываю угрызения совести, освободив людей от кро­вопийцы. И то, что он испытывал боль, сильнейшую боль и осознанный страх в тот момент, когда нож вошел в его сердце, доставляет мнерадость.

Я, пожалуй, сожалею, что имею отношение к смер­ти Лайнуса Квима. Но это было необходимо, видит Бог. Можно было бы, конечно, согласиться на шантаж и платить ему, но шантаж – это как болезнь, не так ли? Если уж она поразила тело, то поедает его, проявляясь в самые неподходящие моменты. Зачем же рисковать? Мне удалось сделать все, чтобы Квим не чувствовал бо­ли и страха, чтобы он умер в иллюзии удовольствия.

Но я отдаю себе отчет, что это не снимает с меня от­ветственности за лишение жизни другого человека.

Мне казалось, что все придумано безупречно и с вы­думкой: спектакль смерти Ричарда был поставлен при стечении огромного количества зрителей. Мне удалось учесть, что все окружавшие его люди имели основание желать ему зла. Это была очень удачная идея: настоя­щая Кристина Воул вонзает нож в черное и подлое сердце Леонарда Воула. Это был великолепный ход!

Я сожалею и прошу прощения у моих друзей и това­рищей за то, что они испытали неудобства, оказавшись, хотя и на короткое время, под подозрением. С моей стороны было глупостью, большой глупостью, надеяться, что дело не зайдет так далеко. Однако мне казалось, что, поскольку никто не пожалеет о Ричарде Драко, его смерть никого не заинтересует – кроме тех, кто прольет крокодиловы слезы на загримированные щеки на похоронах.

Но мне не удалось избежать ошибок. Эта смерть заинтересовала лейтенанта Даллас. Не из-за личности самого Ричарда, конечно: без сомнения, она уже разобралась в этой мерзкой личности. Но она служит закону. Мне кажется, это своего рода ее религия – каждое преступление, особенно убийство, должно быть наказано.

Понимание этого пришло ко мне слишком поздно, когда впервые удалось заглянуть ей в глаза. Недаром же вся моя жизнь прошла в изучении людей, попытках по­нять их суть и суметь это отобразить.

В конце замечу: мне было предначертано сделать это, этого желали мое сердце и душа. Мой долг выпол­нен. Мир избавлен от огромного зла.

Не это ли называется справедливостью?..

Анна Карвелл оказалась красивой женщиной с пре­красной фигурой – из породы тех, в которых влюбля­ются сразу и навсегда, и за которых так или иначе платят мужчины. У нее был чувственный рот с полными губа­ми, покрытыми блестящей нежной помадой, а кожа от­ливала бледным золотом, которое приятно оттеняло светло-рыжие волосы и карие глаза. Эта женщина наво­дила на мысли о медленном огне, который, однако, сильно обжигает.

Некоторое время она смотрела прямо в глаза Еве, затем быстро взглянула на Пибоди и открыла дверь, жестом приглашая войти в номер.

– Спасибо за то, что приехали так быстро. Уже пос­ле звонка я поняла, что это мне надо было приехать к вам.

– Никаких проблем.

– Надеюсь, вы простите меня за то, что я не знакома с вашими порядками. Мой опыт общения с людьми ва­шей профессии крайне ограничен и небогат. Я заказала шоколад… – Она пригласила их в гостиную, где на сто­лике стоял белый кувшинчик и две маленькие чашечки. – Вы составите мне компанию? На улице сегодня так холодно и промозгло… Я сейчас достану еще одну чашку для вашей помощницы.

– Не беспокойтесь, – услышала Ева из-за спины голос Пибоди, который сопровождался тихим вздо­хом, – Не обращайте на меня внимания.