— С удовольствием, милорд, и в любое время, когда вам угодно, — небрежно ответил англичанин.

— Милорд де Клиссон, — воскликнул лорд Одлей, — вы почему-то пристально смотрите в мою сторону. Клянусь богом! Я буду рад, если мы продолжим с вами это объяснение.

— А с вами, милорд Поммерс, — сказал сэр Найджел, протискиваясь вперед, — мне думается, мы тоже могли бы сразиться на копьях в достойном и почетном споре по этому вопросу.

В течение нескольких минут обе стороны успели переброситься десятком вызовов, ибо туча, столь долго выраставшая между рыцарями обеих наций, внезапно разразилась грозой. При этом гасконцы яростно жестикулировали, англичане держались бесстрастно, холодно и насмешливо, а Принц с полуулыбкой переводил взгляд с одних на других, как человек, который любит горячую схватку и вместе с тем опасается, чтобы страсти не разгорелись до той степени, когда он уже не сможет их сдержать.

— Друзья, друзья, — воскликнул он наконец, — вашу ссору пора прекратить! И тому, кто будет продолжать ее за стенами этой комнаты, гасконец он или англичанин, придется отвечать передо мной. Я слишком нуждаюсь в ваших мечах, чтобы вы обращали их друг против друга. Сэр Джон Чарнелл, лорд Одлей, вы, надеюсь, не сомневаетесь в храбрости наших друзей из Гаскони?

— Нет, сир, — ответил лорд Одлей. — Я слишком часто видел их на поле боя и знаю, что они весьма решительные и отважные джентльмены.

— Скажу то же самое, — заявил второй англичанин, — но, конечно, мы не забудем о сегодняшнем, а они пусть научатся не болтать попусту.

— Нет, сэр Джон, — сказал Принц с укоризной, — у всякого народа свои нравы и обычаи. Найдутся такие, которые назовут нас холодными, хмурыми и молчаливыми. Но вы слышите, милорды из Гаскони, у этих джентльменов и в мыслях не было набросить тень на вашу честь и достоинство, — так укротите же свой гнев. Клиссон, Капталь, Де Поммерс, вы мне обещаете?

— Мы ваши подданные, сир, — ответили гасконские бароны не слишком охотно. — Ваше слово для нас закон.

— Тогда зальем все взаимные неудовольствия доброй мальвазией! — весело воскликнул Принц. — Эй, там! Открыть двери зала для пиров. Я долго был разлучен с моей дорогой супругой, но я скоро вернусь к вам. Пусть кравчие подают и менестрели играют, а мы выпьем чашу за предстоящие нам на юге славные бои!

И Принц удалился в сопровождении обоих монархов, тогда как собравшиеся, многие поджав губы и грозно хмурясь, медленно выходили друг за другом через боковую дверь в обширный покой, где были накрыты столы для королевского пира.

Пока совет Принца обсуждал дела, Аллейн и Форд ждали в другой комнате, где их скоро окружила шумная толпа молодых англичан одного с ними звания, жаждавших услышать последние новости с родины.

— Ну как поживает старик в Виндзоре? — спросил один.

— А как добрая королева Филиппа? — осведомился второй.

— А дама Алиса Перрерс? — крикнул третий.

— Уот! Чертов болтун! — заорал высокий молодой человек, хватая Уота за шиворот и в назидание встряхивая его.

— Да за эти слова тебе Принц голову бы снес.

— Клянусь богом, Уот бы и не заметил. Она же у него пустая, как сума нищего.

— Пустая, как сума английского оруженосца, — отозвался первый.

— Куда к черту запропастился стольник и его кравчие? Они до сих пор не расставили козел для столов.

— Mon Dieu! Если бы человек мог дожраться до рыцарства, так ты, Хамфри, был бы по меньшей мере знаменитым рыцарем, — заметил второй оруженосец среди взрывов хохота.

— А если бы ты мог допиться до чего-нибудь, дурья голова, ты стал бы первым бароном королевства! — крикнул обиженный Хамфри. — Но как дела в Англии, скажите, оруженосцы Лоринга?

— Я считаю, — заявил Форд, — что во многом она осталась такой же, какой была, когда ты видел ее в последний раз, может, только шуму в ней поменьше.

— А почему меньше шуму, юный мудрец?

— Ну, пораскинь мозгами.

— Клянусь богом! К нам заявился паладин, а на башмаках у него все еще хампширская грязь! Он хочет сказать, что шуму стало поменьше, так как мы оттуда уехали.

— Быстро они тут соображают, — заметил Форд, повернувшись к Аллейну.

— Как прикажете вас понять, сэр? — спросил оруженосец-задира.

— Как хотите, так и понимайте, — небрежно отозвался Форд.

— Это дерзость! — воскликнул другой.

— Сэр, я преклоняюсь перед вашей догадливостью, — ответил Форд.

— Сдержись, Хамфри, — заметил высокий оруженосец, рассмеявшись. — Мне кажется, тебе нечего ждать снисхождения от этого джентльмена. В Хампшире языки остры, сэр.

— А мечи?

— Гм! Мы можем проверить! Через два дня турнир, тогда и посмотрим, так же ли остро твое копье, как язык.

— Все это распрекрасно, Роджер Харкомб! — воскликнул коренастый молодой человек с бычьей шеей; его квадратные плечи и массивная фигура говорили об исключительной физической силе. — Ты слишком легко относишься к этому делу. Мы не можем допустить, чтобы над нами так просто взяли верх. Лорд Лоринг уже показал себя, но мы ничего не знаем о его оруженосцах, кроме того, что один остер на язык. Ну, а вы, молодой сэр? — обратился он к Аллейну, опуская тяжелую руку ему на плечо.

— Что я, молодой сэр?

— Ma foi! Можно подумать, будто это паж моей дамы. Прежде чем ты снова увидишь свою мать, твои щеки должны стать посмуглее и потяжелее рука.

— Если рука моя и не тяжела, зато она всегда готова.

— Готова? Готова для чего? Чтобы нести шлейф моей дамы?

— Готова проучить любого за дерзость, сэр.

— Хорошенький мой дружок! — ответил коренастый оруженосец. — Какой у тебя нежный румянец! Какой мелодичный голос! Глаза — точно у стыдливой девы, а волосы трехлетнего младенца. Voila! — И он грубо сунул толстые пальцы в золотистые кудри юноши.

— Вы напрашиваетесь на ссору, сэр, — сказал Аллейн, побледнев от гнева.

— Ну и что же?

— Вы делаете это как деревенский олух, а не как надлежит вежливому оруженосцу. Вы дурно воспитаны и грубы. Рыцарь, которому я служу, показал бы вам, как себя ведут в таких случаях.

— А что бы он сделал, о цвет оруженосцев?

— Он бы не шумел и не дерзил, а держался бы еще любезнее, чем обычно. Он сказал бы: «Сэр, я счел бы для себя честью, если бы мог слегка сразиться с вами, не ради моей славы или из честолюбия, но больше ради славы моей дамы и поддержания рыцарской чести». Затем он снял бы перчатку — вот так — и бросил бы наземь; или, если бы полагал, что имеет дело с грубияном, он бросил бы ему перчатку в лицо — как я бросаю ее сейчас!

Толпа оруженосцев взволнованно загудела, когда Аллейн, чья прирожденная мягкость при это беспричинном нападении на него вдруг сменилась ожесточенной решимостью, изо всех сил швырнул перчатку в насмешливое лицо оскорбителя. Со всех сторон сбежались оруженосцы и пажи, и вскоре обоих противников обступила густая взволнованная толпа.

— За это ты поплатишься жизнью, — сказал задира, и лицо его исказилось яростью.

— Если ты сможешь отнять ее, — ответил Аллейн.

— Милый друг, — шепнул Форд, — крепко стой на своем.

— Я буду судить по справедливости! — воскликнул Норбери, молчаливый оруженосец сэра Оливера.

— Ты сам все это затеял, Джон Трантер, — сказал высокий малый, которого называли Роджером Харкомбом. — Вечно ты дразнишь новичков. Стыд и срам, если дело зайдет дальше, чем следует. Юноша показал себя смелым.

— Но удар перчаткой! Удар! — закричало несколько оруженосцев постарше. — Этого нельзя так оставить!

— Нет, можно. Трантер первый коснулся его головы, — сказал Харкомб. — Как ты полагаешь, Трантер? На этом следовало бы и покончить?

— Мое имя известно в здешних краях, — горделиво ответил Трантер, — и я не могу допустить, чтобы на нем осталось пятно. Пусть поднимет перчатку и заявит, что был не прав.

— Я предпочел бы, чтобы он попал к черту в лапы, — прошептал Форд.