— Было бы очень худо, сир, если бы мой достойный государь, сир, отступился от данного обещания. Он всего-навсего просит о некоторой отсрочке, о дополнительных условиях и о заложниках…
— Условия! Заложники! Что он — обращается к наследнику английского престола или к городскому голове сдающегося города? Условия, говорите? Придется ему многое изменить в своих собственных условиях, и скоро. Значит, проходы для нас закрыты?
— Да нет, сир…
— Значит, открыты?
— Да нет, сир, если бы только вы…
— Довольно, довольно, дон Мартин, — заявил Принц. — Очень печальное зрелище, когда такой вот истинный рыцарь, как вы, а ходатайствует в столь вероломном деле. Мы осведомлены о поступках нашего кузена Карла. Мы знаем, что если он правой рукой берет наши пятьдесят тысяч крон, чтобы держать проходы открытыми, то протягивает левую Генриху Трастамарскому или королю Франции, готовый взять столько же, чтобы их держать закрытыми. Знаю я нашего доброго Карла и клянусь моим небесным наставником, святым исповедником Эдуардом, Карл скоро поймет, что я вижу его насквозь. Он предоставляет свое королевство любому наддатчику, подобно некоторым пролазам-коновалам, продающим лошадь, зараженную сапом. Он…
— Милорд! — воскликнул дон Мартин. — Я не могу стоять здесь и слушать такие слова про моего государя. Если б их произнесли другие уста, я знал бы, чем на них ответить.
Дон Педро насупился и скривил губы, но Принц улыбнулся и кивнул, соглашаясь.
— Ваше поведение и ваши слова, дон Мартин, именно таковы, каких я и ждал от вас, — заметил он. — Вы скажете королю, своему повелителю, что деньги ему заплатили, и если он сдержит свое обещание, я даю слово, что никакого ущерба не будет причинено ни его подданным, ни их домам, ни их имуществу. Но если он нам откажет в разрешении, я тоже без разрешения буду следовать по пятам за этим посланием, и при мне будет ключ, который отомкнет все, что будет заперто.
Принц смолк и что-то шепнул сэру Ноллзу и сэру Хью Калверли, а они заулыбались, очень довольные, и поспешили прочь из комнаты.
— Наш кузен Карл имел возможность испытать нашу дружбу, — продолжал Принц, — а теперь, клянусь всеми святыми, он узнает, что такое наше неудовольствие. Я сейчас отправил послание нашему кузену, его сможет прочесть все королевство Наваррское. Пусть же он поостережется, чтобы не было хуже. Где милорд Чандос? Поручаю этого доблестного рыцаря вашим заботам. Вы увидите, что у него есть и ясный разум и кошелек с золотом, чтобы оплатить свои расходы; для любого двора большая честь иметь столь благородного и достойного рыцаря. Что вы говорите, сир? — обратился он к испанскому беглецу в то время, как старый воин провожал до двери наваррского посланца.
— У нас в Испании не в обычае воздавать за дерзость вестнику, — заметил дон Педро, поглаживая голову своей борзой. — Но все слышали о вашем беспримерном королевском великодушии.
— Поистине так! — воскликнул король Мальорки.
— Кому это знать лучше, чем нам? — с горечью продолжал дон Педро. — С той минуты, как нам пришлось бежать в смятении к вам, неизменному покровителю всех, кто слаб?
— Нет, нет, вы пришли только как братья к брату, — возразил Принц, и глаза его вспыхнули. — Мы не сомневаемся, что с помощью божьей мы вскоре снова увидим ваше возвращение на престолы, с которых вы были так предательски свергнуты.
— Когда настанет этот счастливый день, — сказал Педро, — Испания будет для вас второй Аквитанией, и каковы бы ни были ваши планы, вы всегда можете рассчитывать на любой полк и любой корабль, над которыми развевается знамя Кастилии.
— И, кроме того, — добавил второй, — на любую помощь и силу, которыми располагает Мальорка.
— Что касается тех ста тысяч крон, которые я вам должен, — небрежно добавил Педро, — не может быть сомнения…
— Ни слова, сир, ни слова! — воскликнул Принц. — Теперь, когда вы в беде, я не буду оскорблять вас столь низменными и скаредными помыслами. Я уже заявил раз и навсегда, что я ваш — каждой тетивой моего войска и каждым флорином моих сундуков.
— Ах, вот поистине образец рыцарства, — сказал дон Педро. — Я полагаю, что если Принц так щедр, то мы можем, сэр Фернандо, воспользоваться его добротой в пределах еще пятидесяти тысяч крон. Присутствующий здесь сэр Уильям Фелтон, без сомнения, все это уладит.
Старый толстяк — английский советник — несколько опешил от столь стремительного согласия воспользоваться щедростью его государя.
— Дозвольте сообщить вам, сир, — сказал он, — что в государственной казне сейчас нет средств, мне пришлось выплатить жалованье двенадцати тысячам солдат, а новые налоги — на очаги и на вино — еще не поступили. Если бы вы могли подождать, пока прибудет обещанная помощь из Англии…
— Нет, нет, дорогой кузен! — воскликнул дон Педро. — Да если бы мы знали, что ваши собственные сундуки настолько пусты или что эта ничтожная сумма имеет то или иное значение, с нашей стороны было бы просто низостью…
— Довольно, сир, довольно, — прервал его Принц, вспыхнув от досады. — Раз государственная казна в столь плачевном состоянии, как вы говорите, сэр Уильям, то, я надеюсь, существует мой личный кредит, которым я никогда не пользовался для себя, но теперь он может быть пущен в ход ради друга в беде. Итак, раздобудьте эти деньги под мои драгоценности, если ничего другого нельзя сделать, и вручите их дону Фернандо.
— В виде обеспечения я предлагаю… — заявил дон Педро.
— Ни слова больше! — остановил его Принц. — Я не ломбардец, сир. Ваша королевская порука — вот мое обеспечение, и мне не нужны ни договоры, ни печати. Но у меня есть вести для вас, милорды и вассалы мои: наш брат Ланкастер на пути к нашей столице с четырьмя сотнями копейщиков и столькими же лучниками, дабы оказать нам помощь в нашем предприятии. Когда он прибудет и наша прекрасная супруга оправится от болезни, что, я надеюсь, произойдет с божьей помощью через две-три недели, мы присоединимся к армии в Даксе и снова подставим знамена бризу.
Радостным гулом голосов встретила группа воинов это сообщение о немедленных действиях. Принц улыбнулся воинственному пылу, который отразился на лицах людей, стоявших вокруг него.
— И вот что еще вас обрадует, — продолжал он. — Я имею точные сведения, что этот Генрих — очень храбрый командир, в его власти оказать нам упорное сопротивление, и борьба с ним сулит нам немало чести и удовольствия. Как мне сообщили, среди собственных подданных он набрал около пятидесяти тысяч воинов, и к этому надо прибавить двенадцать тысяч французских добровольцев, а они, как вы знаете, весьма храбрые и опытные солдаты. Можно сказать с уверенностью, что смелый и достойный Бертран Дюгесклен прибыл во Францию к герцогу Анжуйскому, намереваясь вместе с ним набрать большое войско в Пикардии и Бретани. Мы высоко почитаем Бертрана, ибо он раньше вкладывал немалый труд, чтобы обеспечить нам почетную схватку. Что вы думаете на этот счет, достойный Капталь? Он захватил вас врасплох в Кошереле, и, клянусь спасением души, вы получите теперь возможность отплатить ему за обиду.
При этом напоминании гасконский воин слегка нахмурился, недовольны были и окружавшие его земляки, ибо в тот единственный раз, когда они столкнулись с вооруженными силами Франции и англичане не помогли им, они потерпели жестокое поражение.
— Иные утверждают, сир, что счет уже больше, чем выравнен, ибо без поддержки гасконцев Бертран не был бы разбит под Ореем, а короля Джона не потеснили бы под Пуатье.
— Клянусь небом, это уже слишком! — воскликнул какой-то английский дворянин. — Мне кажется, Гасконь — слишком маленький петушок, чтобы кукарекать так громко.
— Чем меньше петушок, милорд Одлей, тем длинней у него шпора, — заметил Капталь де Буш.
— Ему могут прищемить гребешок, если он будет слишком шуметь, — вмешался другой англичанин.
— Клянусь божьей матерью Рокамадурской! — воскликнул лорд Мюсидан. — Я больше не могу этого выносить. Сэр Джон Чарнелл, вы ответите мне за эти слова.
