— Вы правы, шкипер, — заметил более пожилой лучник. — Есть поговорка у старых солдат: «Что взято боем, дороже вдвое». Ну, продолжай, приятель, мне уже не терпится.

— И вот мы пошли дальше, — сказал Эйлвард, сделав долгий глоток из фляги. — Нас было около шести тысяч, и Принц, и его рыцари, а посредине отряда — моя перина, которую вез мул маркитанта. Мы наделали много бед в Турени, а потом прибыли в Роморантэн, где мне попали в руки золотая цепочка и два яшмовых браслета, которые у меня в тот же день украла черноглазая девчонка из Арденн. Mon Dieu! Есть же люди, которые не боятся Страшного суда, у них нет ни капли порядочности в душе, и они вечно норовят выкрасть или выхватить чужое добро.

— Ну, а сражение, Эйлвард, сражение! — нетерпеливо крикнули несколько голосов среди взрывов смеха.

— Я уже дошел до него, храбрые вы мои боевые щенки. Ну, тогда король Франции стал преследовать нас с пятьюдесятью тысячами человек, и он очень спешил нас настичь, но когда настиг, не знал, что с нами делать, ибо мы так разместили войско среди изгородей и виноградников, что французы ниоткуда не могли к нам подступиться, кроме как со стороны узкой дороги. На обоих флангах стояли лучники, позади них — ратники и рыцари, а посередине — обоз и моя перина на муле маркитанта. Триста их доблестнейших рыцарей бросились вперед, они были в самом деле очень храбрые, но мы встретили их таким шквалом стрел, что из них вернулись немногие. Затем двинулись германцы, они также сражались весьма отважно, так что даже одному или двум удалось прорваться через цепь лучников и дойти до моей перины, но все зря. Тут вперед выехал наш собственный маленький командир с мушкой на глазу, и милорд Одлей со своими четырьмя оруженосцами, и еще несколько человек такой же закваски, за ними следовали Принц и Чандос, а потом мы все, плотной толпой, с топорами и мечами, ибо к тому времени уже расстреляли свои стрелы. Это было сумасшествие, ибо мы отошли от изгородей, и не осталось никого, чтобы охранять обоз, а они могли в любую минуту подобраться к нему в обход. Но все обошлось благополучно, и короля взяли, а маленький Робби Уитстафф и я привезли на телеге двенадцать бочек вина для личного стола короля, и, клянусь эфесом, если вы спросите меня, что было потом, я не смогу вам ответить, не сможет и коротышка Робби Уитстафф.

— Ну, а на другой день?

— Клянусь, мы долго не канителились, а поспешили обратно в Бордо, куда и прибыли благополучно вместе с королем Франции и моей периной. Я продал свою добычу, mes garçons, и получил столько золота, сколько мог унести, и в течение недели жег по двенадцать восковых свечей на алтаре святого Андрея, ибо если ты забываешь о божьих святых в дни удач, они легко могут забыть о тебе, когда будут позарез нужны. Я же подарил святому Андрею сто девятнадцать фунтов воску, а так как он был человеком очень справедливым, то не сомневаюсь, что он возместит их полным весом, если понадобится.

— Скажите, достойный Эйлвард, — обратился к нему с другого конца зала молодой румяный лучник, — из-за чего произошло это великое сражение?

— Эх ты, дурья голова, — да из-за того, кому носить французскую корону, из-за чего же еще?

— А я думал, может, из-за твоей перины…

— Если уж я доберусь до тебя, Сайлас, то как бы я не отхлестал тебя ремнем по плечам, — отозвался Эйлвард под общий хохот. — Но теперь пора, цыплята, на насест, раз смельчаки уже начали бунтовать против старших, да и час поздний, Саймон.

— Подожди, споем еще одну песню.

— Здесь Арнольд из Соулея, он споет песню не хуже любого лучника из Отряда.

— Нет, у нас тут есть один — лучше его в этом деле не найдешь, — сказал Хаутейн, кладя руку на плечо Большого Джона. — Я слышал, как он пел на корабле, у него голос будто волны, когда они бурно накатывают на берег. Прошу вас, друг, спойте нам «Колокола Милтона» или, если хотите, «Дочь франклина».

Хордл Джон вытер губы обратной стороной ладони, уставился в угол потолка и рявкнул так, что от звуков его голоса заметалось пламя факелов; он запел, как его и просили, южную балладу.

Восторженно заревели слушатели, затопали ногами, застучали кружками об пол — видимо, им особенно пришлась по вкусу эта песня, а Джон скромно склонился над квартой и четырьмя гигантскими глотками осушил ее всю.

— Я пел эту песню в пивной Хордла, когда еще и не помышлял сам стать лучником, — пояснил он.

— Наполните свои кружки! — воскликнул Черный Саймон, погружая собственный кубок в стоявший перед ним открытый бочонок. — Последнюю здравицу за Белый отряд и за каждого храброго воина, который идет под алыми розами Лоринга.

— Пью за тис, за коноплю и за гусиные перья, — сказал старый, седой лучник, сидевший справа.

— Пью за мирный исход, за испанского короля и за отряд в двести сорок человек, — заявил другой.

— Пью за кровавую войну, — крикнул еще кто-то, — многие пойдут и немногие вернутся!

— За то, чтобы сталью добыть побольше золота, — возгласил пятый.

— А последний тост — за властительниц наших сердец, — предложил Эйлвард. — Пусть будет тверда наша рука и верен глаз, ребята; двух кварт на брата хватит.

С возгласами, шутками и песнями все вышли из зала, и снова в «Розе Гиени» воцарилась мирная тишина.

Добрые горожане Бордо настолько привыкли к военным играм и рыцарским турнирам, что обыкновенная схватка или состязание были для них не в диковинку. Прославленный и блестящий двор Принца привлекал странствующих рыцарей и поклонников оружия из всех стран Европы. Во время долгих состязаний на берегах Гаронны не раз происходили странные бои, когда тевтонский рыцарь, только что покорявший язычников-пруссов, гнался за рыцарем Калатравы, закаленным постоянной борьбой с маврами, или португальцы схватывались со скандинавскими воинами, прибывшими с самых дальних побережий Ледовитого океана. В Бордо развевалось не одно иноземное знамя с символами и гербами придунайских стран, а также дикой Литвы и горных крепостей Венгрии, ибо рыцари имелись всюду, независимо от климата или нации, и не было страны настолько дикой, чтобы слава и имя Принца не стали известны в ней от края и до края.

И все-таки город и округ были охвачены волнением, когда стало известно, что в третью среду рождественского поста состоятся поединки и что пять английских рыцарей объявили о своей готовности сразиться со всеми желающими. Это великое состязание знатных и прославленных воинов, национальный характер состязания, а также то обстоятельство, что это была как бы последняя проба оружия перед войной, обещавшей быть жаркой и кровавой, — все делало турнир одним из самых значительных и блестящих зрелищ, какие когда-либо видел город Бордо. Накануне знаменательного дня крестьяне шли в него толпами со всего медокского округа, и луговины за стенами города белели множеством палаток тех, кто не смог найти более теплого жилья. Из дальнего лагеря в Даксе, из Блайе, Буржа, Либурна, Сент-Эмильона, Кастильона, Сен-Макэра, Кардийака, Риона и всей группы этих цветущих городов, считавших Бордо как бы своей матерью, двигался беспрерывный поток людей — верхами и пешими, и все они стремились в славный город. Утром того дня, когда должен был начаться турнир, вокруг арены и на низком травянистом берегу реки собралось не менее восьмидесяти тысяч, и они смотрели на поле предстоящих схваток.