Дверь Янычар закрыл на ключ, позаимствованный со связки охранника, спрятал в карман. На всякий случай. Лучше все держать под контролем.

В принципе опасаться было нечего – этажи он проверил. Поэтому, закинув ружье за спину, Янычар взял двадцатилитровые канистры в обе руки. Десятый этаж – ерунда. Он может и на шестнадцатый подняться, если понадобится.

Вот сейчас он играючи преодолеет десять этажей, потом закроет дверь в квартиру, станет под душ и смоет с себя все это дерьмо. Смоет с себя все, что налипло за время путешествия по этажам. А потом таки напьется. Потому что и мозги тоже нужно промыть. Вымыть к чертям собачьим всю эту гадость, которую он увидел и услышал…

Снова почувствовать себя человеком…

Удар обрушился на его голову, когда он проходил мимо третьего этажа. Янычар заметил летящую в лицо бейсбольную биту в самый последний момент – расслабился, никак не мог прийти в себя после того, что увидел в пентхаузе. Смог только чуть отклонить голову, и дубина скользнула по виску. Удар получился скользящий, но сильный, Янычар упал, выронив канистры. Хорошо еще, что нападение произошло, когда он уже поднялся со ступенек на площадку.

Еще удар, на этот раз Янычару удалось подставить под биту левое плечо. Ослепительная боль, крик, вырвавшийся из горла, следующий удар, летящий в голову… Янычар рванулся, рывком перекатился через спину и встал на ноги. Ушел от очередного удара, попытался перехватить дубину левой рукой и с ужасом понял, что та ему не подчиняется.

Он просто не успевал выхватить пистолет… и ружье со спины передвинуть он тоже не успевал. Удар удалось увести в сторону правой рукой. И еще раз.

– Да что ты возишься! – закричал кто-то. – Мочи его!

Кричала девчонка, отметил про себя Янычар. Лет пятнадцать… Удар, уклониться, отвести в сторону… потянуться к пистолету, и снова нет времени – уклониться, присесть. Теперь били в две дубины, и уклоняться стало еще сложнее. На лестничной клетке было темно, метался только луч налобного фонаря Янычара, выхватывая время от времени из темноты занесенную биту… искаженное яростью лицо… взмах руки…

Несмолкающий крик – убей-убей-убей-убей!..

Дыхание уже не то. В груди горит огонь, в легких что-то рвется… Уклониться, отвести, уклониться… Левая рука не шевелится – почти не шевелится… Почти? Не шевелится, говорил инструктор, если кость перебита и мышцы порваны вместе с сухожилиями, а так – трещина или ушиб – ерунда. Можно работать. Можно…

Янычар, заорав от боли, вскинул левую руку под летящую биту, не блокировал, а зацепил и повел в сторону, потащил бившего к себе. Нож вошел в мягкое, в левое подреберье. Противник замер, всхлипнул и стал оседать. Янычар рванул нож в сторону, распарывая брюшину, и отступил в сторону, закрываясь от очередного удара противником… мертвым противником. Толчком швырнул мертвое тело под ноги нападавшего, ударил ножом, крест-накрест. Зацепил, услышал визг, шагнул вперед и ткнул ножом снизу вверх, целясь в живот. Потом резко повернулся и широким взмахом достал третьего. Убей-убей-убей-убей разом стихло. Янычар замер, пытаясь восстановить дыхание и водя лучом фонаря вокруг себя.

Черт… Черт-черт-черт-черт… Дети. Один из них, крепкий мальчишка лет шестнадцати, уже был мертв, второй, его ровесник, с пробитой грудью, лежал на ступеньках и медленно истекал черной густой кровью из дыры между ключиц. Девчонка хрипела в стороне, пытаясь зажать рассеченное горло. Соседка по лестничной клетке. Они с приятелями почему-то решили, что смогут его убить и забрать оружие. И ключи от квартиры – у них, наверное, заканчивались продукты, а тут был шанс.

Нужно было только убить человека. Только убить человека.

Это так просто – убить.

Янычар наклонился и одним движением ножа добил девчонку. Потом – умирающего пацана. Зачем им мучиться, они ведь не хотели ничего плохого, только выжить. Просто они очень хотели жить.

Левая рука не работала, пришлось дважды подняться на десятый этаж, перенося канистры по одной. Потом он снова спустился вниз, дотащил тела до открытой квартиры на третьем этаже, выбросил их с балкона, отправил туда же тела хозяев квартир.

Закрыл балконную дверь, снова поднялся на десятый этаж.

Погулял. За все время вынужденной отсидки погулял.

Янычар, морщась и вскрикивая от боли, стащил с себя обувь и одежду вместе с бельем.

На улице бушевала гроза, дождь был по стеклу и по балконной двери.

Какая, на хрен, разница?

Янычар вышел на балкон, встал под удары дождя – сильные, резкие, холодные.

Молния полыхнула совсем рядом, гром ударил почти мгновенно за вспышкой, задребезжали стекла.

Промазали, с разочарованием подумал Янычар. Лучше бы в него. Лучше бы сразу, одной вспышкой.

Тело под ледяным дождем потеряло чувствительность, словно превратилось в кусок льда. И боль куда-то ушла. Янычар попытался пошевелить левой рукой – и она подчинилась, без возражений и без боли.

Янычар тронул рукой висок, место, куда ударила бейсбольная бита первый раз. И снова не почувствовал боли, не нащупал ни шишки, ни ссадины.

– Вот только чудес не хватало, – сказал Янычар и вошел с балкона в квартиру.

Прошел на кухню и сделал еще одну отметину на стене возле двери.

Прошло восемь дней с начала катастрофы. И он еще жив.

В бункере воняло. Техники и пост контроля утверждали, что все нормально, что содержание посторонней ерунды в воздухе не превышает нормы, что фильтры работают в штатном режиме, а рециркуляция воды и воздуха происходит согласно инструкции и предписаниям, но полковник Иванченко не мог избавиться от ощущения вони.

Разило чем-то гнусным, отвратительным и тошнотворным. Безнадегой воняло, а эту субстанцию ни один фильтр отловить не мог. Мерзко, тошно, страшно.

Да, страшно.

Иванченко никогда не признался бы никому из своих подчиненных, членам своей семьи, священнику на исповеди в том, что ему страшно. Он и себе не сразу признался в этом, долго делал вид, что, в общем, все идет нормально, даже удалось перестать быть бунтовщиком. Он честно связывался с Лидером по спецлинии, продиктовал список обитателей Узла-три и каждый вечер докладывал о том, что в бункере ничего эдакого не произошло.

Ему в ответ сообщили, что средства борьбы с вирусом пока не нашли, но обнадежили, что защита работает и если не выходить наружу, то можно не бояться заразы. Держись, полковник, сказал Лидер, имей в виду, что главная для тебя опасность не снаружи, а внутри. В тебе самом, в первую очередь.

– Ты же гуманист у нас, – сказал Лидер. – Ты же ради спасения семьи… Ради спасения жизней своих подчиненных на присягу наплевал и на приказы высшего командования положил с прибором. И я подозреваю, что там у себя в лесу ты занимаешься демократией, полковник. Занимаешься, признайся.

Полковник не ответил.

– Красноречиво молчишь, – засмеялся Лидер. – Ну так имей в виду: человек – тварь неблагодарная, а человек праздный – еще и смертельно опасная тварь. Мне знакомый дрессировщик рассказывал – рано или поздно тигры и львы станут дрессировщика проверять. На мелочи поначалу – на тумбу не захочет садиться, сквозь обруч прыгнуть. Поначалу. И если дрессировщик им это спустит – то сожрут они его. Во всяком случае – попытаются. И придется тигров-львов убивать в количестве, а не ограничиться показательной поркой одного из них. Улавливаешь намек?

– У меня больше нет новостей, – сказал холодно полковник. – Я могу прервать связь?

– Ты даже генерала устранил без разрешения, что тебе сеанс связи, – снова засмеялся Лидер. – Что касается новостей… То, что вы там еще живы – хорошая новость уже сама по себе. Для тебя и немного даже для меня. И то, что вы уже почти две недели там живете и не перегрызлись – просто чудо. Я тебе по секрету скажу: даже у нас тут небольшие эксцессы имели место. Представляешь? Даже у нас. Мы проблему решили, и ты имей в виду. Усек?

– Усек, – кивнул полковник, будто собеседник его мог видеть.