Янычар вернулся в гостиную, сел на диван, поставил бутылку на пол возле ноги. Взял телевизионный пульт, быстренько проверил каналы. Все, кина не будет, сказал Янычар. Закончилось время всемогущего зомбоящика, сказал Янычар.

Да, он испугался. Лучше признать, что он испугался, чем понять, что он сам себе противен из-за того, что не выстрелил. Держал эту тварь на прицеле и не выстрелил. Вот в чем проблема, приятель, прошептал, усмехнувшись, Янычар. Пацанву жалко. Так их сейчас по всей Москве, а потом и по всей России убивать будут. Вот так же – зубами, голыми руками. Пятьдесят миллионов человек по всей стране в течение одного-двух дней погибнут, столько же превратятся в зомби, остальные…

Их-то ты не сможешь защитить. Не сможешь, это точно. Значит, даже и не пытайся. Защищай себя.

Янычар взял телефон, набрал номер.

Она не возьмет трубку, сказал Янычар. Она не возьмет трубку.

– Да, – сказала Наташа.

Голос у нее был испуганный и дрожал.

– Это я, – сказал Янычар.

– Тут что-то происходит, – сказала Наташа. – Кто-то кричит. Я видело в окно – люди умирают. Что это? Это та самая эпидемия? Что это?

– Все будет хорошо, – сказал Янычар. – Все будет хорошо…

– Мне страшно, – прошептала Наташа. – Кто-то ломится в дверь.

Янычар услышал, что в трубке что-то трещит, глухие удары, чей-то истошный вопль и хрип.

– Мне плохо, – сказала сдавленным голосом Наташа. – Мне плохо…

Она замолчала. Янычар слышал тяжелое дыхание девушки. Потом – хрип. У самого телефона – хрип.

– Наташа, – позвал Янычар неуверенно. – Наташа…

Она не ответила. Только хрип и стон. И хрип. Звук падения. Телефон ударился об пол. В дверь на той стороне ломились, трещали и хрустели доски. Крик прервался, осталось только громкое дыхание, похожее на крик.

– Наташа…

Стон, громкий, надсадный.

– Наташа! – крикнул Янычар в телефон. – Наташа!!!

Рухнула дверь. Шаги, хрип в несколько несытых глоток. Влажный звук рвущейся плоти. Чавканье.

Янычар отключил телефон, хотел швырнуть его в стену, но почему-то передумал и положил на диван, возле «винтореза».

– Вот и все, – сказал Янычар. – Если бы я вызвал ее сюда – ничего бы не изменилось. Она ведь заболела. Она – заболела. У нее не было иммунитета. А у меня – есть. Я выживу. А она погибла бы тут, в этой квартире.

– Рядом с тобой, – сказал кто-то за спиной Янычара.

Тот быстро оглянулся, но в комнате кроме него никого не было.

– Все, – сказал Янычар. – Мне некогда страдать ерундой. Мне нужно готовиться.

Янычар встал с дивана, огляделся. Он что-то забыл. Ему что-то нужно было сделать…

А, да. Он должен наблюдать. Он должен знать своего противника, чтобы выжить. Нужно наблюдать.

Янычар взял «винторез» и вышел на балкон.

Техники возились с подключением системы внешнего наблюдения слишком долго. К моменту подхода спецколонны они смогли запустить только жиденькую цепочку камер наблюдения первого пояса контроля. Шла только картинка, микрофоны к камерам подключены не были, да и изображение было черно-белым. При проектировании Узла-3 решили, что этого будет достаточно.

Одна камера на въезде в лес, вторая – на повороте лесной дороги. Съехать с дорожного покрытия не мог даже танк – деревья были мощные, лес считался заповедным еще при царе, охотиться здесь могли только лица, особо приближенные ко двору, а производить вырубку – вообще никто не имел права под угрозой тяжкого наказания.

Дубы имели возраст от трех столетий и старше, стволы в несколько обхватов, так что даже современную броневую технику держали куда надежнее, чем специальные противотанковые препятствия. Максимум, что смогли сделать бэтээры Утеса, это помять подлесок на краю дороги.

Вариантов для атаки было немного – либо в лоб бэтээрами по дороге к воротам, либо пехотой просочиться между деревьями, выйти к основному ограждению базы и штурмовать в стиле окопных чисток Первой мировой войны – через колючую проволоку под пулеметным огнем.

Основная линия контроля и наблюдения начиналась за проволочным заграждением, что, в общем, было правильным. Камеры были замаскированы, прицельный ослепляющий огонь по ним имел бы очень низкую эффективность, а если учесть, что заграждение прикрывалось сдвоенными пулеметными установками с дистанционным управлением, то планомерная работа снайперов, направленная на ослепление обороняющихся, была заранее обречена на провал.

Только вот не хотела включаться линия наблюдения и обороны у заграждения.

Полковник Иванченко не любил материться, но тут сделал исключение.

Техники метались, проверяли линию от пультов до выхода, один сгоряча даже сунулся к полковнику с предложением быстро выскочить наружу и глянуть, что за фигня там творится, был послан очень далеко со всей категоричностью и непреклонностью.

– Сбой где-то здесь, – уверенно сказал полковник. – Тут ищите.

Внешне Иванченко выглядел спокойным, но давалось ему эта внешняя невозмутимость очень непросто. Если и вправду была заложена в систему какая-то закавыка, которую можно было преодолеть или обойти, только зная специальный код или комбинацию команд – так, предохранитель на всякий случай, – покойный генерал эту информацию держал в голове, в бумагах и генеральской базе данных ничего подобного не было.

Да не может такого быть, в который раз сказал себе полковник Иванченко. Я бы знал. Все равно все шло через меня. Да, говорили о кодах активации систем, но все эти коды находились в засургученных пакетах из генеральского сейфа. И все их полковник ввел, тщательно сверяясь с записями.

Но долбаная система не заводилась, мать ее так!

За деревьями на дороге сейчас что-то происходило, что-то потенциально опасное, грозящее и бункеру, и людям, в нем укрывшимся. Не исключено, что солдаты уже подобрались к линии ограждений и режут проволоку. Нет, не режут, иначе бы сработала независимая система сигнализации, но готовятся, обкладывают бетонные столбы опор взрывчаткой, ставят детонаторы.

Господи, ведь вложили в систему обороны все мыслимые технические навороты – от дистанционно управляемых огневых точек и управляемых минных полей до сейсмических датчиков вкупе с системами ночного видения и сверхчуткими микрофонами. При первоначальном тестировании все работало. До контрольного запуска систем было запланировано еще как минимум три испытания, в том числе с ведением огня, но все произошло до этого, все произошло слишком быстро. И необкатанная система просто не включилась.

Мать твою, мать твою, мать… Полковник выстукивал пальцами на поверхности пульта лихорадочную дробь. И ведь ничего он не мог сейчас реально сделать, даже если бы сорвался в крик и стал пинать техников, размахивая пистолетом и угрожая расстрелами – все равно ничего бы не изменилось. Ничего.

Прошло уже пятнадцать минут после окончания разговора с Утесом. Пятнадцать бесконечно долгих минут.

– Товарищ полковник! – Старший группы техников капитан Угрюмов даже откозырял и встал по стойке «смирно».

– Что тебе? – спросил полковник и напомнил себе, что за интонациями нужно следить. Техники тоже заинтересованы в нормальной работе всей аппаратуры. У них тут семьи.

– Мои все прозвонили и оттестировали.

– И…

– Какой-то программный сбой, – тихим голосом произнес капитан. – Что-то в машине.

– А резервную можно включить?

– А резервная согласно инструкции отключена и законсервирована, товарищ полковник, – виновато сказал капитан, будто это он сам придумал такую глупую инструкцию. – Уйдет не меньше трех часов на…

– Понятно, – кивнул полковник.

И вправду, что тут непонятного? Задница. Полная задница. Нет, возможно, все еще обойдется, но… Один-единственный боец с упаковкой пластиковой взрывчатки – и все, придется соглашаться на все условия Утеса. Он ведь никого щадить не станет. Такие, как этот чиновник, свое слово держат. Обещание награды или поощрения – от случая к случаю, но если даже сгоряча пообещал сделать какую-то пакость, то сделает. Обязательно.