— Дов — хороший мальчик. Одно очко в пользу Дова, — объявила великанша.

Пиц свирепо ополчилась против брата.

— Почему ты ей помогаешь? — требовательно вопросила она.

Дов попытался объяснить. Эдвина была такая большая, такая могущественная. Ей было под силу управлять всем-всем в их жизни, разве Пиц этого не видела? Разве не лучше было подольститься к ней, чем пытаться с ней сражаться? Они такие маленькие, они могли только проиграть в этой битве.

Он попытался — но не смог найти слов, поэтому изобразил улыбку № 2 и попробовал с ее помощью добиться понимания сестры. Ее понимание было ему так нужно, а еще ему были нужны ее всегдашние поддержка и защита. Она была сильнее него и умнее, и он любил...

«Я люблю ее? Я люблю Пиц?!»

Дов был настолько шокирован пониманием этого, что улыбка сошла с его лица и сползла за край огромной ручищи Эдвины. Дов долго провожал ее взглядом — до тех пор, пока она не упала на землю и не разбилась. Он прижал ладошки к тому месту, где у него должны были находиться губы, но нащупал только гладкую кожу. В глубине его души родился крик, но вылететь наружу не смог. Отголоски крика звучали у него в голове, бились изнутри о череп, в отчаянии искали выхода, но не находили.

Сквозь пелену паники и боли до него донесся голос матери:

— Ты только посмотри, как хорошо себя ведет твой братик, какой он тихий и спокойный. Тихий — это значит послушный. Почему же ты не можешь быть такой, как он? Он не злится все время, как ты, он веселый. Неудивительно, что у него есть друзья, а у тебя нет. И никогда у тебя друзей не будет, пока ты не станешь такой же, как он.

Как раз перед тем, как голова у него треснула, он услышал, как Эдвина сказала:

— Два-ноль в пользу Дова.

Идиллический луг из мира сна исчез. На его месте заклубился туман, заметались тени. Дов ничего не видел, но слышал звон металла и понимал, что звенят те самые цепи, к которым подвешены чаши гигантских весов. Цепи стонали и клацали где-то, оставаясь невидимыми. Шум, производимый ими, был почти оглушительным, и все же Дов каким-то образом различал и другой звук — звук чьих-то шагов позади. Он не смог бы объяснить, откуда ему было известно, что это шаги Пиц, но он точно знал, что это так. Это тоже было частью безумной логики сновидения.

Он ужасно жалел о том, что видит хуже, чем слышит, и потому никак не может разглядеть сестру. По звуку казалось, что она не так уж далеко. Дов понимал, что скучает по ней, что, будь она рядом с ним, он бы даже не был против темноты. Вместе они могли бы придумать план, найти способ, как помочь друг другу удрать из этого ужасного места, если бы только!..

Но это было невозможно. Это стало бы нарушением правил состязания. Эдвине бы это не понравилось. Дов не решился бы сделать ничего такого, что не понравилось бы Эдвине. Он брел вперед один-одинешенек, и в металлических жалобах невидимых цепей ему слышалось, как поднимаются и опускаются чаши золотых весов Эдвины, отражая прибавление и вычитание очков, которыми она награждала своих детей.

«Это все не важно, — думал Дов, пробираясь неведомо куда во мраке. — Еще немного — и она уже не сумеет этого делать с нами. Скоро она умрет».

И как только он мысленно произнес эти слова, они сбили его с ног. Он шлепнулся в лужу скользкой ледяной воды и остался наедине с этими словами: «Она скоро умрет».

«А что... потом? Что мне останется? Играть в ее игру, бороться с сестрой из-за того, что я слишком сильно боялся сразиться с матерью, отбирать очки у Пиц, потому что мне казалось, что так легче всего сохранить благорасположение Эдвины? Вот и все, во что превратилась моя жизнь! Вот и все!»

Покуда он размышлял подобным образом, лужа, в которой он сидел, стала глубже, превратилась в пруд, а потом — в озеро, дно и берега которого уходили все дальше и дальше, а голова Дова вскоре оказалась под поверхностью клейкой воды. Он отчаянно заработал руками, стараясь остаться на плаву, но не мог вспомнить, как это — плавать. Вода хлынула ему в грудь. Мрак объял его. Великанша свершила свою месть.

Погружаясь все глубже и глубже в черное озеро, на фоне плеска воды он слышал настойчивый, всепобеждающий голосок Амми, твердивший: «Ты отлично знаешь, что ничего этого не случилось бы, если бы только ты брил волосы на груди!»

Дов очнулся весь в поту, почти таком же холодном, как липкое озеро, привидевшееся ему во сне. Он бросился в ванную, по пути сорвал с себя одежду и поспешно забрался под горячий душ. Под душем ему стало немного легче.

Он вышел из-под душа и протер запотевшее зеркало полотенцем, чтобы увидеть свое отражение. Вид его был ужасен. Потрепанный, обшарпанный и помятый, он сейчас вполне мог бы заменить Вилли Ломана в «Смерти продавца».

— За работу, — проговорил он громко. — Мне надо взяться за работу. Сейлем — это моя последняя остановка. Мне нужно всего-навсего заполучить от этой Фиореллы обещание поддержки, и тогда — клянусь! — я сумею сделать так, что все колеблющиеся станут на мою сторону. Потом я смогу вернуться в Майами, и мне надо будет думать об Эдви... То есть я хочу сказать, что там, в офисе, наверняка уже скопились тонны документов, которые ждут не дождутся моего возвращения. Я слишком надолго выпустил дела из рук, все езжу, езжу... Стану я единоличным руководителем компании или не стану, в любом случае я обязан следить за счетами, которые находятся в юрисдикции офиса в Майами. Мне все равно, что поставлено на карту, я не. могу, не имею права подставлять свою команду!

— Ля-ля-ля! — невозмутимо изрек Амми. — Нет, еще можно добавить: «Шу-би-ду-би-ду!»

Дов был не в настроении для того, чтобы выслушивать подобные шуточки. Он с такой силой дернул за цепочку, что она порвалась, и вышвырнул амулет за дверь ванной комнаты, смутно надеясь на то, что он упадет на кровать и потом не придется ползать по номеру на четвереньках и искать его, если захочется найти.

Дов вытерся полотенцем, подобрал с пола сырую от пота одежду, распаковал чемодан, оделся, привел себя в порядок и только потом посмотрел, нет ли на кровати амулета. На кровати его не оказалось, и это не очень удивило Дова. Он так и думал, что ему не повезет. Поверхностное обследование пола в спальне также не принесло ощутимых результатов. Дова слишком сильно истощил в эмоциональном отношении увиденный им сон, потому он не горел особым энтузиазмом в плане длительных поисков ехидной побрякушки. Найти ее надо было поскорее.

— Ну же, Амми, намекни, — проговорил Дов. — Я решил, что все-таки попытаюсь разыскать Фиореллу нынче вечером. Да, понимаю, уже почти десять вечера, но в такое время королеве ведьм звонить не так уж и поздно. Если она скажет, что мне можно к ней зайти, то я так и сделаю. Могу с тобой пойти, могу без тебя — как хочешь. Ну так что? Идешь со мной или предпочитаешь дуться? Смотри пропустишь все самое интересное.

Ответом ему была полная тишина.

— Отлично. Будь по-твоему. У меня нет времени тебя уговаривать. Увидимся позже.

Он вышел из спальни, не сказав больше ни слова.

Оказавшись на ночной улице Сейлема, Дов вытащил мобильный телефон и набрал домашний номер Фиореллы. Гудок звучал за гудком, но никто не отвечал — даже автоответчик. Дов уже собрался было отключить телефон, вернуться в гостиницу и снова попытаться разыскать Амми (и посмотреть, не сможет ли его безотказный амулетик наладить альтернативный контакт с королевой ведьм), когда вдруг в трубке раздался щелчок и послышался женский голос, негромкий, низкий и приятный.

— Это «Кот и котел». Почему бы вам не заглянуть к нам и не обменяться чарами? В данное время мы работаем допоздна, чтобы удовлетворить все ваши потребности в колдовских чарах. Фиорелла слушает. Чем я могла бы помочь вам?

Дов представился и получил на редкость теплое приглашение явиться в магазин к королеве ведьм как можно скорее. («Как вам несказанно повезло, мистер Богги, что мой домашний телефон обработан заклинанием перевода звонков. Так же надежно, как пейджер, и совсем не так надоедливо»). Дов нашел место для стоянки прямо перед «Котом и котлом», но не стал относить это на счет удачи или магии. В конце концов, час был довольно поздний, туристический сезон еще был далеко не и разгаре, а большинство добропорядочных жителей Сейлема сидели дома.