Дов неловко поерзал на сиденье.

— Я... спасибо вам за предложение, Сэм, но дело в том, что от вас я поеду в Лос-Анджелес.

— Твоя мама умирает, а тебя несет в совсем другую сторону? — Брови Сэма уподобились грозовым тучам. — А я-то хорош! Пожалел о том, что ты — не мой сын!

— Это бизнес! — ответил Дов и сам удивился тому, как прозвучал его голос. Оказывается, ему, хоть он и не задумался об этом, ужасно захотелось, чтобы Сэм его понял и одобрил его точку зрения.

— Это какой же такой бизнес заставляет тебя отодвигать семейные дела на второе место? Отсюда остается один маленький шажок к тому, чтобы совсем забыть о том, что у тебя есть семья.

Эти слова жалили будто скорпионы. На миг Дов забыл о том, что он здесь ради того, чтобы заручиться поддержкой Сэма.

— О, ну а ваше семейство наверняка безмерно гордится тем, как вы продаете их культуру на вес бандам богатеев! — буркнул он.

— Нет, — холодно ответил Сэм. — Большинство из моих сородичей больше не считают меня своим. Некоторые даже не числят меня в живых, хотя на самом деле я и жив, и родня им. Даже если они притворяются, будто меня нет, я все равно делаю все, что могу, чтобы стоять с ними рядом. Помнишь те двадцать долларов, что я оставил в «Голубом койоте»? Наша официантка — моя внучатая племянница. Она со мной не разговаривает, не обращается ко мне по имени, я ее не заставляю делать это, но я каждый день хожу туда завтракать, я всякий раз оставляю ей больше, чем проедаю. Я знаю, эти деньги ей не лишние.

Сэм съехал к обочине, остановил джип и выключил двигатель. Он посмотрел Дову прямо в глаза и сказал:

— Когда я был маленький, мы много чего не могли себе позволить. В частности — регулярно посещать дантиста. Видишь, какие у меня зубы? Я бы теперь мог все сделать, купить себе такую улыбку, от которой целое войско ослепло бы, но я этого не делаю. Все оставляю как есть, чтобы никогда не забывать про то, откуда я родом и как стал таким, каков я теперь.

Он вышел из джипа и отошел к придорожным кустам. Дов пошел за ним, не вполне понимая зачем. Когда шаман отошел от машины на то расстояние, которое показалось ему достаточным, он запрокинул голову и запел. Дов слушал, и что-то заставило его сердце дрогнуть, что-то подсказывало ему, что это совсем не та дребедень, которую Сэм исполнял для своих легковерных клиентов. Эта песня была настоящей. Она шла из сердца, исходила из самой земли. Слов Дов не понимал, но зато уловил мелодию и сам не заметил, как начал подпевать без слов, и это не казалось ему глупым и стыдным.

Допев песню до конца, Сэм посмотрел на Дова.

— Вот, — сказал он и опустил руку в маленькую кожаную торбочку, притороченную к ремню. — Это обереги. Пошли их матери, раз уж сам не можешь отвезти. Скажи ей, что Сэм Общипанный Индюк пел и молился о ее духе и что он обещает проделать ритуал исцеления ее тела.

— Сэм, вы же знаете, что такое для мамы — компания... — начал было Дов.

— Сынок, если ты хочешь, чтобы я по блату помог тебе заграбастать «Э. Богги, Инк.», то лучше забудь об этом.

— Хотите сказать, что моя сестрица уже побывала у вас?

Дов мысленно обозвал Пиц злокозненной лисицей.

— Хочу сказать, что не скажу ни тебе, ни твоей сестре ни «да», ни «нет». Да и не только вам. Никому не скажу ни слова, пока не пробьет час. Ваша мать еще жива, так что не спешите хватать то, что пока принадлежит ей.

— Я вовсе не хотел...

— Ой, только не надо меня уговаривать и пытаться заставить меня поверить в то, что ты как раз для мамы и стараешься, ладно? — Сэм направился к джипу. — Уж мой-то народ издревле привык слышать от белых про то, что все, что они для нас делают, это для нашего же блага. Знаешь, что там говорится насчет той дорожки, которая вымощена благими намерениями?

Дов кивнул.

— Ну так оглянись по сторонам. — Сэм обвел широким жестом бескрайние родные равнины, испещренные пресловутыми козьими тропками. — А тут никто ничегошеньки не мостил.

— Ах, ну наконец-то работает кондиционер! — довольно выговорил Амми. Он лежал на подносике у подлокотника пассажирского кресла Дова и купался в благословенной прохладе, царившей в салоне первого класса самолета, летевшего в Лос-Анджелес. — Только без обид, босс, но в заднем кармане твоих брюк пахнуть стало, как у койота под мышкой.

Дов промолчал. Он сидел и смотрел в окно, на кроваво-красные горы, проплывавшие внизу.

— Эй! Алло! — предпринял новую попытку Амми. — Земля — Дову! Скажи, уж не собрался ли ты сам отправиться по фальшивому Пути Видений, не дай Бог? Слушай, я мог бы тебе предложить двадцать семь способов, как симпатичнее истратить пять штук баксов за выходные, а ведь я — всего-навсего ювелирное изделие.

— Не всегда это фальшивка, — рассеянно отозвался Дов. — Сэм мог бы все сделать по-настоящему, но клиенты не этого хотят. Они поднимут бучу, если ты им подашь кофе, который не собран вручную, не поджарен вручную, не смолот вручную и не сварен вручную, но когда дело доходит до духовных исканий, то им подавай все и сразу — или вообще не надо.

— Угу. Вот как. Похоже, он тебя пронял. Амми прищелкнул языком, которого у него не было.

— Вроде того.

Дов прижался лбом к стеклу.

— Значит ли это, что мы возвращаемся? Собираешься навестить Эдвину, узнать, как она?

— И дать Пиц шанс увести компанию прямо у меня из-под носа? — Дов выпрямился и взял со столика стакан с порцией виски. — Ни за что.

Пиц смотрела из окна своего гостиничного номера на панораму деловой части Сиэтла. Далеко на севере маячил безошибочно узнаваемый силуэт Космической Иглы[37], возвышавшейся над множеством разнообразных достопримечательностей грандиозного мегаполиса на Пьюджет-Саунд. Соревнуясь между собой в яркости красок, пестрели цветы на газонах в городских парках, терпеливо и спокойно стояли музеи, похожие на дремлющих драконов, стерегущих свои сокровища — произведения искусства и археологические находки. А если бы вы прислушались хорошенько, то могли бы поклясться, что слышите отголоски звучания самой разной музыки, которую город пестовал и которой наслаждался. Если бы Пиц решилась подняться в ресторан, расположившийся на крыше, то ее подвиг был бы вознагражден зрелищем горы Рейнир[38] — такой далекой, но почему-то кажущейся близкой.

Пиц не собиралась в ресторан на крыше. На уме у нее были совсем другие планы.

— Дождь идет, — сказала она.

— Подумать только, — проговорил Мишка Тум-Тум. Он постарался свести насмешку к минимуму, но с позором провалился, — Дождь идет. В Сиэтле. Весной. Я просто потрясен. Господи Всемогущий, а какие могли быть варианты? А вот один: в пустыне Сахара всегда сухо.

— Нечего потешаться надо мной, — укоризненно выговорила маленькому цинику Пиц.

— Как раз наоборот, — возразил Мишка Тум-Тум. — Мои насмешки — это единственное, что тебя стимулирует.

— С каких это пор, хотела бы я знать, издевательства стали средством стимуляции?

— Элементарно: ты бьешься над какой-нибудь задачкой, но на самом деле толком ничего не делаешь для ее решения. Я начинаю тебя подзуживать и твержу, что тебе ни за что с этой задачкой не справиться, потому как ты умом не вышла, ты психуешь и пытаешься доказать мне, как я жестоко ошибаюсь, и вот тогда-то ты берешь, как говорится, ноги в руки, быка за рога и доводишь дело до конца! Лапуля, все обстояло именно так, когда ты еще в младших классах училась. Мне ли не знать. Ну и замучался я с тобой, доложу я тебе!

— Это неправда! — возмутилась Пиц. — Я — человек с высокой степенью мотивации!

— Ох какие мы словечки знаем! Так почему тогда ты торчишь в этом номере уже целые сутки, вместо того чтобы выйти из гостиницы и нанести свой следующий деловой визит? Нет, не надо, лучше не отвечай, а то сейчас как начнешь нести всякую чушь и оправдываться. Я тебе сам скажу почему. Потому, что Фиорелла тебя чуть не испепелила, и теперь ты боишься, что этот малый — как его там, запамятовал — примет тебя точно так же. Это получится уже два удара по твоему самолюбию, а ты твердо убеждена в том, что твой маленький братик тем временем выколачивает одну тысячу очков за другой.