К изумлению Мишки Тум-Тума Пиц не набросилась на него с упреками и не стала говорить о том, что Фиорелла ее, может, и отбрила, но зато Рей Ра и вся чикагская компашка выказали ей всемерную поддержку. Вместо этого она вдруг ссутулилась и тоскливо-претоскливо призналась:

— Угу. Ты прав, Тум-Тум. Как раз поэтому я и медлю со следующим деловым визитом. Нет, конечно, я себя уговариваю и твержу, что все это из-за того, что я плохо перенесла разницу во времени из-за перемещения в другой часовой пояс, но я и сама себя обмануть не могу. Как я могу себя обмануть, когда с двенадцати лет помню наизусть заклинание: «Разница во времени, изыди!»

— Как-как? — Стеклянные глаза Мишки Тум-Тума чуть не выскочили из его головы. — Похоже, у меня в уши набилась какая-то лишняя вата. Могу поклясться: я только что слышал, как Пиц Богги признала собственное поражение. Так не пристало говорить той девушке, с которой я сплю! Допустим, королева ведьм тебя отбрила, и что? Зато эти ребята, косящие под египтян, на твоей стороне.

— Ой, пожалуйста, не надо! Это просто сборище идиотов! — тяжко вздохнула Пиц. — Это даже не религия, это — затянувшаяся вечеринка, скопище бзби-бумеров, вцепившихся в собственную юность обеими руками и не понимающих, как глупо они выглядят. Зачем идти следом за мертвецами, когда их можно мумифицировать?

— А теперь кто над кем издевается? — полюбопытствовал Мишка Тум-Тум, сложив на мохнатой груди короткие передние лапки.

— А тебя это не волнует, Тум-Тум? — спросила у него Пиц.

— Что меня не волнует?

— Да то, что чикагская группа примерно так же духовна, как мешок, битком набитый сухарями. Фиорелла — та хотя бы, похоже, верит, что то, чем она занимается, — нечто большее, нежели оправдание для того, чтобы разгуливать в идиотских нарядах и тусоваться со старыми институтскими дружками.

— Это точно, потому что у нее есть оправдание для того, чтобы разгуливать в сексуальных нарядах, постоянно знакомиться с новыми людьми и тусоваться, с кем она пожелает.

— Ой, ладно! — воскликнула Пиц. — Ты знаешь, что это не так! Она на самом деле заботится о том, чтобы возвысить могущество исконной природной магии. За ее последователей не скажу. Может быть, для некоторых из них действительно все дело в оправдании экстравагантного поведения, но Фиорелла — для нее все иначе. Я могу судить об этом. Для нее магия по-настоящему важна, она ею владеет, и она не пожелала иметь со мной ничего общего. Я ничего не стою.

— А Дов, стало быть, стоит? — фыркнул Мишка Тум-Тум и заговорил дурашливо, с детской картавостью и пришепетыванием: — Наса маненькая Пиц-цу-ленька заглустила, беднязецка? У нее узаасно постладало самолюбие? Она у нас тепель думает, цто ее плотивный и гадкий младсий блатик все себе заглабастает, а ей ницегосеньки не достанется, да?

Но только Пиц успела почувствовать, как от этих сладеньких речей у нее на ресницах начали кристаллизоваться капли сиропа, как медвежонок мгновенно из слащавого гуру превратился в свирепого сержанта на плацу и диким голосом зарявкал:

— Ну и что тебе за дело до этой кучи дерьма, женщина? Он ничего не стоит! Повторяй за мной: Дов Богги ничего не стоит! Чем бы он ни занимался или не занимался — это не считается! Для тебя с этой минуты его нет и не будет до того славного момента победы, когда твоя мамаша передаст в твои ручки полное и безоговорочное управление «Э. Богги, Инк.». Смысл понятен, солдат?

— Солд?..

— Я спросил: «Смысл понятен»?!

— Сэр, да, сэр!

— А теперь поднимайся, залей побольше кофе в свой разнесчастный желудок, и шагом марш из этого номера в очередной бой. В этом бою ты победишь, ясно?

— Но я...

— Я спросил: «Ясно»?!

— Сэр, да, сэр!!

— Отлично. А теперь — шагом марш! Целиком и полностью повинуясь воле Мишки Тум-Тума, Пиц вытянулась по стойке «смирно», взяла медвежонка на изготовку — прижала к правому плечу — и маршевым шагом покинула гостиничный номер. Как только за ней захлопнулась дверь, она стряхнула с себя харизматические чары зловредной плюшевой игрушки на пару мгновений — только для того, чтобы сказать:

— Кофе — это было бы неплохо. Не знаешь, где можно было бы его выпить?

— Ты спрашиваешь, где можно выпить кофе в Сиэтле?

Медвежонок был так шокирован этим вопросом, что его визгливый голосок эхом разнесся по гостиничным коридорам.

Рабочий день у Мартина Агпарака не задался. Специфика его ремесла была такова, что он работал на более или менее открытом воздухе. Предметы, которыми он торговал, были спрятаны от дождя в нескольких водонепроницаемых шкафах, стоявших у задней стены большого сарая. Сам сарай выглядел так, будто на его жизненном пути встретился великан с бензопилой и аккуратно распилил его на две половинки как раз вдоль потолочного бруса, и в итоге получилась трехстенная конструкция, которая так популярна при сооружении кукольных домиков. А рабочее пространство Мартина находилось за пределами этого половинчатого сарая, на довольно обширном открытом пространстве, накрытом сверху брезентовым навесом. А больше ему ничего и не надо было.

Беда в общем-то была в том, что, когда работаешь вот так, на вольном воздухе, некоторые воспринимают это как что-то вроде приглашения подходить, глазеть и напропалую сыпать советами и рекомендациями. Такие люди отказывались понимать, что ты вовсе не желаешь отвлекаться и слушать бесконечную и бессмысленную болтовню.

В данный же момент беда заключалась в том, что не все из таких недогадливых людей были по большому счету людьми.

— Ну а она у меня, представляешь, спрашивает: «Не знаешь ли, где тут можно кофейку тяпнуть?» А я ей, стало быть, отвечаю...

— Тум-Тум, заткнись.

Пиц схватила лопочущего медведя и перебросила через плечо. Он приземлился на гору опилок.

Опилки, как и дождь, и кофе, здесь были повсюду.

Мартин Агпарак проследил бесстрастным взглядом за траекторией полета медвежонка и воспоследовавшей мягкой посадкой.

— Похоже на произведение Эдвины, — констатировал он. — Такая же злючка.

Пиц почувствовала, что краснеет.

— Я бы на вашем месте не стала так отзываться.

— Само собой. Она же ваша мамочка.

Мартин прислонился спиной к массивному бревну, которое некогда было стволом могучей сосны. В то время, когда Пиц вошла во двор при складе древесины, который служил Мартину студией, он как раз заканчивал снимать с этого бревна остатки коры. Появление гостьи вынудило Мартина отложить начало настоящего труда. Помеха в работе его, прямо скажем, не очень обрадовала, и теперь он, не стесняясь, выказывал свое недовольство грубостью обращения.

— Если вы считаете ее поведение таким агрессивным, почему же тогда вы стали клиентом корпорации «Э. Богги, Инк.»? — немного резковато осведомилась Пиц.

Мартин пожал плечами. То, что на этом молодом человеке в расцвете лет, сил и прекрасной физической формы была надета матросская майка, только позволяло лучше разглядеть его мускулатуру. Простое пожатие плечами могло бы нести в себе поэзию движения, но настроение у Мартина было такое, что вся поэзия опустилась на уровень лимерика, нацарапанного на стене в мужском туалете.

— Потому, — ответил он, — что я имею возможность пользоваться контактами, которую мне предоставляет корпорация. Слышали старую пословицу про нас, эскимосов, насчет того, что в нашем языке — тридцать семь разных слов, означающих «снег», но нет слова «хитрость».

Пиц вздернула брови.

— Я думала, вы называете себе инуитами. Я думала, что эскимосы — это было...

— «Было», «не было» — кому какая разница? — Мартин опустил на глаза защитные очки и, повернувшись к Пиц спиной, принялся разглядывать бревно. — Такие вещи беспокоят ребят, чьи предки на самом деле тут родились, а не меня. Для настоящих эскимосов я чужак, «человек из города». Я готов себя хоть бубенчиком назвать, лишь бы это дало мне побольше прибыли.

Он вытащил из заднего кармана обтягивающих джинсов кусок мела и сделал на одном конце бревна несколько предварительных набросков. Пиц узнала стилизованную голову ворона. Продвигаясь дальше по бревну, Мартин Агпарак быстро нарисовал на нем изображения медведя, волка и лосося. Затем, помедлив возле дальнего конца бревна, он основательно задумался и наконец добавил еще одно изображение.