Один из вспорхнувших голубей покружил над ларьком и сел на крышу. Куперман свернул, прошел метров сто и оказался на набережной. Кругом тянулся мокрый асфальт, проезжали редкие машины. Прохожих не было. Куперман приблизился к каменному парапету и, облокотившись на него, посмотрел вниз.

Вода была свинцово-серой, чувствовалось, что скоро стемнеет. Мелкая рябь покрывала реку.

Куперман оглянулся. Никого.

Он быстро вытащил из кармана завёрнутую в носовой платок норму, сильнее наклонился и незаметно выпустил её из платка вниз.

Коричневый брикетик плюхнулся в воду, скрылся, потом всплыл.

Куперман снова оглянулся, высморкался в носовой платок и не торопясь пошёл по набережной.

Проехал молоковоз и две легковые машины.

Куперман свернул в аллею, поднял пожелтевший кленовый лист и побрёл, разгребая ботинками мокрую листву.

На набережной остановилось такси, вылезли девушка с парнем.

Парень махнул таксисту, тот быстро развернулся и покатил.

Девушка забралась на парапет, выпрямилась. Спутник схватил её за руку:

– Упадёшь, ты что!

– Не бойся.

Балансируя, она двинулась по парапету.

– Ну, Лид, ты циркачка просто… – Парень рассмеялся. – Смертельный номер!

– Впервые на арене! – Девушка сняла с головы вельветовую кепочку, помахала ею. – Зрителей со слабыми нервами просим покинуть зал…

– Непревзойдённая канатоходка! Танец маленьких лебедей под куполом цирка! На проволоке!

Девушка расхохоталась, парень схватил её ноги:

– Слезай, а то нырнёшь.

Она глянула вниз и сощурилась:

– Смотри, что там…

Парень снял её с парапета, перегнулся.

Внизу плавала, тёрлась о гранит разбухающая норма.

– Кирпичик какой-то, Лень…

– Слушай, да это же норма.

Лицо парня стало серьёзным.

– А как же она здесь?

– Не знаю. Может, потерял кто.

– Не может быть.

– Чёрт его знает. А может, сволочь какая-то выбросила.

– Ты думаешь?

– А что! Вон в газете писали – один тип в урны выбрасывал. Завернёт в бумагу – и в урну.

– Ничего себе. Лень, а может, утонул кто, а?!

– Как?

– Да так! А норма всплыла!

– Да что ты. Глупости.

Парень разглядывал норму:

– Знаешь, надо б сказать милиционеру.

– А где ты найдёшь его?

– Проезжали когда, на перекрёстке стоял.

– Ааааа. Точно. Это ж рядом, пошли.

– Место заметить только.

Зашагали, взявшись за руки.

За мостом на перекрёстке прохаживался милиционер. Он был в длинной клеёнчатой накидке, полосатая палочка торчала из рукава.

Подошли. Парень заговорил:

– Товарищ милицанер, там вон мы увидели прям в воде, возле поворота, ну, где аллейка, там норма плавает чья-то…

– В воде? – переспросил милиционер.

– Ага.

– Точно норма? Не ошиблись?

– Точно, точно! – Девушка тряхнула головой. – Мы шли, в воду глядели, а она плавает.

– Близко от берега?

– Прямо у самого у гранита.

– И плавает?

– Плавает!

– Ну смотрите…

Милиционер отвернул полу накидки, поднёс ко рту микрофон на скрученном шнуре:

– Шестой, шестой… Саш, это Савельев с восемнадцатого… слушай, тут вот ребята норму в воде видели. Возле аллеи, ну, где поворот на ярмарку. К берегу прибило её. Ага. Скажи на станцию, пусть катер вышлют.

Он спрятал микрофон:

– Спасибо, ребята.

– Да не за что.

Парень с девушкой отошли.

Минут через пять на реке затарахтел катер, приблизился к набережной и медленно двинулся вдоль. Рядом с водителем в катере сидел милиционер.

В надвигающейся темноте норму разыскали с трудом. Она разбухла, частично развалилась.

Водитель осторожно упёрся носом катера в набережную, милиционер свесился с капроновым сачком, подцепил норму и потряс над водой:

– Четвёртый случай за два дня. Надо же!

Водитель закурил, кинул спичку за борт и стал отчаливать, разворачиваясь:

– Ну и что, не нашли?

– Найдём, – бодро кивнул милиционер и стал перекладывать норму в приготовленный бумажный пакет, – найдём, никуда не денутся…

– Мамуля! – Вовка загремел цепочкой, открыл дверь, бросился Юле на шею и повис: – Мамулька!

– Вовка! Упаду… – Юля согнулась, растопыря руки с авоськами. Вовкины ноги коснулись порога.

– Отпусти… Володя… задушишь.

Вовка отпустил, вцепился в авоську:

– Купила? Мороженое?

– Нет. Лучше. Пирожное.

– Правда?! Много?

– Нам хватит.

Они вошли в коридор. Юля стала раздеваться, Вовка, изогнувшись, потащил авоськи на кухню.

– Осторожней, там в красной яйца сверху. – Юля скинула туфли, сунула уставшие ступни в тапочки. – Оооо… хорошо-то как… Папа не звонил?

– Не-а.

Вовка разбирал авоськи.

– А тетя Соня не заходила?

– Не-а.

Юля вошла в спальню, сняла платье через голову, повесила в шкаф. Надела халат, крикнула:

– Ты ел что-нибудь?

– Чай пил.

– А котлеты с рисом не ел?

– Не-а.

– Почему? Я же специально оставляла.

Юля вошла на кухню.

– Да не хотелось, мам.

– Это непорядок. Иди мой руки.

– Я мыл уж, мам.

– Неправда. Иди, не обманывай.

Вовка убежал в ванную.

Юля нарезала свежего хлеба, поставила греться котлеты с рисом и чайник. Вовка вернулся, показал ей ладошки и сел напротив, болтая ногами. Юля убрала яйца и творог в холодильник, яблоки высыпала в раковину, пирожные разложила на коричневом блюде. Со дня авоськи достала норму, разрезала пакетик ножницами, положила подсохший комок на блюдечко.

Блюдечко поставила на стол.

– Во, засохшая какая. – Вовка потрогал норму пальцем. Под тёмно-коричневой корочкой чувствовалось мягкое содержимое.

– Не трогай. – Юля сняла шипящую сковороду с котлетами и рисом, поставила на кружок перед Вовкой. – Ешь.

Болтая ногами, Вовка насадил котлету на вилку и стал дуть на неё.

– Сядь нормально, не балуйся. – Юля набрала воды в стакан и принялась есть норму чайной ложкой, часто запивая водой.

Вовка жевал котлету:

– Мам, а зачем ты какашки ешь?

– Это не какашка. Не говори глупости. Сколько раз я тебе говорила?

– Нет, ну а зачем?

– Затем. – Ложечка быстро управлялась с податливым месивом.

– Ну, мам, скажи! Ведь невкусно. Я ж пробовал. И пахнет какашкой.

– Я кому говорю! Не смей!

Юля стукнула пальцем по краю стола.

– Да я не глупости. Просто, ну а зачем, а?

– Затем.

– Ну, мам! Ведь не вкусно.

– Тебе касторку вкусно было пить? Или горькие порошки тогда летом?

– Не! Гадость такая!

– Однако пил.

– Пил.

– А зачем же пил, если не нравилось? Не сыпь на колени, подвинься поближе…

– Надо было… Живот болел.

– Вот. И мне надо.

– Зачем?

– Ты сейчас ещё не поймёшь.

– Ну, мам! Пойму!

– Нет, не поймёшь.

Юля доела норму, запила водой и стала есть из одной сковороды с Вовкой.

– А может, пойму, мам!

– Нет.

– Ну это чтоб тоже лечиться от чего-нибудь?

– Не совсем. Это сложнее гораздо. Вот когда во второй класс пойдёшь, тогда расскажу.

– Аааа, я знаю! Это как профилактика? Уколы там, перке разные? Эт тоже больно, но все делают.

– Да нет… хотя может быть… ты ешь лучше, не зевай…

– А я, когда вырасту, тоже норму есть буду?

– Будешь, будешь. Доедай рис.

– Не хочу, мам.

– Ну, не хочешь – не надо. – Юля поставила полупустую сковородку на плиту, налила чаю. – Бери пирожное.

Вовка взял, откусил, подул на чай и осторожно отпил.

Вместо шипящей ароматной струи из пульверизатора, пузырясь, закапал одеколон.

– Засорился, ведь вот… – Прохоров сжимал резиновую грушу, но ничего не менялось. Одеколон капал на пол.

Прохоров вывинтил пульверизатор из пузырька, подул в изогнутый наконечник. Воздух проходил с трудом. Выдутый одеколон потёк по руке. Найдя в комоде иголку, Прохоров поковырял ею в головке и снова подул: