Тищенко беззвучно затрясся, втянув голову в плечи.
– А лошадь запрягли – гужи лопнули. А сено повезли – воз перевернулся…
Скуластый мужик жалобно потянул носом, скривил дёргающийся рот.
Кедрин снова вздохнул:
– И не поправить. И не повернуть. И не выдернуть.
В толпе уже многие плакали, вытирали слёзы.
Кедрин уперся подбородком в грудь, помолчал и вдруг вскинул вверх бледное, подобравшееся лицо, полоснул толпу загоревшимися глазами.
– А братья?! А соседи? А работа каждодневная? В Устиновском нархозе брёвна в землю вогнали, встали на них, руки раскинули и напряглись! Напряглись! В Светлозарском – грабли, самые простые грабли в навоз воткнули, водой окропили – и растут! Растут! А усть-болотинцы?! Кирпич на кирпич, голову на голову, трудодень на трудодень! И результаты, конечно, что надо! А мы? Река-то до сих пор ведь сахара просит! Поля, что – опять хером пахать будем?! Утюгу кланяться да на ежа приседать? Оглядываться да на куму валить?! Крыльцо молоком промывать?!
Толпа насторожилась.
– Моё – на моём! Его – на его! Её – на её! Ихнее – на ихнем! Но наше, наше-то – на нашем! На нашем, ёб вашу мать!
Толпа одобрительно загудела. Седобородый старик затряс бородой, заблестел радостными, полными слёз глазами:
– Правильно, сынок! На беспалую руку не перчатку надобно искать, а варежку! Так-то!
Кедрин сорвал с головы фуражку, скомкав, махнул над толпой:
– Раздавить – не сложно! Расплющить – сложнее!
– И расплющим, родной! – заголосила толстая баба в рваном ватнике. – Кровью заблюём, а расплющим!
– Рааасплюющииим! – заревела толпа.
– Вы же радио слушаете, газеты читаете! – кричал секретарь, размахивая фуражкой. – Вам слово сказать – и маховики закрутятся, руку приложить – и борова завоют!
– И приложим, ещё как приложим! – заревели мужики.
– У вас бревно поперек крыши легло!
– Повернёёооом!
– Говно в кашу попало!
– Вынееем!
– Творог на пол валится!
– Подберёёооом!
– Репа лебедой заросла!
– Прополеееем!
– Прополем, милай, прополем! – завизжала все та же толстая баба. – Я те так скажу. – Она выскочила из толпы, потянулась заскорузлыми руками к Кедрину: – У меня семеро дитёв, две каровя, телушка, свинья, подсвинок, гуси да куры! И сама-то не блядь подзаборная – чаво морщины считать! Коль спину распрямили – руки гнуть, чугуны таскать, да лбом стучаться заслужила! А коль не потворствовать – пересилим! Выдюжим!
– Выыыдюжиииим! – заревела толпа.
Хромой чернобровый старик протиснулся вперёд, размахивая руками, захрустел головешками:
– Я башкой стену проломил, под танк клешню сунул и вот, – трясущейся рукой он вцепился в отворот пиджака, тряхнул гроздью тусклых медалей, – получил и помню, как надо. Не о себе печёмся, а коль хватит – запрягём да поедем!
И всхлипнув, вытянул жилистую шею, заголосил по-бабьи тонко:
– Поедиииим! А то ишь! Прикипели! Запаршивели! Нееет! Раскуем! Захотиииим!
– Захотим! – зашумели вокруг.
Кедрин обвёл толпу радостно слезящимися глазами, тряхнул головой и поднял руку. Толпа затихла.
Он смахнул слёзы, проглотил подступивший к горлу комок и тихо проговорил:
– Я просил принести полведра бензина.
Толпа расступилась, пропуская мальчика в рваном ватнике и больших, доходящих ему до паха сапогах. Скособочившись, склонив набок стриженую голову, он нёс ведро, наполовину наполненное бензином. На ведре было коряво выведено: ВОДА.
Пробравшись к фундаменту, мальчик протянул ведро секретарю. Тот подхватил его, поставил рядом, не торопясь достал из кармана спички.
Толпа ждала, замерев.
Кедрин чиркнул спичкой, поднёс её к лицу и, пристально разглядывая почти невидимое пламя, спросил:
– Откуда ведёрко?
Мальчик, не успевший юркнуть в толпу, живо обернулся:
– У дяди Тимоши в сенях стояло.
Кедрин многозначительно кивнул, повернулся к понуро стоящему Тищенко:
– Дядя Тимоша, это твоё ведро?
Председатель съежился, еле слышно прошептал разбитыми губами:
– Моё… то есть наше. С фермы. Поили из него.
Секретарь снова кивнул и спросил:
– А как ты думаешь, дядя Тимоша, вода горит?
Тищенко всхлипнул и замотал головой.
– Не горит, значит?
Давясь слезами, председатель снова мотнул головой.
Кедрин вздохнул и бросил догорающую спичку в ведро. Бензин вспыхнул. Толпа ахнула.
Тищенко открыл рот, качнулся:
– Тк ведь…
Кедрин обратился к толпе:
– Что написано на ведре?
– Водаааа!
– Вода – горит?
– Неееет!
– Кого поили из этого ведра?
– Скооооот!
– Скот – это засранные и опухшие?
Дaaaa!
– Вода – горит?
– Неееет!
– Этот, – секретарь ткнул пальцем в сторону Тищенко, – засранный?
Дaaaa!
– Опухший?
Дaaaa!
– Кого поили из ведра?
– Скоот!
– Это засранные и опухшие?
Дaaaa!
– Вода – горит?
– Неееет!
– А что написано на ведре?
– Водааааа!
– А этот – засранный?
Дaaaa!
– Опухший?
Дaaaa!
– Так кто же он?
– Скооот!
– А что написано на ведре?
– Водаааа!
– Ну, а вода – горит?! – оглушительно закричал секретарь, наливаясь кровью.
– Нееееет!
– А этот, этот, что стоит перед вами, – кто он, кто он, я вас спрашиваю, а?!
Стоящие набрали в лёгкие побольше воздуха и выдохнули:
– Скооооот!
– А что написано на ведре?!
– Водаааа!
– Ну, а вода, вода-то горит, я вас спрашиваю?! – Секретарь трясся, захлебываясь пеной.
– Неееет!
– Кого поили из ведра?
– Скоооот!
– Значит – этого?
– Дaaaa!
– Поили?
– Дaaaa!
– Поят?
– Дaaaa!
– Будут поить?
– Дaaaa!
– Сейчас или завтра?
Толпа непонимающе смолкла. Мужики недоумевающе переглядывались, шевелили губами. Бабы испуганно шептались.
– Ну, что притихли? – улыбнулся Кедрин. – Сейчас или завтра?
– Сейчас, – робко пискнула какая-то баба и тут же поправилась: – А мож, и завтря!
– Значит – сейчас? – Улыбаясь, Кедрин разглядывал толпу.
– Сейчас! – прокричало несколько голосов.
– Сейчас?
– Сейчас!
– Сейчас?!
– Сейчааас! – заревела толпа.
– Поить?
– Поиииить!
– Да?
– Дaaaa!
Секретарь подхватил ведро и выплеснул на председателя горящий бензин. Вмиг Тищенко оброс клубящимся пламенем, закричал, бросился с фундамента, рванулся через поспешно расступившуюся толпу.
Ветер разметал пламя, вытянул его порывистым шлейфом.
С невероятной быстротой объятый пламенем председатель пересёк вспаханное футбольное поле, мелькнул между развалившимися избами и полёгшими ракитами и скрылся за пригорком.
Среди общего молчания раздался сухой и короткий звук ломающихся досок. Звук повторился.
Толпа зашевелилась и испуганно расступилась вокруг Мокина. Сопя и покрякивая, он старательно крушил сапогами брошенный в грязь ящик.
7-29 мая 1948 года
М.К.
– Да…
– Что?
– Суровый рассказ…
– Что, не понравился?
– Да нет, я не говорю, что плохой… в общем-то, нормальный…
– Страшноватый только?
– Ага.
– Ну что ж поделаешь, время такое было.
– Нет, ну там же фантастики много, не только время…
– Да. Он достаточно фантастичный.
– Ага…
– Но в принципе тебе понравился?
– А тебе?
– Да.
– Ну и мне тоже… только страшновато как-то.
– Зато интересно.
– Ага… вот интересно, кто такой был этот М.К.?
– Ну, разве узнаешь?.. Может, он и профессионалом не был.
– Да. … А может, и был…
– Может, и был.
– Неужели действительно он столько лет в земле пролежал?
– Выходит, что так.
– С ума сойти…
– Да…
– Но вообще-то всё-таки как-то страшновато…
– Да. Он суровый.
– Уж больно много всего. И мертвецы эти гнилые… брррр!
