Всё это, конечно, не вся правда. И даже не четверть правды. Потому что были одновременно с этим и Рокоссовский, и Панфилов, и многие другие генералы Красной Армии, понимавшие свою роль в жизни как-то по-другому. И было их действительно много, иначе не остановили бы немцев на огромных тысячекилометровых пространствах возникших фронтов. Но даже и эта четверть правды может объяснить то, что происходило тогда в кабинетах наркомата обороны и Генерального штаба.

Было это питательной почвой для заговора? Конечно. Но одновременно с этим система контроля над армией была выстроена настолько плотно и жёстко, что любой заговор после 1937 года был обречён на неудачу еще на самой ранней стадии. Так что всё это смутное генеральское недовольство, там где оно было, выпускалось в пар, как правило, в кухонных пересудах.

Всё это накладывалось у части из них, повторю, ещё и на смутные мысли по поводу будущей войны с Германией. Брали они своё начало если не в страхе, то в добровольном признании превосходства германской военной машины.

И ещё одно существенное обстоятельство. Была здесь ещё, над всем этим, некая тайная двойственность. Понимание авторитета и политического масштаба этой личности. И одновременно убеждение в профессиональном превосходстве над бывшим семинаристом, никогда ничем на войне не командовавшим. Об этом в своих мемуарах никто не признавался, но это и понятно. Рассказы о том, что они верили в способности и авторитет Сталина настолько, что сами не выполняли свои профессиональные обязанности надлежащим образом, оправдывали их за их собственные ошибки и просчёты начала войны. Но, одновременно с этим, уверения в том, что, человек, десятки лет прослуживший в армии, в глубине души признавал над собой профессиональное превосходство в военной области человека там не служившего, не выглядят очень уж убедительными или тем более правдоподобными.

Да, конечно, наедине с собой они должны были совершенно искренне (да и, наверное, по делу) считать, что понимают в военном деле уж никак не меньше Сталина. Более того. В сложных условиях, при внезапно возникшей угрозе, настоящий военный человек всегда будет сохранять большее хладнокровие, большие твёрдость мыслей и поступков, чем человек гражданский. И военный человек это всегда хорошо осознаёт. Что, в общем-то оправданно.

К чему здесь всё это сказано?

Много говорилось и говорится о том, что мнение Сталина воздействовало на военных. Но никто даже не пытался задаться вопросом, а как мнение военных влияло на Сталина?

Мнение Тимошенко и Жукова о том, что Германия может напасть на СССР только после того, как завершит свою войну с Англией, было ими высказано и документально зафиксировано в их мартовской записке по поводу оперативного развертывания Красной Армии в случае войны с Германией.

Мнение любого человека может измениться, конечно. Но в данном случае, существенных причин для такого изменения, в общем-то, и не было. Да, действительно, немцы нарастили с марта свою группировку на востоке. Но, простите, рост количества дивизий за это время с 80 до 120 (по сведениям военной разведки), хотя и выглядит на первый взгляд тревожно, но... Но военному человеку негоже впадать в панику. Тревожно, но некритично. Угрожающе, но надо сохранять трезвую голову. Особенно учитывая, что расчёты показывали возможность выдвижения Германии для войны с СССР 180 дивизий. И опять же, равенство сил, которые держат немцы на наших границах и против Англии, которое определила военная разведка, оно тоже давало основание к уверенности в будущем.

И опять же. Большая часть разведывательных донесений указывали как раз на то, что столь некритичное увеличение немецкой группировки на востоке, по всеобщему мнению вызвано желанием Гитлера шантажировать Сталина, заставить его пойти на уступки в хозяйственных или политических вопросах. К военным эта концентрация войск пока ещё не имеет особого отношения. Пусть Сталин со всем этим и выкручивается.

Тот короткий период времени, когда была неясность по поводу успеха миссии Гесса в Англии, заставили, конечно, военное руководство занервничать. И впервые, может быть, серьёзно отнестись к близости угрозы германского нападения. Но когда вскоре стало ясно, что мир с Англией Германии заключить не удалось, всё должно было вернуться на круги своя. Почему? Да потому что ничего, в сущности, не изменилось.

К тому же, ясно было, что, решись немцы на авантюру и начни они войну с Советским Союзом сейчас, недостаточность их сил (120 дивизий из 180) должна была тем более вынудить их к ведению начального этапа войны ограниченными силами. Особенно учитывая, что в пяти приграничных округах к 22 июня находилось 170 советских дивизий.

Маршал Жуков, правда, рассказывал в 1969 году в своих мемуарах, что он и Тимошенко докладывали Сталину, что немецкие дивизии, укомплектованные по штатам военного времени, сильнее наших. С чем Сталин, припомним это, конечно же не согласился.

Но, рассказав об этом, маршал Жуков ничего не написал о том, что когда на совещании в декабре 1940 года генерал Павлов докладывал о том, что один советский механизированный корпус гарантированно должен разгромить две немецкие танковые или же пять немецких пехотных дивизий, ни он сам, ни нарком обороны маршал Тимошенко ни словом этому не возразили. Хотя не шутейный был вопрос, не праздный, а затрагивающий самую суть отношения к будущей войне. А значит, и к подготовке армии к ней. Здесь, если ты не согласен, молчать было преступно. А они оба промолчали. Значит, были согласны. И не посчитали необходимым тратить лишние слова там, где были они с докладчиком полностью согласны. Вот об этом маршал Жуков почему-то не упомянул.

Не вспомнил он также о том, что в январской игре Генштаб РККА исходил из того, что советская стрелковая дивизия в полтора раза сильнее немецкой. За что, кстати, военное командование получило нагоняй от Сталина. Маршал Жуков тогда этим "преимуществом" просто вовсю пользовался, когда во главе "Восточных" громил генерала Павлова на Юго-Западном направлении.

Так что, учитывая всё это, к сцене, где Тимошенко и Жуков за неделю до начала войны пытаются убедить Сталина в том, что сто двадцать немецких дивизий сильнее ста семидесяти советских, приходится отнестись без особого доверия. 1969 год, когда были изданы его мемуары, это всё-таки не 1941-й...

И ещё. Сталину генерал армии Павлов бодро рапортовал о том, что немцы ничего не затевают. А вот что тот же самый Павлов докладывал своему непосредственному начальству - наркому и начальнику Генштаба? Ведь что-то же он должен был докладывать? И какие есть основания считать, что им он докладывал иное?

И возникает тогда простой вопрос.

А как в то время относились к докладам Павлова Тимошенко и Жуков? Не в 1969 году? А тогда?

Жуков об этом в своих воспоминаниях не пишет. Он вообще не пишет о том, что именно докладывал ему генерал Павлов накануне войны. Как и то, что именно докладывали ему из других военных округов. И как он сам относился к таким докладам в то время.

В своих воспоминаниях Маршал Советского Союза Матвей Васильевич Захаров, являвшийся перед войной начальником штаба Одесского военного округа, вспоминая события кануна войны, рассказал такой эпизод.

Захаров М.В. "Генеральный штаб в предвоенные годы".