Удивительное дело, даже младшие лаборанты перестали бояться Дино, его не чурались даже охранники. Некоторые из них без страха заходили в прогулочный сектор, чтобы посмотреть, как София выгуливала его. Ну как выгуливала — гуляла. Они даже разговаривали. Дино уже ни к кому не проявлял агрессии, скорее любопытство, впрочем, его он проявлял по отношению ко всему. Другое дело, как он реагировал на Софию. Он заранее ощущал её появление, его обоняние было развито сильнее, чем у охотничьей собаки. Когда она была рядом, приборы фиксировали моментальное изменение в его настроении, уровень дофамина и еще одного неизвестного нам гормона существенно подскакивал, на полтора градуса повышалась температура его кожи. Кстати, о его кожном покрове нужно сказать отдельно. Он изменился, исчез яркий красный цвет, кожа посветлела. В какой-то момент она стала стандартного человеческого цвета, и я был уверен, что на этом изменения прекратятся. Но его кожа продолжала меняться и существенно бледнеть. Кровь совершенно не приливала, он был прямо-таки мертвецки бледен. И на этом фоне сильно выделялись его крупные потемневшие глаза, почти что чёрные. Его губы зажили, хотя «губы» громко сказано, они были настолько тонкие, что, считай, их почти и не было. Просто широкая тонкая прорезь, скрывавшая ряд острейших зубов. Удивительно, да? Зубы, как у него, первейший признак хищника. Во рту у него были скрыты настоящие жернова, способные перемолоть что угодно, а он даже не переносил вида мяса, никакого, ни птицу, ни свинину, ни говядину, даже рыбу отказывался принимать. Зато очень полюбил сырую морковь. Поначалу София протирала ее с сахаром, ну говорю же, совсем как с ребенком, потом он начал грызть её самостоятельно.

Все свои наблюдения я записывал очень подробно, не просто голые научные факты, но со своими ремарками и характеристиками, со своим видением ситуации. Ни в одной строчке я не выразил опасения касательно поведения этого демона, ни единым словом; наоборот, я с уверенностью заявлял, что этот красный рядовой — наш ключ к спасению, к завершению давнего противостояния человечества и демонов. В какой момент в его хрупком, не оформившемся сознании произошёл надлом? Я не знаю. Я обязан был заметить перемены в поведении подопытного, но я не заметил — и всю жизнь буду корить себя за это.

Дино больше не содержался в охранном конусе. Для него был специально оборудован целый сектор. Я не отрицаю, что он был нашпигован датчиками и камерами наблюдения. Всё это было, конечно. Но то было исключительно для научных наблюдений, а не для охранного надзора. Да, с Дино мы потеряли всякую осторожность и бдительность…

Я уже собирался уходить из лаборатории, когда сработала тревожная сирена. Это был красный код — высшая степень опасности. Все входы и выходы были моментально заблокированы. Вместе со старшим лаборантом Колосковым я оказался заперт в коридоре на минус третьем. Прошло минут пятнадцать, прежде чем красный код сменился на жёлтый. Это означало, что личные карты старшего научного состава вновь начинали действовать. Я сразу же разблокировал дверь и бросился к лифтам. Я нутром чувствовал, что мне нужно в сектор, в котором содержался Дино. У нас было много подопытных, гораздо опаснее его, но я чуть ли не на физическом уровне ощущал, что ЧП произошло в его сексторе. Пытаясь сохранять самообладание, я нажал на кнопку минус шестнадцатого этажа. О, как же долго он ехал. Эти семь секунд показались мне вечностью…

Двери раскрылись, и мне в глаза ударил яркий аварийный свет. Кругом сновали жёлтые фигуры — охранники, моментально заполнившие этаж. Кто-то из них заметил меня.

— Иван Павлович, стойте, вам туда не нужно!

Я отпихнул его, словно малого ребёнка. Не знаю, откуда во мне в тот момент взялось столько сил.

— Держите Корсакова, не пускайте! — это кричал Натан Ор.

Но я уже увидел тело. Бросив один лишь беглый полусумасшедший взгляд, я понял — Дмитрий мертв. Неестественный излом тела, широко раскрытые глаза, остекленело уставившиеся в одну точку, не оставляли никакой надежды. Вскрытие потом показало, что его голова была повёрнута на сто восемьдесят градусов одним мощным движением. Это можно сделать единственным способом — обхватить за верхнюю часть и резко повернуть, сломав позвонки и разорвав мышцы. Вы ведь уже догадались, что лишь один чел… одно существо обладало подобной физической силой. Но даже в тот момент, склонившись над мёртвым сыном, я не мог до конца поверить, что это сделал Дино. Что могло спровоцировать?

— Где София?

Я выпрямился и посмотрел на Натана. Тот развел руками. И тут меня прошиб холодный пот. Я всегда был реалистом и прагматиком. Мой мозг уже впитал, записал и смирился с информацией о том, что сын мёртв и его не вернуть. Но София-то? Моя девочка, которую я любил как дочь…

— Немедленно заблокировать все выходы, — сказал я руководителю охраны.

— Мы не имеем права — существует вероятность, что мы заблокируем людей в одном секторе с опасным объектом.

Я сделал шаг вперёд, схватил человека, стоявшего передо мной, за жёлтые лацканы и приподнял.

— Немедленно исполнять, — процедил я.

Даже не пытаясь вырваться, тот беспомощно посмотрел на Натана. Ор подскочил к нам и с трудом разжал мои руки:

— Иван, успокойся. Это их работа. У них есть утверждённые инструкции. Ты же прекрасно знаешь — только первые пятнадцать минут, чтобы не дать сбежать объекту. Если за это время мы не перехватили его, то обязаны разблокировать все сектора.

Конечно, я это прекрасно знал, ведь я был одним из тех, кто составлял и утверждал эти правила.

— Какого… — я постарался взять себя в руки, — почему его не сумели поймать и ликвидировать за это время?

Натан Ор покачал головой:

— Иван, ты же понимаешь, что были брошены все силы. Сейчас охрана прочёсывает здание.

Я прекрасно осознавал, что это бесполезно. Если Дино не поймали в первые минуты, то теперь его и подавно не найдут. Он уже был далеко отсюда. Ведь отныне он был демон разумный — абсолем. Конечно, в тот момент я не мог мыслить до конца объективно. На моих глазах тело моего единственного сына упаковали в чёрный мешок. Я шел следом за каталкой, пытаясь понять, что делать дальше, где София, жива ли она, что Дино… как жить дальше… Все путалось, мысли перескакивали с одного на другое, как испуганное скользкое земноводное. Такие же мерзкие, холодные, серые. Беспросветные.

Уже позже я анализировал: ни одна камера не зафиксировала момент нападения, все они были отключены. Это мог сделать только тот, у кого был высший допуск. Неужели сам Дмитрий? Но зачем? Что у них там произошло? И опять же самое главное, где София? У меня была такая потребность узнать, где эта девочка, что с ней… Впервые в жизни я ощутил жжение где-то глубоко внутри, страшный зуд, потребность обратиться не к кому-то из окружающих, а к чему-то высшему, кто точно услышит и поймёт, и в тоже время я жаждал интимности этой беседы. Меня раздирали противоречия. Как пеликан, я готов был расклевать, разодрать свою грудь и положить своё трепещущее сердце перед тем, кто утолит мое желание. И в этот момент пришло осознание, что это боль. Боль не сердца, но той части нас, которую мы давно считаем мифом, — души. Как же она стенала от всего пережитого. Я мог заглушить всё убойной дозой криодора, но мысль о той омертвелости, которая вновь покроет меня непробиваемой бронёй, сводила с ума. Мне было до жути больно и горько, но то было настоящее, естественное, природное. Именно то, что и должен ощущать человек, потерявший ребенка. И криодор, который частично избавил бы меня от горя и боли, был бы предательством по отношению к сыну. Я должен был оплакать его в полной мере…