Расставшись с Гришей Любарским, который должен был ждать его неподалеку, Яков прошел во двор и повернул к флигелю. Через дощатый ветхий тамбур, заставленный невесть какой старой утварью, он вошел в жарко натопленную сапожную мастерскую. Евграф сидел под окном на низеньком бочонке, заменявшем ему табурет, и размашисто загонял молотком гвозди в подошву ботинка. Гвозди он держал в зубах и каждый раз, перед тем как вогнать гвоздь, втыкал его в кусок серого стирального мыла. Евграфу было лет пятьдесят, но он отпустил бороду и поэтому выглядел гораздо старше.

— Можно видеть Усачева? — произнес Гордиенко первые слова пароля.

— Зачем он тебе? — сквозь стиснутые зубы спросил сапожник. Он невозмутимо продолжал стучать молотком.

— Для Бадаева, — тихо ответил Яков.

Евграф опустил молоток, сплюнул в ладонь оставшиеся гвозди.

— Стало быть, это я тебя поджидал? — сказал он, поднимаясь с бочонка. — Жду-пожду, где ж этот Яков, а ты вот он, как новый гривенник…

— Мне с Крымовым приказано встретиться, — сказал Яков.

— Знаю, все знаю… Ты поболтайся тут где-нибудь поблизости, а я схожу недалеко… Аннушка, заложи на крюк дверь за нами! — крикнул он в другую комнату, когда они с Яковом выходили во двор.

Прошло, вероятно, не меньше получаса, когда снова появился бородатый сапожник. Он шел один, опираясь на палку, но вскоре на другой стороне безлюдной улицы показался еще человек, по виду портовый рабочий, в кепке и коротком стеганом пиджаке. Он шел с поднятым воротником, нахохлившись и поеживаясь от холода. У дома, где жил Никитенко, человек остановился, закурил и исчез в воротах. Яков осмотрелся — нет ли «хвостов» — и тоже вошел внутрь.

Незнакомец ждал его в мастерской. Расстегнув пиджак, он сидел на скамье у входной двери и растирал застывшие руки. Это был человек лет тридцати, скуластый и худощавый, широкобровый, с глубоко запавшими внимательными глазами. Яков уже видел его где-то. Хозяин мастерской ушел на другую половину, и они остались одни.

— Крымов, — назвал себя пришедший. — Задание получил?

— Нет, Бадаев приказал связаться с вами.

— Хорошо… Ресторан Милошкевича знаешь?

— «Черную кошку»? Знаю. Хозяин его буфетчиком на кавказской линии плавал. Как румыны пришли, открыл ресторан.

— Вот, вот… Так в этом ресторане день и ночь болтается Степан Фрибта. Слыхал такого?

— Слыхал.

— Откуда? Ты его знаешь?

Яков замялся, потом сказал:

— Ходил я к нему на связь, но он велел больше не приходить, пригрозил донести в сигуранцу.

— Тем более… Слушай внимательно — есть подозрение, что его завербовали румыны. Человек он болтливый, если продаст, многие пострадают. Понял, в чем дело?

— Ну и что?

— А вот что. Надо еще раз это проверить и, если все подтвердится — ликвидировать. — Крымов рубанул воздух ребром ладони. — Бадаев поручил это моей группе. — На прощанье он сказал: — Имей в виду, в «Черной кошке» вся румынская контрразведка собирается. Там у них явка. Будь осторожен.

Любарский совсем замерз, когда Яков вышел, наконец, из ворот и подошел к нему.

— Пошли, успеем еще на Дзержинского…

На улице Дзержинского, там, где она сходится с улицей Фрунзе, был глухой, заброшенный туннель, служивший тайником для сбора донесений. Остановившись, будто по малой нужде, Яков внимательно осмотрел кое-где выщербленную, заштукатуренную стенку. Вот условные знаки — ряд нацарапанных крестиков внутри квадратов. Последний крестик не был обведен — значит, в тайнике есть донесение.

Яков зашел в туннель, нащупал качнувшийся под рукой камень, вынул его из проема, достал свернутую бумажку и поставил камень на место. Выйдя из туннеля, он гвоздем начертил вокруг последнего крестика квадрат, означавший, что тайник разряжен, и вместе с Гришей Любарским пошел на Нежинскую. Начинало смеркаться…

Дня через два после встречи с Крымовым Яков и его друг Алеша Хорошенко толкались около ресторана предприимчивого буфетчика Милошкевича. Свой ресторан буфетчик назвал по-французски — «Ша нуар», заказал даже вывеску, но в обиходе трактир называли просто «Черная кошка», иногда добавляя к этому не вполне пристойные эпитеты.

Яков сменил кубанку на залихватскую кепку, а вместо бушлата надел жиденькое пальтецо Гриши Любарского. Преобразился и Алеша Хорошенко. Выстреливая по тысяче слов в минуту, оба они наперебой предлагали прохожим сигареты самых разных сортов — в пачках и рассыпные, запрашивая вдвое и продавая за полцены.

Гриша Любарский расхаживал по другой стороне улицы и не спускал глаз с товарищей. План, который разработали парни, казался несложным — выследить Фрибту и посмотреть, с кем он имеет дело. Но все осложнялось тем, что в лицо его знал только Яков, ходивший к нему на явку. Именно поэтому Яков не хотел показываться на глаза Фрибте — тот мог бы заподозрить, что за ним следят. Григорий и Алеша не знали Фрибту, и поэтому Яков очень подробно описал друзьям его внешность.

Алеша попробовал проскочить в ресторан, но его сразу приметили и выпроводили обратно.

— Один как будто похож, — шепнул он Якову, — сидит слева с каким-то типом, пьет водку.

Ждать пришлось долго.

— Вот, вот… — снова зашептал Хорошенко. — Он?

Из дверей ресторана вышли двое. Фрибту Яков узнал сразу — долговязый, развязный, с туповатым, покрасневшим от водки лицом. Как было условлено, Хорошенко подскочил к Фрибте:

— А вот сигареты! Ароматные сигареты! Есть румынские, есть немецкие — какие хотите, такие курите! — Хорошенко протягивал сигареты, совал их чуть ли не в лицо Фрибте.

— Пшел, пацан, в сторону… Дай пройти людям…

— Простите, господа, проходите, пож-жалоста! — в тон Фрибте ответил Алеша, сорвал с головы кепку и, кривляясь, раскланялся с Фрибтой.

Это был сигнал Грише Любарскому. Гриша пошел вперед, наблюдая за долговязым типом, на которого ему указали ребята. Алеша и Яков ушли в противоположную сторону.

На Дерибасовской Фрибта и сто спутник повернули на улицу Пушкина, миновали гостиницу и пошли к сигуранце на Бебеля, дом 12. Они не обратили внимания на чернявого подростка, который встретился им перед входом…

Все было ясно!

По дороге в мастерскую, когда проходили мимо бывшего Дома Красной Армии, Яков сказал приятелю:

— Гляди, машин сколько. Надо бы узнать, что здесь у немцев… Не здесь, вон куда гляди. — Яков кивнул на большое здание рядом с Домом Красной Армии. Его построили незадолго перед войной. — У меня тут истопник знакомый живет. Вот бы шарахнуть!

— Жалко, дом совсем новый, — возразил Алеша.

— Гм, жалко! — хмыкнул Яков. — На Энгельса вон какой домина рванули, бывший НКВД. И то не пожалели, зато полтораста гитлеровцев как не бывало.

— Сюда сколько толу понадобится, — уже соглашаясь с Яковом, сказал Хорошенко.

— Найдем… — загадочно и неопределенно ответил Яков. — Надо узнать только, кто поселился здесь.

Вечером, придя домой, Яков узнал от Саши Чикова сногсшибательную новость — пришел из катакомб Бадаев, сейчас разговаривает со Стариком. Стариком ребята прозвали Петра Ивановича Бойко.

— Павел Владимирович? — недоуменно переспросил Яков. — Из катакомб?

— Откуда же еще! С ним Межгурская и еще кто-то незнакомый. Эти ушли, а Бадаев разговаривает со Стариком. Бойко даже и жену на кухню отправил.

Было совсем поздно, когда Бадаев зашел в комнату к ребятам. Жили они здесь втроем — братья Гордиенко и Саша Чиков. В другой комнате поселился Бойко с женой.

— Ну, орлы, как у вас дела? — Бадаев вошел раздетый, какой-то очень домашний, словно и не собирался никуда уходить. Был он в одних шерстяных носках, а на плечи накинул меховой жилет, из-под которого торчала желтая кобура пистолета.

Якову показалось невероятным: неужели Бадаев рискнет остаться в городе?

— Ночевать-то пустите? — улыбнувшись, спросил Бадаев, будто отвечая на немой вопрос. — Что нового, Яша? Крымова видел?

Бадаев наметанным глазом окинул комнату, задержал взгляд на окне, выходившем на улицу, как бы невзначай потрогал раму — легко ли открывается — и все это делал, продолжая говорить с ребятами. Квартира Петра Бойко находилась довольно высоко над землей — так, что с улицы нельзя было заглянуть в окно. В то же время в случае опасности не трудно выскочить из окна либо черным ходом проскользнуть в проходной двор и оттуда незаметно выйти на соседнюю улицу. Квартира выбрана была умело.