Время тянулось мучительно долго. Наконец из темноты выступил Белозеров. Шепотом доложил — на поверхности тихо, можно идти, Петренко продолжает вести наблюдение.
Сержант-пограничник Анатолий Белозеров присоединился к отряду совсем недавно, уже в катакомбах. Свой первый бой с немцами он принял на заставе утром 22 июня. Потом было ранение, плен. Через несколько дней Анатолий бежал из лагеря, долго пробирался к своим, а фронт все отходил и отходил на восток. Так и дошел он до Фоминой балки под Одессой, где у него жили родные. В ту же ночь, узнав про партизан в катакомбах, ушел к ним, не успев толком поговорить ни с матерью, ни с отцом. Времени хватило только на то, чтобы помыться да переодеться в штатское — старая одежда пообносилась, превратилась в лохмотья. Под утро Белозеров был в катакомбах, пришел с партизанской разведкой, заходившей в Фомину балку.
Павел Бадаев внимательно присматривался к пограничнику, и тот все больше ему нравился. Белозеров как-то очень легко умел ладить с людьми и в то же время, когда было нужно, умел настоять на своем. Всегда ровный, спокойный, исполнительный, не унывающий, он будто не замечал тягот подземной жизни. В схватках с карателями показал себя в меру осторожным, смелым, но совсем не безрассудным человеком. Когда штурман Иванов, сраженный пулей, упал перед входом в катакомбы, Анатолий бросился спасать товарища. Он вынес его из боя, но вынес мертвого.
Нет, совсем не случайно Бадаев послал Анатолия в разведку перед тем, как выбраться на поверхность для связи с Москвой. На этого парня можно было положиться.
— Выходи! — едва слышным шепотом скомандовал Бадаев.
Сначала вышла группа обеспечения — шесть бойцов-партизан, среди которых была и Галина Марцишек. Трое из них поднялись на косогор, один спустился на дно неглубокой балки, двое залегли по обе стороны тесной норы — выхода из катакомб.
Потом раскинули плащ-палатку, втащили в нес тяжелый ящик радиостанции. Все это делали молча, бесшумно, напряженно прислушиваясь к малейшим шорохам, несущимся из ночной степи.
Последнее, что сделали перед тем, как выйти на связь с Москвой, — подняли над землей антенну, как флаг на боевом корабле. Радисты сняли шапки, надели наушники, снова натянули на голову треухи и по плечи влезли под брезент плащ-палатки. Затюкали первые позывные. Ключ морзянки выстукивал бесконечные тире и точки. Если бы это было летом, издали могло показаться, что в степи тихо стрекочут цикады.
Связь с Центром установили быстро. Сквозь шумы и разряды донеслись условные сигналы — их слышат, просят передавать. Связь была неустойчивой, Москва то исчезала, то появлялась вновь. Радисты посменно брались за ключ, потому что на холоде деревенели пальцы и ключ становился непослушным, словно в руках новичка. На передатчике работали по очереди — один передавал, другой отогревал пальцы.
Сначала передавали неотложное, главное — донесения, которые принесла из города Тамара Большая.
«На две ближайшие ночи, — радировал Кир, — устанавливаем дежурства наших людей у обнаруженного объекта (речь шла о складе горючего). Для наводки самолетов предлагаем сигнальные ракеты с двух сторон, в направлении склада с горючим — красная, зеленая, зеленая».
Деятельность группы Кира распространялась далеко за пределы Одессы. Той же глухой декабрьской ночью чекист-разведчик сообщил Центру:
«В городе Первомайске обнаружен парк в две тысячи грузовых машин, предназначенных для дальнейшего наступления на южном фронте. Сигналы наведения — три зеленые ракеты.
Через Буг противником наведен второй понтонный мост в пятистах метрах выше объекта, о котором мы доносили в последней радиопередаче… В селе Маяки противник строит мост через Днепр… Отмечено движение войск противника на шоссейной дороге Николаев — Одесса… На побережье в районе Большого Фонтана обнаружено двенадцать тяжелых орудий. Расположение батарей уточняется».
Это было главное, что прежде всего Кир сообщил Центру.
На той стороне в аппаратной к передатчику подошел Григорий.
— У аппарата Григорий, — прошептал радист, принимая на слух радиотелеграфную передачу. — Спрашивает, откуда ведем сеанс.
— Нашли глухой выход, о котором противник еще не знает, — ответил Кир, и радист азбукой Морзе послал его слова в эфир.
— Что у вас нового? — спросил Григорий.
— Гитлеровцы блокируют катакомбы, охотятся за радиостанцией. На этих днях применили газ, очевидно, хлор. Пока опасность удалось предотвратить. Установили непроницаемые перегородки, предварительно устроили сквозняк, направили поток воздуха в отдаленные штреки. Руководил этими работами наш партизан, старый шахтер Гаркуша. Надеемся, что теперь опасность миновала, но противник продолжает замуровывать выходы, чтобы лишить нас воздуха; мы минируем подходы…
— Сведения о блокаде и газовой атаке мы уже получили из других источников, — ответил Григорий. — Мы консультировались здесь с опытными специалистами по камнеразработкам. Вы поступили правильно. Подготовьте запасные выходы для доступа воздуха. В случае необходимости переходите в другой район катакомб.
— Надеюсь, что базу нам не придется менять, — ответил Кир.
— Теперь сообщаю только для вас. Перехожу на шифр, — сказал Григорий, и радист стал записывать ряды цифр, передавая их Бадаеву.
«Параллельный источник, — читал Бадаев, — передает, что для блокады Одесских катакомб, для борьбы с вашей группой противник вынужден сосредоточить до десяти тысяч солдат, задержанных отправкой на фронт. Это уже ваша победа, но проявляйте осторожность. Противник принимает все меры, чтобы захватить вашу рацию. В Одессу доставлены немецкие радиопеленгаторы. Полевая полиция блокировала около четырехсот входов и выходов из катакомб. Рекомендую на время прекратить связь с подпольем в городе, используйте эту связь только в самых необходимых и крайних случаях. Учтите, что для борьбы с вашей группой из Берлина и Бухареста прибыли опытные вражеские контрразведчики. Нужен максимум осторожности».
«Благодарю за информацию», — ответил Кир.
Григорий еще спросил:
«Что слышно о Самсоне?»
«Связи с ним нет».
«Если позволит обстановка, добейтесь с ним связи. Для нас это очень важно. Желаю успеха. Сейчас радист передаст вам хорошие вести с фронта».
Шел уже четвертый час, как продолжался сеанс — в промозглом холоде, в открытой степи, под угрозой нападения вражеских патрулей. Радисты по очереди записывали группы цифр, и Бадаев, расшифровывая листки, наполнялся радостным чувством. Далекий радист из Центра передавал об успешных боях под Москвой, о начавшемся большом наступлении советских войск, о наших трофеях, о потерях противника.
И еще одну радостную, теплую весть передал неизвестный радист — телеграмму жены:
«Володя! Шурик, Люся, Вова и я — все здоровы. Материально обеспечены, получаем по аттестату. Шурик отлично учится, Люся гуляет, Саша ползает. Чувствую себя хорошо, пиши. Твоя Таня».
Таня… Это ее девичью фамилию — Бадаева — избрал разведчик для работы в подполье.
Закоченевшие и уставшие возвращались партизаны в свои катакомбы. Только здесь, под сводами штреков, Бадаев сказал товарищам о начавшемся наступлении в Подмосковье. Но даже такая радостная весть не позволила партизанам прокричать традиционное «ура» — совсем рядом, наверху, противник. Катакомбисты только крепко-крепко пожали друг другу руки…
На базу пришли утром, которого в подземельях никогда не бывает. Только сырой мрак и холод. Закончился обычный будничный день, начинался такой же будничный и рядовой день без утра, без вечера — календарные сутки.
БАДАЕВ ВЫХОДИТ В ГОРОД
Сапожник Евграф Никитенко жил в маленьком флигеле, выходившем окнами на тесный двор, мощенный неровными широкими плитами из слоистого камня. Такие плиты испокон веков заменяют на юге асфальт и бетон пешеходных дорожек. Задняя стена дома примыкала к обрывистому косогору, заросшему деревьями и невысоким кустарником. Сквозь оголенные ветви виднелась часть соседней улицы, проходившей на уровне крыш. Летом зеленая листва заслоняла дворик от внешнего мира, но сейчас он был на виду, словно прикрытый прозрачной тюлевой занавеской.
