И шуты, и повара вечно были козлами отпущения в царских наказаниях. Испокон веков у всех царей было поваров несметное количество (ну, может, за исключением Павла, который плюшкинскую экономию на своей кухне ввел). И всегда цари их за нерадивость и обман наказывали. Поваров под окнами своей Александровской слободы вешал Иван Грозный, у которого в этой слободе был пруд с жирными рыбами, питавшимися человеческим мясом.
Петр I никогда на пешую прогулку без толстой палки с набалдашником не выходил. Эта картина так въелась в память, что столетье спустя знатные вельможи во главе с историком Котошихиным сокрушались: «Эх, не хватает дубинки Петра!», чтобы поучить нерадивых. Больше всего его палка «погуляла» по спинам его поваров. Так, он однажды чуть ли не до полусмерти отколотил этой палкой своего обер-кухмистра Фельтона за то, что тот у него кусок сыра сожрал. Сцена нам так представляется: сидит Петр за своим десертом перед большой головкой мембургского сыра, который уплетает с аппетитом, потому как очень его любил. Кончил трапезу, губы рукавом камзола, ну, может, и салфеточкой с царской монограммой вытер, вынул из кармана два прибора, которые всегда с собой носил: хирургические и математические инструменты. Ну, хирургические в сторону отложил, не всегда же подданным зубы вырывать, что весьма любил делать, и нередко придворные, подлизываясь к царю, подсовывали ему для этой операции своих жен со здоровыми зубами, а из математического вынул мерочку, тщательно измерил оставшийся кусок сыра и в записную книжечку для памяти записал. А то за государственными делами ненароком и позабудешь. И пошел почивать после обеда, все царицы и цари всегда это делали, неутомимый на работу Петр исключением не был. Не склонный к каким-либо гастрономическим разнообразиям, назавтра требует тоже сыра. И что вы думаете? Негодяй повар Фельтон подает ему прежний кусок сыра, только на несколько сантиметров укороченный. «Ах ты, такой сякой, сожрал мой сыр», — закричал Петр, и пошла гулять дубинка по спине провинившегося повара.
А как же? «Не укради!» — говорит божеская заповедь. Петр, когда сам уставал дубинкой спины молотить, передавал ее своему денщику, а было их у него двадцать штук — молодцы-красавцы, все молодые, сильные, на кулачных боях воспитанные, не влюбиться в них придворным дамам было невозможно. Недаром позднее Елизавета Петровна одного такого денщика с радостью взяла к себе в фавориты.
Денщики Петра для разных целей служили, один особенно отличался в наказании провинившихся петровской дубинкой. Нам не удалось ее, эту дубинку, ни в музеях отыскать, ни в описаниях современников с ее внешним видом познакомиться, но не исключено, что она, наподобие посоха единорога Ивана Грозного или эфеса шпаги Наполеона Бонапарта, каменьями драгоценными была украшена. Впрочем, не уверены, к драгоценным камушкам Петр особого пристрастия не имел и этим (хотя не только этим) отличался от всех царей и королей.
А вот у Екатерины Великой повара и кухонная челядь продукты крали безбожно. Воруй — не хочу! И раз, когда, гуляя по саду, она обнаружила под окнами дворцовой кухни мальчишку, оказавшегося внуком ее главного повара, уплетавшего из четырех тарелок сразу яства с царского стола, она сие занятие не прервала, а добродушно заметила: «Ну, кушай, я тебе мешать не буду!»
И у нее, нашей доброй матушки государыни, можно было слугам неплохо добром поживиться. «Живи сам и дай жить другим», — говаривала Екатерина. То-то кандидаты в слуги наперебой к ней стремились и годами своей очереди дожидались. Один такой кандидат, человек весьма образованный и кумекающий на трех языках, так пристал к Голицыну с просьбой получения сей должности, что когда тот развел руками за неимением вакансии, кандидат не унялся: «Ну хоть за канарейкой ходить!» — «Что тебе даст хождение за канарейкой?» — поинтересовался Голицын. «Как что? Я смогу прокормить себя и свою семью», — ответил кандидат.
Но пора кончать, однако, наше балагурство и вернуться к Анне Иоанновне, о которой мы сказали, что хотя она и могла сгоряча жизни лишить, но в общем-то была женщиной доброй, не особенно в застенки Бирона заглядывавшей, а всецело занятой своей неземной любовью к этому человеку. Ни днем, ни ночью, бедному, своими женскими притязаниями покою не давала, так что он уж и тяготиться излишней любвеобильностью Анны Иоанновны начал, о чем в разговорах с доверенными лицами упоминал, да старался подольше в конюшне задерживаться.
А оттуда часто вожделенными глазами рассматривал, как резвится на Марсовом поле белокурая красавица Елизавета Петровна, веселая и соблазнительная девица в мужском наряде. И задумывался не на шутку: то ли самому с нею любовными утехами заняться, благо не строгих она нравов, то ли брату Густаву уступить, который тоже влюбленным ходит, то ли сына своего Карла на ней женить: все ближе к русскому престолу. А она и не подозревала, какие чувства раздирали всесильного наместника. Видать, в мать свою Екатерину I пошла, у той тоже натуральные волосы были белокурые, а черные, какие мы на ее портретах видим, — так это же от краски, иногда не очень качественной. Впрочем, относительно волос Екатерины I затруднительно нам сказать, какого они цвета были, поскольку она часто совсем без волос ходила. Да, да! Не удивляйтесь, дорогой читатель! Наплюет на все порядки русские, домостроевские, обязывающие русскую замужнюю бабу, даже царицу, с длинной косой под власяницей и кокошником быть, возьмет и сбреет на ноль свои густые волосья, потому как жарко ей было с тяжелой косой с Петром по военным лагерям шастать.
И это было весьма предусмотрительно — таких исторических трагедий, как с волосами Авессала, сына царя Давида, с ней не происходило. Авессал, имея длинные прекрасные волосы, которыми постоянно любовался, пошел на войну, а волос не сбрил и, сражаясь с войсками своего отца, против которого он почему-то бунт поднял, так яростно отступал, мчась на лошади, что зацепился волосами за ветви дуба и повис на дереве. Убить его врагам было делом одной минуты.
А Екатерина I поступила прямо как Вероника, жена египетского царя Птолемея III, которая свои чудесные волосы богине Венере пожертвовала, только чтобы ее муж невредимым из похода на Сирию вернулся.
Но если, дорогой читатель, вам попадется в русских исторических архивах странный указ императрицы, обязывающий дам сбривать волосы и носить страшные, плохо чесанные черные парики, знайте, это не она, не Екатерина I, это ее дочь Елизавета Петровна о таком безобразии распорядилась. И не от деспотизма, токмо по беде тиранский указ возник. Царица (она уже стала царицей, мы вперед несколько ускакали) по опыту своей матушки перекрашивала волосы в черный цвет, и ей попалась какая-то заморская дефектная краска, что, в общем-то, для нас не новость, мы с этой болью сегодня знакомы, и она вынуждена была сбрить свои волосы. И надела черный парик на время отрастания волос собственных. А поскольку царица должна быть красивее и лучше всех придворных дам, им вменялось в обязанность носить только те парики, которые она для них заготовила: то есть плохого качества. Плакали, конечно, бедняжки, сие страшилище на голову напяливая, но что поделаешь, против воли царицы не больното попрешь.
Вот великий Август во времена Римской империи свою дочь Юлию на такое безобразие не обрек. Когда она, от излишка любовных утех, что ли, вдруг абсолютно облысела, Август за бешеные деньги купил у парикмахера скальп немецкой принцессы с буйными, роскошными волосами. Скальп приспособили под размер головки Юлии, смазали специальным составом, чтобы он не высох, и красота Юлии пуще прежнего засверкала.
И вот пока еще белокурой царевной очарованный Бирон глядит на нее из своей конюшни, мечтая и строя политические планы, Анна Иоанновна не дремала. Почувствовав угасающий любовный пыл фаворита, выступила перед ним в обновленном виде. Долой свободный восточный халат! И вот она, гренадер из гренадеров, с черными, как смоль, кустистыми бровями, нарумяненная, жирно набеленная, с протертым коровьим маслом лицом, поскольку, как мы уже знаем, воду не очень уважала, в немыслимо дорогих драгоценных бархатных и парчовых платьях, вышитых золотом, жемчугом и бриллиантами, начала очаровывать Бирона. Специально корсет снимала, чтобы еще больше свои женские прелести подчеркнуть, предлагая фавориту прилечь рядом. Но Бирону постоянные послеобеденные отдыхи с матушкой-царицей на совместной кушетке изрядно уж осточертели. Может быть, в глубине души он и сетовал на такое несвойственное вообще-то русским царицам любовное постоянство, ибо начал от любовных утех явно отлынивать, проявляя интерес совсем к другому — празднествам, фейерверкам и балам.
