Наши, русские колдуны, оказывается, куда более гуманны, чем, например, французские. Те фигурки из воска делали, шпильками кололи, и человек в муках умирал. У нас до смерти людей колдуны не доводят. Не изуверствуют. Так, попугают маленько: ну, сыпь у человека появляется, судороги там, опухоли и грыжа. Как видите, сущие пустяки, да и употребляет наш колдун, в отличие от западных, самое примитивное сырье. У тех — кожа жаб, змей, ядра быков, кровь менструальная или от грудных младенцев, а у наших всего-то: глина, уголь, соль, пшеница и конопляный веник.

Что-то, конечно, есть от правды в этих наговорах колдунов. Иначе как нам объяснить непонятный феномен — почему и наши русские цари, и заморские короли влюблялись, мягко говоря, во внешне непривлекательных дам. Вы подумайте только, дорогой читатель: растет у Анны Болейн шестой палец, уже и мизинец перерос, и на шее какая-то несимпатичная бородавка, а Генрих VIII, английский король, от любви к ней с ума сходит! У Людовика XIV мадам де Лавальер и прихрамывает, как утка, не слишком грациозно по парку прогуливается, и бледна, и суха, и почти без груди, а король по ночам в подушку от любви плачет. У маркизы Помпадур и прыщи-то на лице, которые надо было мушками маскировать, и кожа высохшая, и сама суха, как вобла, а Людовик XV не только постель, но и трон с ней делит. А у нас в России?

Красавица царица Елизавета Петровна предложила любезно разделить с ней ложе придворному Курту фон Шёнбергу, а он нос воротит в сторону госпожи Десток, которая «бессовестная, уродлива, слегка горбата, грязная и пьяница».

А Петр III? Чем уродливее дама — тем больше у нее шансов стать его любовницей. И даже сама Екатерина Великая поражалась с недоумением такому вкусу своего мужа и в дневнике записала: «Великий князь влюбился в княжну Курляндскую, а она низкая, некрасивая и горбатая». Нет, дорогой читатель, мы тут одно видим: охмурили их всех колдуны проклятые! Но возвратимся к нашей основной теме, к Анне Иоанновне!

Вот, значит, какими важными делами занималась Анна Иоанновна, и, конечно, здесь явная умственная диспропорция видна, если сравнить интеллектуальную переписку Екатерины II с передовыми умами человечества. Но что требовать от царицы, пропитанной мещанским духом, кругозор которой не поднялся выше мещанского восприятия? И в сфере такого понимания нас не удивляет, почему Анна Иоанновна так обожала женить разных людей и потом искренне интересоваться их семейной жизнью.

Кроме сплетниц, шутов, сказительниц, существовал у нее еще штат певиц, функции которых выполняли дворовые девки — вышивальщицы со звонкими голосами. Без русских песен и танцев Анна Иоанновна жизни себе не представляла и даже иногда требовала к себе гвардейских солдат с их женами и приказывала им плясать и водить хороводы.

Фрейлинам тоже вменялось в обязанность развлекать государыню песнями. С ленивыми или нерадивыми, которые петь целый день уставали или фигуры путали, Анна Иоанновна не церемонилась: собственноручно расправлялась, пребольно хлестая их по щекам. Не посмотрела, например, на Салтыковых, двух сестер-фрейлин, из богатого роду происходящих, отхлестала их, когда они осмелились заметить, что так много пели, что смертельно устали и потеряли голоса. А потом в наказание в прачечную их на целую неделю стирать белье отправила. И не думайте, дорогой читатель, что хлестание по щекам совершалось в гневе или аффекте. Ничего подобного! Все спокойно и торжественно, чинно и благопристойно, как при игре на фортепиано. Услышав фальшивую ноту или увидев в танце спутанные фигуры, а это часто от усталости исполнителей бывало, Анна Иоанновна спокойно поднималась со своего места, подходила к виновной и, быстро, быстро и без комментариев, бац, бац, отлупив по щекам так, что кровь иногда брызгала, так же спокойно возвращалась и, не изменяя тембра голоса, приказывала продолжать. Видите, сколько царственного величия и великолепного хладнокровия являет в царицыном исполнении сей образчик наказания. Но мы в этом любовании наказания, в этом смаковании все-таки склонны садистскую подоплеку усмотреть. Уж больно все совершалось хладнокровно, а не под горячую руку.

Не церемонилась с пощечинами и Елизавета Петровна, правда, без олимпийского спокойствия Анны Иоанновны, примешивая к рукоприкладству отборную мужицкую брань, в которой была весьма искусна. А вот Екатерина Великая никогда в жизни ни одной дворцовой девки по щеке или прочему месту не ударила. Это было несовместимо с ее воспитанием и образованием, хотя даже воспитанные и образованные барышни России часто употребляли этот способ наказания. И даже включая в него изощренный садизм. Так, некая экономка одной русской помещицы подрезывала концы розг так, чтобы при каждом ударе концы обламывались и занозами вонзались в тело. Потом она самолично будет из этого опухшего и нагноенного тела с особым сладострастием иголкой выковыривать занозы и за такое благодеяние девушек заставлять в пояс ей кланяться.

Садизм для удовлетворения своего сладострастия, конечно, явление отвратительное, но еще большее наше отвращение вызывает садизм ради обогащения. В начале пятидесятых годов XIX века по одному из южных городов России бродила нищая в сопровождении девочки 10–11 лет. Ребенок все время плакал и стонал, что возбуждало жалость публики, и подаяния нищей сыпались как из рога изобилия. Но раз вмешалась полиция, и обнаружилось: «В нижней части живота девочки, над половыми органами, воспаленное и изъязвленное место. И выяснилось, что перед выходом на денежные сборы нищая при помощи тесемок привязывала к этому месту специально выдолбленную скорлупу ореха, в которой помещался паук, жаливший все время несчастного ребенка. Это был какой-то маленький южный тарантул, укусы которого были хоть и очень болезненны, но не смертельны»^[124].

Никакому оправданию не подлежит также садизм по невежеству, то есть совершаемый не во имя зла, а во имя добродетели. И мать больного ребенка на Невольничьем Берегу, делающая для изгнания злого духа глубокие надрезы на его теле и кладущая туда, в зияющую рану, острый зеленый перец, так же вызывает наше порицание, как и та, которая сознательно издевается над своим ребенком. Ибо нет ничего более отвратительного, чем проявление садизма вообще, а по отношению к существам слабым и зависимым — особенно. Мы не будем здесь приводить мировые статистические данные по самоубийству детей, доведенных до крайнего отчаяния плохим к ним отношением родителей. Во многих странах принят закон по охране прав животного. Совсем недавно в Польше происходили показательные судебные процессы: к году тюремного заключения приговорен хозяин кота, выбросивший его с восьмого этажа за то, что тот съел не для него предназначенный мясной фарш. К двум годам — хозяин собаки, избивший ее электрическим кабелем так, что шкура кусками отходила, и переломивший три ее лапы. И это правильно! Подвергаются ли такой охране прав наши дети, часто битые за дверями спокойных и респектабельных квартир и не знающие и не имеющие возможности воспользоваться законом, который оградил бы их от родителей-садистов.

Для простых смертных в развитии садистских наклонностей высокопоставленные особы хорошим примером были. Загляните в мировую историю: сколько там садистов! И Валерия Мессалина, и Калигула, и Екатерина Медичи, и Нерон, и Тиберий, и Каракалла, и десятки других, о которых можно написать специальную книгу. А наши царицы! Сердобольная Елизавета Петровна, отменившая в России смертную казнь? Да она таким садизмом отличалась, что прямо оторопь берет. Вообще Елизавета Петровна в недоумение своей двойственностью вводит. С одной стороны, она не переносила ни жестокостей, ни насилия, а в ее застенках до смерти пытают людей. А когда придворный Аксаков, перестаравшийся в своей лести, принес на охоте пойманного ежа, то она, приняв ежа за мышь, разразилась истерическим визгом и приказала предать его жестоким пыткам.

Анна Иоанновна, проливающая горькие слезы над душещипательными историями, приказала повесить под окнами своего дворца повара за то, что он в блины прогорклое масло положил. И без зазрения совести приказала отсечь голову одному из своих наиболее любимых шутов Столетову, которого предварительно жестоко пытали в Тайной канцелярии Бирона по навету его недруга, обвинявшего Столетова в государственной измене.