Артемий входит в приемную энергичным напористым шагом. Его седой ежик, посыпанный золотистой пудрой, распространяет нимб вокруг головы. В зеленоватом отсвете аквариума он кажется таинственным пришельцем из темных закоулков вывернутого наизнанку сознания. Впрочем, так воспринимает его Макс. Алевтина не удостаивает вошедшего взглядом.

Без всяких рукопожатий Артемий сухо спрашивает:

— Какие проблемы, агнец мой, привели тебя сюда в неурочный час?

Вместо ответа Макса звучит дерзкий вопрос Али:

— Это вы убили Гнилого?

Артемий застывает в недоумении. Бросает взгляд на аквариум, словно эти слова возникли из мерцающей глубины. Перепуганный Макс пытается объяснить:

— Уважаемый понтифик, это моя дочь, у нее горе, она потрясена.

Артемий жестом приказывает замолчать и следовать за ним. Макс с готовностью соглашается. Аля сидит не шелохнувшись.

Макс идет за Артемием по коридору, увешенному окладами. И вдруг из-за спины понтифика видит Элеонору, разговаривающую с Фриной в арке прихожей. Не успевает он сообразить, почему она там, как резким толчком Артемий вталкивает его в ванную комнату, в ту, где Макс уже однажды побывал. Сейчас зеркальная полусфера потолка слабо освещена и нависает над головой призрачным небом, поблескивая отражениями металлических деталей, как звездами. Понтифик не включает большой свет, усаживает Макса на мраморный бортик ванны. Склоняется над ним.

— Что с твоей девочкой?

— Моя дочь попала в компанию наркоманов. Но она с ними недавно…

— А кто такой Гнилой?

— Не знаю. Она бредит им. Скорее всего, тоже наркоман… — Макс инстинктивно оглядывается по сторонам, хотя понимает, что, кроме них, никого нет. Стараясь быть убедительным, излагает свою версию пропажи Глотова.

— Алевтина слышала, как некий журналист, Лев Иголочкин, приказал Гнилому кого-то убить и пообещал гонорар за это в спортивной сумке. А незадолго до этого тот же Лев познакомился со мной и предложил спасти мою дочь в обмен на некоторые услуги. Да, потом именно он принес мне ту самую спортивную сумку и попросил оставить ее в машине Глотова. Получается, Глотова убил наркоман Гнилой, а заплатил за это журналист Иголочкин, — закончил Макс, сам пораженный простотой и ясностью своей версии.

Артемий, до этого стоявший напротив Макса, садится рядом с ним и, как кажется Максу, шмыгает носом, желая сдержать непрошеную слезу. Такой железный человек и так близко к сердцу принимает гибель товарища. Через некоторое время Артемий громко проглатывает комок, застрявший в горле, и строго подытоживает:

— Из рассказа получается, что ты — главный соучастник в убийстве… Да как же ты мог! — с этими словами он хватает обалдевшего Макса за волосы, тянет вверх, заставляя его подняться во весь рост.

— Соображаешь, из-за кого погиб наш друг? Из-за тебя, агнец мой!

Бессильно разжимает кулак, с презрением отдергивает руку от головы Макса. Замолкает, с трагически опущенным вниз лицом.

Макс стоит перед ним навытяжку — ни жив ни мертв. Он в ужасе от чудовищности поступка, совершенного по недоумию. Шумно выдыхает воздух, путается в желании объяснить Артемию о своем решении признаться Глотову.

Борис Ананьевич сам обрушил на него известие об измене Веры. После этого Макс потерял контроль над своими действиями.

Понтифик в ответ качает головой и повторяет односложное: «Ай-ай-ай… Ай-ай-ай…»

Лицо Макса пылает, словно от пощечин, по телу струйками сбегает пот, руки дергаются в странных необъяснимых жестах, и он не может их успокоить.

— Я вижу один выход, — заключил Артемий, — тебе придется пойти и сдаться в милицию.

Подумав, добавляет:

— Но в таком случае, я потеряю еще одного товарища. Ведь я в тебя поверил, надеялся, придет время, и станешь моей опорой. Ай-ай-ай…

Максу и самому ясно, другого выхода нет. Ему не страшно, но стыдно перед Артемием.

— Мою вину доказывать не надо, нет мне прощения, но прошу вас, понтифик, верьте мне.

Артемий не реагирует на его покаяние. Шмыгает носом и буднично, без нажима, спрашивает:

— Сложно поверить в отсутствие злого умысла с твоей стороны. Борис был любовником Веры. Так, кажется, зовут твою жену?

— Был? — изумляется Макс.

— Был, был, к чему лукавить. Он просто пожалел тебя и не признался. Милиционеры поймут твою ревность. Но она не облегчает наказания. Лет десять строгого режима получишь. Ох, жалко мне тебя терять…

Макс в истерике падает на колени, хватает руки Артемия, кричит:

— Верьте же мне! Я не виноват! Вернее, виноват, но не сообщник… Я не могу человека убить, — рыдания, смешавшиеся с кашлем и спазмами желудка, не позволяют продолжать дальше.

Артемий кладет руку ему на голову.

— Хватит, успокойся, я верю. Ты открыл мне свою чистую душу, а остальным выворачивать ее не обязательно. Больше никому и никогда ты не проронишь ни слова из произнесенных сейчас здесь. МУНДУС ДЭЦИПИ, ЭРГО ДЭЦИПИАТУР — «мир желает быть обманутым, пусть же его обманывают». Я принимаю твой грех. Будешь искупать его передо мной. Это и станет твоим наказанием. Ты слышишь меня?

— Слышу, — глухо отвечает Макс. Он бесконечно благодарен, но еще не способен выразить это.

Артемий продолжает спокойно и властно:

— Никакого отношения к пропаже Глотова ты не имеешь. Сумку ему не передавал. Журналиста Иголочкина ни в чем не подозреваешь. Понятно? Дочь свою оставишь на три дня у меня. Ей необходимо поспать под наркозом. Я ее верну к здоровой жизни. Она никогда не вспомнит о компании наркоманов. И ты не будешь напоминать ей о каком-то Гнилом. Иначе она сорвется и снова сядет на иглу. Понятно? С этой минуты становишься исполнителем моей воли. Я сам решу, когда ты заслужишь прощения. Понятно?

На все его вопросы Макс шепчет «да». В его голове какая-то звонкая пустота. В ней гулко отдаются приказы понтифика.

Когда Макс приходит в себя, Артемия рядом уже нет. Разбитый, сломленный, Макс опускается на толстый лохматый синтетический ковер у ванны, прикладывает воспаленное лицо к холодному мрамору бордюра.

Понтифик в это время, поручив Фрине заняться девчонкой, спешит к Элеоноре, ожидающей его с перекошенным лицом. Они заходят в комнату с фонтаном. Артемий подставляет руки под журчащую струю. Элеоноре некогда наблюдать за этим омовением, свои проклятия она обращает к его прямой спине и золотисто-седому круглому затылку.

— Какой же ты подлец, Артем! Я тебе доверила самое сокровенное… а ты распускаешь гадкие слухи, позоришь на всю Москву! Кто же ты после этого? Кто?! Поверни свою морду, я хочу плюнуть тебе в глаза.

Артемий не поворачивается к ней. Элеонора переводит дыхание и не может решить — броситься на него сзади или ждать. Какие еще высказать оскорбления? Она готова продолжать, но больше ни одно хлесткое слово не идет на ум. Посверлив взглядом его спину, она беспомощно отступает к дивану и с нечленораздельными воплями валится на него. Понтифик искоса наблюдает за судорогами ее тела, за конвульсиями задранных вверх ног. Постепенно вопли затихают. С придыханиями Элеонора ловит воздух широко раскрытым ртом. Глаза закатываются, безжизненно оборачиваясь белками. Артемий подходит и дает ей короткую пощечину. Рыдания застывают в горле Элеоноры на начальной стадии. Тело замирает в напряжении. Зрачки возвращаются на место. Взгляд, устремленный на понтифика, настороженный, но ясный. Артемий отодвигает ее ноги, освобождая себе место на диване. Элеонора с недоверием наблюдает за ним, готовая в любую минуту снова впасть в спасительную истерику.

Артемий удобно усаживается и без всякого раздражения пускается в рассуждения:

— Мое отношение к тебе неизмеримо выше, чем может показаться со стороны. Поэтому для меня недопустимо, агнец мой, признавать, что ты соблазнила чужого мужчину, принадлежащего твоей подруге. Я скорее поверю во вселившегося в тебя беса Василия Ласкарата, чем признаю твою безнравственность. Кстати, сегодняшняя истерика подтверждает мои опасения. Я дорожу своей репутацией. Одно дело, когда мои пациентки нуждаются в изгнании бесов, и другое, когда страдают половой распущенностью. Катин любовник сам признался, что в твоей постели обнаружил еще одного мужчину.