— Какой же понтифик Артемий мафиози? Он — целитель. Уникальная личность, — возражает Иголочкин.

Генерал-привратник вздыхает:

— Про то народу неведомо. Геморрой он мне излечил, от пьянства запойного избавил. Я ж не могу такие факты обнародовать. Они — интимного порядка. Поэтому, когда спрашивают, отвечаю, мол, мой хозяин со второго этажа большой специалист по женской части.

— А если коммунисты вернутся, что будешь делать? — не унимается Иголочкин.

— Придут, значит, начнем политработу налаживать. Мы ж Гитлера с ее помощью победили, потому без нее никак нельзя.

— С тобой ясно, а что сделают с твоим хозяином?

— Известно что. Посадят, как буржуазного мракобеса.

— Не жалко?

— Так ведь и в зоне люди. Им тоже медицинское обслуживание требуется.

Внутри золоченой сетки лифта возникает движение, и через несколько секунд под яркие лампы девятирожковой бронзовой люстры, свисающей с лепного потолка, выходят две дамы — Нинон в чернобурке и Катя в апельсиновой норке. Иголочкин впивается в них ястребиным взглядом сквозь стекла очков в тонкой интеллигентской оправе.

— Что за птички такие?

Генерал-привратник важно сопит.

— Вопрос по существу, поэтому ответа не жди. Доложу о тебе. На моем КП находиться посторонним запрещено.

Встает и докладывает по телефону Фрине о Иголочкине. Она что-то отвечает. Владлен Спиридонович кивает головой. Вешает трубку.

— Сейчас о тебе доложат. Не вовремя ты прибыл.

— Я всегда вовремя, — успокаивает Иголочкин. В подтверждение его слов звонит звонок телефона. Фрина просит пропустить Леву к понтифику.

Артемий принимает Иголочкина, возлежа на мраморном ложе в той комнате, где возле жертвенника отдыхал перед сеансом Макс. В неглубокой бронзовой тарелке все также тлеют угольки. Дым от них исчезает в бронзовом раструбе вытяжки. Неясный запах мяты, смешанный с горечью полыни, разлит в воздухе. Возле ложа понтифика на низком столике стоит широкая хрустальная ладья с фруктами, пузатая бутылка красного вина «Кьянти» и высокий тонкий фужер.

С порога Иголочкин выражает свое восхищение.

— Артемий, дорогой, какая шикарная телка попалась мне у лифта. Прикид, ноги, затылок! Полный финиш. Фейса не видел, но готов отдаться. Познакомь в лечебных целях. Отработаю честно.

Понтифик улыбается.

— Иди ко мне в доноры.

— Уволь, нешто я племенной бычок, чтобы меня доили по три раза в день?

— Доят, Левушка, агнец мой, не бычков, а коров. Они для этого специально вымя имеют. Учись: АБ ХЭДИС СЭГРЭГАРЭ ОВЭС — «отделять овец от козлищ». А… к тебе мудрость не прилипает. Наливай вино, закусывай.

Иголочкин с готовностью подходит к столику, присаживается на корточки, изучает бутылку.

— Нет, такую кислятину я не пью. Мне бы коньячку.

— В другом месте и из других рук, агнец мой, — одергивает его Артемий. — Что-то устал я сегодня, поэтому давай без хохмочек, ложись и рассказывай.

Лева следует указанию понтифика, но лежать на мраморной лежанке ему неудобно, ноги свисают. Он поджимает их под себя. Но колени торчат над головой и заслоняют Артемия. Поэтому приходится просто присесть на нее, как на скамейку.

— Можно сказать, дело наше на мази, — начинает он. — Жаке Темиров отлично распорядился предоставленной мною информацией о фонде Глотова. Его ребята вынюхали все, даже нарыли счета в Дойч-банке. Свои деньги Темиров вколотил в актюбинский Промбанк. Алана сделал там управляющим. Документы о создании международного фонда полностью готовы, остается найти западного соучредителя, желательно из приличной страны. Я держу на контроле все перемещения Темирова. Сейчас с ним начинает работать мой человек. Поначалу она была любовницей Глотова, но вместе с фондом переходит в постель к уважаемому Жаке.

— Ты в ней уверен?

— Это необязательно. Ее дочь случайно попала в руки Гнилого. Жалко девку, села на иглу. Мама будет недовольна.

— Ерунда. Вытащим. Пусть Гнилой девчонку не трогает. Крыша-то у него еще на месте?

— Едет понемногу. Денег требует.

— Фрина выдаст пятьсот долларов. Но чтобы все передал, без глупостей. — Понтифик встает. Наклоняется к углам, втягивает носом в себя дым. Медленно отходит. Садится рядом с Иголочкиным. Треплет рукой его по голове. — Ладно. ВИДЭО МЭЛИОРА ПРОБОКВЭ, ДЭТЭРИ-ОРА СЭКВОР — «вижу и одобряю лучшее, а следую худшему…» Так-то.

Артемий погружается в свои мысли и не обращает внимания на то, что Иголочкин встает, наливает вино в фужер, выпивает, кривится, снова наливает и выпивает.

— Дорогой понтифик, как и обещал, принесу все их миллионы вам на блюдечке. Не беспокойтесь. Как вы учили — ДИКТУМ ФАКТУМ.

В ответ Артемий кивает:

— Иди. И постарайся появляться здесь пореже.

Уже на выходе из комнаты Иголочкин останавливается и осторожно намекает:

— Вспомните обо мне, когда придет дама в апельсиновой норке.

Макс выбирает рабство. Мучительное и сладостное. Он идет к Элеоноре не на свидание, не на встречу, не в гости. Он идет упасть у ног своей госпожи. Вера много лет обворовывала его жизнь и довела до того, что Максу жалкие остатки собственной жизни безразличны. Их можно сгрести в кучу и жечь. А можно горстями разбросать во все стороны света. Сейчас, зажав в руке бумажку с кодом парадной двери, он спешит по Тверской. Спешит эмоционально, не физически. Ватные от волнения ноги еле передвигаются. Скорая встреча пьянит его, кружит голову, отнимает способность логически мыслить. Он несет ей безумство своей вспыхнувшей любви, а она ждет спасения от тараканов. В арке Макс сталкивается с высоким полным рыжим господином, задумчиво застегивающим дорогое кашемировое пальто. Он так же, как и Макс, чем-то глубоко взволнован или озабочен. Поэтому некоторое время они удивленно разглядывают друг друга. «Вот какие люди обитают в этом доме, — самоуничижительно думает Макс. — Другая порода. У них проблем с женщинами не возникает». Рыжий смотрит на него сверху вниз. Пухлые губы расплываются в улыбке.

— Извините, — как можно небрежнее бросает Макс.

— Да не очень и помешал, — успокаивает его детина и солидно направляется к поджидающему его «мерседесу».

Макс нажимает на кнопки кода и входит. «Голубые танцовщицы» Дега приветствуют его кокетливыми поворотами очаровательных головок. Консьержка вопросительно смотрит.

— Мне к Элеоноре Ласкарат, — извиняясь, объясняет Макс.

Консьержка внимательно изучает что-то в своей тетради. Потом подозрительно рассматривает его с головы до ног.

— Морильщик тараканов?

— Да, да. Меня пригласили, — радуется Макс.

— Знаете куда идти?

— Записано! — Макс помахивает бумажкой.

Консьержка одобрительно улыбается и уважительно спрашивает:

— Может, и у нас туточки заодно погоняете прусаков, а то ведь прямо по столу бегают.

Макс с удивлением смотрит на нее, не совсем понимая, о чем она просит. Но раздумывать некогда. Его ждут. Ничего не отвечая консьержке, садится в старый, довоенный лифт.

Возле двери Элеоноры Макс переминается с ноги на ногу, трясет руками, прежде чем нажать на кнопку звонка. Так ведут себя бегуны перед стартом на стайерскую дистанцию. Наконец, решается — звонит. Один раз, второй, третий… Молчание. Макс повторяет звонки. В душе почему-то зарождается надежда, что никто не откроет. Он уже мечтает об этом. Слишком велико напряжение. Перед горем пасуют многие, перед счастьем — испытывает страх каждый…

Из-за двери раздается глухой голос:

— Кто там?

— Макс. Насчет тараканов.

— А… Нет, сегодня не получится. Приходите… приходите…

Элеонора не знает, на что решиться. У нее дрожь в коленках. Только что ушел Степан. На полу валяется разрезанная на лоскуты одежда. Голова кружится от немыслимого секса и французского шампанского. В таком состоянии принимать морильщика тараканов смешно. Смешно-то оно смешно. Но не до смеха. Элеоноре страшно оставаться одной и покорно ждать наказания Ласкарата, наверняка наблюдавшего угарный разврат, совершаемый в его квартире. Помня бешенство Василия при малейшем поводе для ревности, она понимает, что обречена. Зачем-то в растерянности глядит в зеркало. На ней — довольно закрытый длинный пеньюар цвета морской волны, домашние туфли на высоких каблуках с бантами на носках. Ничего из недавней оргии на ее лице не запечатлелось. Она умоляла Степана не уходить. Но у него деловые встречи, до самой ночи. Зимний короткий день вот-вот скроется за сильным снегопадом, и на нее снова начнут наваливаться звуки, и снова она останется наедине с призраком… От этих мыслей Элеонора едва не падает в обморок. Ее рука сама открывает защелку замка.