— Хорошо, что вернулась домой. Я искал тебя. Мне дали адрес. Квартира где-то во дворе дома на Тверском бульваре. У меня записано… Там собираются наркоманы. Я не упрекаю тебя, нет. Вера не знает. Она не поймет. Не говори ей. А я понимаю. Я сам выпил, потому что жизнь оказалась совсем не такой, какой нам казалась. Мы никогда не были близки. У тебя есть отец… там, в Америке. А я — неудачная замена ему. Но понимаешь, мы с тобой прожили двенадцать лет. Для тебя это ерунда, а для меня — вся жизнь. Она глупо заканчивается, и, оказывается, кроме тебя, у меня никого нет. Не думай, я не навязываюсь… просто говорю без упреков… Ты как? Плохо тебе?

Аля в ответ еле слышно со стоном просит:

— Принеси стакан водки, иначе я умру… жуткая боль. Печень разламывается… — Приподнимает из воды худую руку со шрамами и точками от игл. — Пойди, там у меня в столе таблетки. Амитриптилин. Принеси две штуки. — Рука бессильно падает в пенистую воду.

Макс не решается выполнить ее просьбу.

— Может, лучше «скорую»?

— Отстань! Уйди! Не трогай меня! — взрывается воплем Аля и пытается вылезти из ванны. Ее угловатая фигура с острыми плечами, с выпирающими ключицами, маленькой неразвитой грудью, напоминает тушку дешевого сине-желтого цыпленка. Макс с силой толкает ее назад в воду. В дверях появляется Вера. С отвращением наблюдает за ними.

— Хороша сценка — пьяный отец купает пьяную дочь!

Макс поворачивается и впервые в жизни орет на нее:

— Уйди, сука!

Возмущенная, она стремительно уходит. Макс продолжает лить воду на голову Али.

— Потерпи. Я знаю, ты колешься… тебя научили, я знаю. Но нельзя… потерпи, пройдет.

— Водки, дай водки, — молит Аля почти в бессознательном состоянии.

Макс идет на кухню. Слава Богу, Вера убралась оттуда. Достает из холодильника разведенный спирт. Наливает полстакана. Возвращается в ванную комнату. Аля пьет жадно, словно простую воду. Шепчет:

— Колеса принеси… колеса в ящике… дай мне уснуть. Я не выживу. Дай мне уснуть.

Макс хватает Верин махровый халат, вытаскивает из ванны Алю. Заворачивает ее, как ребенка, поражаясь невесомости и податливости тела. Несет в комнату. Кладет на диван. Аля в отключке. Перекладывает ее на бок, чтобы не захлебнулась собственной рвотой. Выходит из комнаты, на всякий случай оставив включенной настольную лампу. По пути наталкивается на Веру. Злость и ненависть прут из затемненных стекол ее очков. Ругаться с ней он сейчас не в состоянии. И тем более убивать. Лучше выпить водки. С трудом обходит ее в узком коридорчике. В спину слышит дежурный вопрос:

— Что с ней?

— Ничего, уснула. Завтра понемногу придет в себя. Она молодая, организм здоровый. Не ходи туда. Там тебе делать нечего.

Не успевает он сесть в кресло, раздается звонок. Кто-то пожаловал в гости. Вера открывает дверь. Входят шумный и веселый Туманов в обнимку с нагловатой Надей. Матвей Евгеньевич протягивает Вере одну красную розу на толстой, завернутой в целлофан ножке.

— Прелестнице Верочке, лучшему тумановеду!

— Некстати вы, у нас с Алей плохо, — не взяв протянутый цветок, Вера уходит на кухню.

Туманов обиженно вздергивает домиком свои черные мохнатые брови, передает розу Наде. Громко объявляет:

— Мы же договаривались! А где Макс?

«Пожалуй, даже неплохо, что они пришли», — думает Макс и идет встречать гостей.

— Нет… нет… Если наш визит в тягость, мы не претендуем, — раздеваясь и помогая снять пальто Наде, бурчит Туманов.

Макс успокаивает его и приглашает в комнату. На журнальный столик выставляются бутылки, принесенные с собой. Надя строго смотрит на Матвея Евгеньевича:

— Пойди, пригласи Веру. Мы же в семейном доме.

Но Макс хватает его за край красной куртки.

— Пусть побудет там. Сама придет. Аля заявилась совершенно больная. Но к завтрашнему утру оклемается. А выпить мы выпьем в любом случае.

Надя с хитрым выражением лица шепчет Максу:

— Вам привет… сами догадайтесь, от кого. Меня благодарили за знакомство.

Макс поеживается от охватившей все тело истомы. Любой намек на его отношения с Элеонорой затрагивает самые интимные струны его души. В глазах Туманова появляется игривый блеск.

— О, поздравляю! Приятно, что я оказался прав. На эти дела у меня слух тончайший.

— Как же, первая скрипка, — язвит Надя.

— Вторая, прелестница, но зато какая вторая! — парирует, смеясь, Туманов.

Максу хочется подробно расспросить у Нади, какие слова сказала о нем Элеонора, но он стесняется Матвея Евгеньевича, способного опошлить любые отношения. Макс суетливо ухаживает за пришедшими. Идет на кухню, не обращает внимания на насупленную, нервно курящую жену. Достает из холодильника колбасу, сыр, банку шпрот и перец в томате. Прихватывает консервный нож и возвращается в комнату. Там на диване Матвей Евгеньевич целует уклоняющуюся от него Надю, запустив глубоко под юбку левую руку. Макс предупредительно кашляет. Туманов отрывается от своей прелестницы, достает из красной куртки очки в тонкой оправе, надевает их и принимается за чтение этикеток консервов, Макс достает из мебельной стенки рюмки, всем наливает принесенный Тумановым «Абсолют».

— Мне с апельсиновым соком, — просит Надя.

Макс с радостью ухаживает за ней. Ведь они незримо связаны образом Элеоноры. После всех сегодняшних стрессов, идиотских поступков и несостоявшегося скандала ему больше всего хочется тихо сидеть, не спеша пить водку и говорить об Элеоноре. Матвей Евгеньевич не страдает душевными муками, к тому же голоден. Поэтому активно поедает блюдо, сотворенное из кусочков колбасы, сыра и перца в томатном соусе. По мере поглощения нехитрой закуски он интересуется, почему до сих пор к ним не присоединяется Вера.

— Пойди, пригласи. Она к тебе более лояльна, — без всяких эмоций предлагает Макс.

— Мотик, давай, а то супчику хочется, — умоляюще складывает руки Надя.

Матвею Евгеньевичу стратегически нежелательно портить отношения с подругой своей жены. Поэтому он без пререканий отправляется на кухню. Вера в гордом одиночестве продолжает курить. Перед ней — чашка нетронутого кофе. Туманов садится напротив. Притворно улыбается:

— Веруня, прелестница наша, перестань дуться. Лучше вместе радоваться жизни. Аля твоя выздоровеет. Иначе и быть не может. Что с ней?

— Не знаю, кажется, пьяная или еще хуже… — дрогнувшим голосом отвечает Вера.

— Э, милая, кто в молодости не проходил через такое. Радуйся, что дома, а не в милиции или в Склифе. Потерпи год-другой, и махнет твой раздражитель к папаше в Америку.

— Ждет он ее, — злится Вера.

— Ждет не ждет, а принять обязан. Я с ним там не встречался, но слышал, преподает в Йельском университете. Дело, конечно, малоприбыльное, но, по нашим понятиям, жить можно.

— Хорошо бы, — вздыхает Вера. Тушит сигарету. Пьет кофе. Чашка дрожит в руке. Ставит ее на блюдце. Надрывно, не контролируя себя, принимается изливать душу:

— Сегодня я получила сполна за все двенадцать лет, отданных этой семье. Але было четыре года, когда уехал Валентин. Ну скажи, зачем мне чужой ребенок? Я своих могла бы нарожать! Но пришлось воспитывать эту. А на зарплату, которую мы получали, еще одного ребенка позволить было невозможно. Наступила на свое женское материнское счастье. Лишь бы в семье был мир и покой. И что в результате? Мне, считай, пятьдесят, кому нужна? Мечтала докторскую защитить… выяснилось, наука больше не в почете. Аля в любом случае добром не отплатит. В лучшем — уедет, в худшем — и говорить страшно. А Макс? Он меня впервые в жизни оскорбил. Перед вашим приходом. Грязно. Отвратительно. Я вдруг почувствовала, что он меня ненавидит. Оказывается, с годами любовь переходит не в дружбу, а в ненависть. Представляешь, я заботилась о нем, служила опорой. Да без меня он бы спился! И взамен?! Ему сорок четыре, он мужчина, начнет все сначала, даже детей наделает с какой-нибудь дурой из овощного магазина. А мне куда прикажете? Получается, прожила с чужими людьми? Они вытирают ноги, и с приветом, Вера…