Все пренебрежительнее отношение короля к Луизе Ла Вальер, особенно этому способствовал злой и острый язычок Монтеспан. Окончательно стряхнув с себя все узы прежней дружбы с Ла Вальер, как уже ненужный балласт, Монтеспан начинает умно, язвительно, так, между одной шуткой и другой, критиковать Луизу. Король не дерево, меткие замечания Монтеспан попадали в цель и хотя и не ранили его сердца, но насаждали недовольство и досаду на Луизу. Она бороться с Монтеспан не умела. Не для нее придворные интриги. Она попросту терпела. Терпела, когда начали ее дико унижать. Вдруг ни с того ни с сего король поместил обеих любовниц в одних апартаментах, так, что, идя в комнаты Монтеспан, надо было миновать комнаты Ла Вальер. И, направляясь к своей Франсуазе, король проходил мимо Ла Вальер и, бросая ей на колени щенка, говорил: «Этого общества вам должно хватить». Ни одну свою наложницу в гареме не унижал так турецкий падишах. Для каждой был назначен день его ночного к ней визита. Все гаремные жены дружили друг с другом, а все споры между ними разрешала главная жена — султанша. Жены гарема обожали своего падишаха и никогда не имели к нему недобрых чувств. В душе Ла Вальер рождается чувство несправедливости поступков всегда такого справедливого Короля-Солнца. Потом, когда она уйдет в самый ортодоксальный из всех монастырей — кармелиток, где монахинь держали в большей строгости, чем государственных преступников, она скажет: «Когда мне там станет очень тяжело, я вспомню, что они здесь вытворяли со мной. По сравнению с этим монастырские порядки мне раем покажутся».
Не более трех часов наслаждалась Ла Вальер каждым из четырех рожденных ею с королем ребенком. Потом его забирали и отвозили на воспитание в деревню. Видеть их матери не полагалось. Дети Монтеспан растут все вместе со специальной бонной, слугами, нянюшками в специально для этой цели построенном дворце, и своим материнством, к которому Монтеспан ни призвания, ни желания не имела, ей позволено «наслаждаться» сколько душе угодно. Еще одно невыносимое унижение ждет Ла Вальер, в связи с родами Монтеспан. Она рожает ребенка короля в апартаментах Ла Вальер, куда ее король неизвестно по причине какого коварства поместил. Говорят, по причине хитрости. Чтобы скрыть факт рождения ребенка замужней Монтеспан и все взвалить на Ла Вальер. Для бедной Луизы — это трагедия.
Новорожденный младенец был назван Луи Августом Бурбоном герцогом Мэнским. Родился он 31.3.1670 года. Еще шестерых детей родит Монтеспан королю и изменится внешне, конечно, растолстеет, с такой располневшей талией, что никакие корсеты уже не были в состоянии скрыть фигуры много (девять раз!) рожавшей матроны. А ляжка у нее, как скажет один придворный, случайно подсмотревший, как она, подняв платье, садилась в карету, «что тебе широкая спина мужика». Но все это будет несколько позже. Сейчас король в восторге от своей новой любовницы, и Луиза Ла Вальер серьезно задумывается над своим печальным положением. «Куртизанка, иди в монастырь!» Самое благое для тебя намерение. Испокон веков все неугодные куртизанки находили туда дорогу. Куда же еще им оставалось идти? Правда, три дороги перед ними были, как у молодца на распутье: влево пойдешь — бога найдешь, вправо пойдешь — в особняке жить будешь, прямо пойдешь — в болото распутства попадешь. Но по прямой дороженьке редко какая королевская куртизанка шла: из королевской метрессы да в объятья простого буржуа? Нет, так низко она не могла опуститься. Вот потому-то, дорогой читатель, она чаще всего уходила в монастырь. Это был очень даже простой и элегантный способ выйти из щекотливого положения, когда ты уже не нужна королю и тебя, как инвалида военного, высылают на пенсию. Ла Вальер долго не решалась на этот шаг. Уж слишком памятна ей была горячая любовь короля. Она еще колеблется, хотя приготовления для этого шага делает. Приказывает внести в ее апартаменты матрац из рогожи, днем его в трубочку свертывает подальше от любопытных глаз, а что под платьем у нее уже давно власяница, так об этом никто, даже король, не догадывается, поскольку совсем забросил ее ложе, следовательно, под ее платье не заглядывает. И вот, наконец, набравшись мужества, Ла Вальер официально объявляет о своем намерении пойти в монашки. А сама исподволь подсматривает: а как король? Не остановит ли? Нет, не останавливает. Он равнодушно между одной балетной фигурой и другой, танцуя с прелестной Монтеспан, небрежно бросает: «О, это вполне разумное решение!»
Тогда Ла Вальер, чувствуя, что все мосты за ней уже сожжены, направляется в спальню королевы Марии Терезы и бросается перед ней с покаянием к ногам. И кается в том, что любила короля, что жена-королева должна была терпеть, страдать муками простой женщины и вообще за все то зло, которое она причинила французскому королевству. Мария Тереза, добрая душа, под влиянием вечного шоколада, нервы успокаивающего, Ла Вальер простила, обняла, поцеловала, перекрестила и на новую дорогу жизни благословила. Луиза написала: «Оставляю этот свет без сожаления».
Заглянем, дорогой читатель, в дневник госпожи де Севинье: «Париж 3 июня 1675 года. Госпожа Ла Вальер вчера постриглась в монахини. Она постригалась у кармелиток. Уже более трех лет она выносила от своей соперницы обиды и грубость от короля. Она оставалась там, говорила она, только в наказание. „Когда у меня будут огорчения у кармелиток, я буду думать о том, сколько я выстрадала от этих людей“. Народу было очень много. Ла Вальер совершила свое пострижение, как все другие поступки своей жизни, благородно и прекрасно. Она красивая и смелая женщина»[79].
И вот в возрасте тридцати лет Ла Вальер стала монахиней-кармелиткой и проживет еще целых тридцать шесть лет! В монастыре напишет свой литературно-философский труд «Размышления о милосердии божьем». Мы этот уникальный труд не читали, дорогой читатель. Просто потому, что он недоступен в наших библиотеках и архивах. Сожалеем, конечно. Может, из него мы бы узнали, что милосердие божье далеко превосходит милосердие великих королей, которые, утратив любовь к горячо обожаемым когда-то ими женщинам, никогда позже к ним, даже в мыслях, не возвращались.
Ну, царствование Франсуазы Монтеспан теперь полное!
Вот теперь-то у нее полное раздолье во всем! Сколько там «пощипала» Ла Вальер королевскую казну? Фи, на какие-то там несчастные сотни тысяч франков. Сейчас миллионами бросаться будут в угоду Монтеспан. Чего только у нее нет! А ну подвиньтесь, Мария Тереза! Вам в Версале достаточно и одиннадцати комнат на первом этаже, на втором, более престижном, расположатся двадцать две комнаты Монтеспан. О, этот великолепный Версаль! Нет никого, кто бы не знал этот дворец. Этот великан полон зал, галерей, лестниц, тайных проходов, прекрасных салонов и темных уголков. Строился он для Ла Вальер, теперь достраивается для Монтеспан, окончательно достроится для Ментенон. Но если второй любовнице великолепнейшие зеркальные залы, для третьей будут… молельни… Две прекрасно и богато оборудованные молельни построили для Ментенон, ибо эта ханжа каждое великолепие превращала в келью. Сейчас пристраивается к Версалю огромная пристройка, носящая название Эрмитаж. Не от него ли произошел петербургский Эрмитаж при Екатерине Великой? Пристройка занимает целое крыло королевского дворца и состоит из картинной галереи, двух небольших комнат для карточной игры и еще одной, где ужинают на двух столах «по-семейному», а рядом с этими комнатами находится зимний сад, крытый и хорошо освещенный. Там гуляют среди деревьев и многочисленных горшков с цветами. Там летают и поют разные птицы, главным образом канарейки. Нагревается сад подземными печами. Здесь гуляют и отдыхают. Монтеспан решила превзойти оранжерею Версаля и, когда Людовик XIV подарил ей великолепный дворец Кланьи, она пожала плечами и сказала пренебрежительно: «Ох, это годится для какой-нибудь оперной певички, не для меня». Приказала дворец разрушить и на его месте построить свой, собственный, по своему вкусу и желанию и без всякого ограничения в расходах. Король уступил желанию своей новой любовницы, и вот возникло такое чудо. Опишем только один из его залов: «Посередине возвышались две огромные скалы, из которых ароматная смесь вод лилась в обширные бассейны, каждый день сменяемые туберозы и жасмины как бы росли между скалами, откуда брызгал высокий, на десять метров фонтан. Десятки птичек из позолоченного дерева пели на посеребренных ветках, начиненные соломой, дикие звери каждый час выходили из щелей и скальных гротов и издавали согласно своей натуре звук.
