Но сейчас ей больше всего нужна наука обольщения. И это ей благополучно удалось. Неизвестно, с помощью ли Дугласа или своих других немногочисленных сторонников, но ей из тюрьмы удалось бежать, она обращается за помощью и приютом к своей кузине Елизавете I Английской, и та держит ее в течение восемнадцати лет в замке на полутюремном комфортабельном положении. У королевы Марии Стюарт своя свита, слуги, ей дают содержание, но ей нельзя покидать стены замка, и за этим следит граф Шрусбери, отношения которого с Марией совсем не такие, как в тюрьме Шотландии. Здесь за ней неотступно следят, каждый ее шаг контролируется, переписка проверяется, и к Елизавете летят и сплетни, и правдивые донесения, что Мария организует заговор с целью свержения законной английской королевы. Кого-то нашли, кого-то поймали, кого-то отдали под пытки, кому-то отрубили голову — ясно одно — Мария Стюарт не успокаивается и даже здесь, в Англии, имеет своих сторонников, лояльность которых оплачивает даже ценой своего тела.

Английский парламент осудил Марию Стюарт на смерть. Елизавета якобы не подписывала официально смертный приговор, якобы это сделали без ее участия. Потом, уже постфактум, она будет истерично кричать: «Я не хотела ее смерти!» Но никого не обманет это лицемерие. Никогда без официального или неофициального ли согласия Елизаветы не обрек бы парламент Марию Стюарт на эшафот.

И вот ее последний день жизни. Ни одна женщина, наверное, не одевалась так тщательно на бал, как Мария Стюарт на свою смертную казнь. Все методично и спокойно, все тщательно продумано и все напоказ — точно не смерть ее ожидает, а великолепное празднество. Два часа с шести и до восьми ее причесывают прислужницы (потом окажется, что причесывали ее парик). Теперь платье. Его выбор тщательно продумывался: «Платье за платьем перебирала она в поисках достойного. Великолепный праздничный наряд выбирает она для своего посмертного выхода из темно-коричневого бархата, отделанного куньим мехом, со стоячим белым воротником и пышно ниспадающими рукавами. Черный шелковый плащ обрамляет это гордое великолепие. Тяжелый шлейф очень длинен. На шею надеваются драгоценные четки. На ноги надеваются белые сафьяновые башмаки. Из ларя достается носовой платок, для завязывания ей глаз — облако тончайшего батиста, длинные, по локоть, огненного цвета перчатки, чтобы кровь, брызгающая из-под топора, не так резко выделялась на ее платье. Поддерживаемая справа и слева слугами, она старается идти гордой поступью. Пораженные ревматизмом ноги не особенно ее слушаются, и нужно огромное внутреннее усилие, чтобы побороть их немощь. В своих когда-то ослепительно прекрасных руках она держит распятие из слоновой кости. Перед вхождением на эшафот обнимает одного из своих придворных и говорит: „Передай моему сыну, что я не сделала ничего, что могло бы повредить ему, никогда ни в чем не поступилась нашими державными правами“».

Колода обита черным крепом, возле нее поставлена маленькая скамеечка с черной атласной подушечкой. Преклонив колени, Мария Стюарт положила голову на плаху, после того как уже выслушала слово «прости» от своего палача! Она его простила, но история никогда этого ему не простит. Великолепный спектакль, так долго репетируемый в стенах своей тюрьмы, наполненный одним содержанием — доказать миру, с каким королевским достоинством и хладнокровием, граничащим с величием, шотландская королева приняла ужасную смерть, — пошел прахом из-за элементарного непрофессионализма этого палача. Смертельный удар с одного маху оказался тяжелым ударом по затылку, от которого Мария Стюарт даже не потеряла сознание, но дико завопила. Второй удар — глубоко рассек шею, брызнула кровь, но не разрубил голову. Только с третьего удара голова отделилась от туловища. Но когда вконец скомпрометированный палач схватил за волосы голову, чтобы показать ее нарду, то в руке у него оказался парик, а истерзанная голова с остатками седых волос покатилась по доскам грязного эшафота. Конечно, никакому режиссеру, ставившему фильм о Марии Стюарт, не пришло в голову показать эту «неромантическую» явь, эту насмешку над смертью, поэтому всегда в фильмах Мария Стюарт гордо восходит на эшафот.

Какую-то видимость величия все же позволили создать Марии Стюарт. Даже удосужились обить колоду черной материей, даже позволили самой выбрать наряд, даже не лишили ее драгоценностей. Но как все дико прозаично, буднично, грязно и убого будет со смертью Марии Антуанетты! У нее даже ниток нет, чтобы заштопать себе платье. Франция — не Англия. Франция научена исторически легко лишать людей своих голов! А чем, собственно, королева отличается от обыкновенных граждан? Она стала гражданкой, с того момента, как ее кинули в темницу, ее муж — французский король Людовик XVI стал гражданином. Демократия полная!

Гражданам, да еще таким, которые были тиранами, никаких привилегий не полагается. И «бедный тиран», как называли Людовика XVI, и его супруга, и сестра Людовика XVI Елизавета умирали на эшафоте жалко, недостойно, нищенски и Убого. Не всем им хватило мужества, чтобы с достоинством и самоотверженностью принять смерть на глазах беснующейся толпы.

Ее называют Великой! И это очень почетно, дорогой читатель! Особенно если учесть, что не так уж много Великих в истории. Ими были: наш Петр I и Екатерина II, французские Карл и Людовик XIV, Александр Македонский, римский Юлий Цезарь, Фридрих Прусский — вот, пожалуй, и весь список. Елизавета I, подобно нашей Екатерине II, это звание заслужила, если, конечно, во внимание принимать только исключительно ее государственные деяния по укреплению мощи и могущества своей страны. При Елизавете I Англия стала сильной, великой державой. Но в смысле личной жизни и наша Екатерина II, и Елизавета I Английская мало чем отличались от обыкновенных женщин, обуянных страстями. Здесь те же женские муки ревности, та же мелочность, нежелание видеть конкурирующую сторону, месть конкуренткам (только Екатерина не мстила!), те же измены и прочая мещанская чепуха, чем напичкана личная жизнь простых женщин. В эти низменные страсти никогда не «опускались» правители холодные, расчетливые, жестокие, как говорится, «без чести и совести», типа Людовика II Французского или Ричарда III Английского. Женщины же, в основном проявляющие несгибаемый ум, мужскую расчетливость и решительность, а про Елизавету говорили: «Она единственный мужчина в Англии» или по отношению к последующему за ней правлению Якова I: «Раньше королем была Елизавета, сейчас королевой Яков», как только дело касалось их личной жизни — ну прямо слабые мещаночки. То Екатерина дико страдает от смерти своего любовника и государством целых три месяца править не желает, то Елизавета по своему дворцу яростно бегает, как шальная, и в тюрьму бросает любовников, осмелившихся жениться без ее на то согласия и желания. Ревность одной и второй монархинь к своим любовникам поразительна. Но если наша матушка Екатерина, взяв свое сердце, как говорится, в кулак, не только соперницу физически не уничтожала, но даже приданое ей давала, чтобы та могла достойно выйти замуж за изменившего царице любовника, то у Елизаветы навсегда, на всю жизнь такая женщина становилась ее врагом.

К любовникам же, изменившим ей, у Елизаветы было разное отношение. Чаще она, погорячившись и даже в тюрьму неверного фаворита на какое-то время бросив, скоро приходила в себя и опять продолжала одаривать его своим расположением. Судьбы некоторых фаворитов и нашей царицы и Елизаветы I были очень схожи: они, перестав быть физическими любовниками, становились приятелями и доверенными лицами королев. Наш Потемкин, могущественный фаворит Екатерины II, потеряв ее расположение как любовник, навсегда стал ее самым близким другом и даже поставщиком ее дальнейших любовников, у Елизаветы лорд Лейчестер, с которым она вместе росла, после долголетней с ним связи стал самым близким ее советником и другом. Но если Екатерина II позволяла своим фаворитам хоть немножечко, но поуправлять государством Российским, особенно в этом отношении известен ее Платон Зубов, последний фаворит, двадцатидвухлетний, против ее свыше шестидесяти лет, то Елизавета шестидесятивосьмилетняя не позволяла своему тридцатилетнему последнему фавориту Эссексу даже чуть-чуть править государством, а когда его амбициозные планы настолько выросли, что он сам решил быть полновластным правителем, она физически его уничтожила. Но давайте по порядку. Очень нелегка молодая жизнь этой королевы: ей было всего два года и восемь месяцев, когда под мечом палача, по приказанию ее отца Генриха VIII, погибла ее мать Анна Болейн, восемь с половиной, когда по приказу отца сложила на плахе голову третья ее мачеха, шестнадцать, когда под топором палача погиб ее первый любимый мужчина, двадцать один год, когда по приказу сестры Марии Тюдор она была заточена в тюрьму и ожидала подобной участи «снятия головы», и двадцать пять, когда она стала королевой Англии, тридцать семь, когда она приказала отрубить голову английскому князю, своему кузену и другу, пятьдесят четыре, когда подписала приказ о снятии головы Марии Стюарт, своей кузине, и шестьдесят восемь, когда отрубила топором голову своего последнего, сложного, ну неуправляемого и очень любимого ею последнего своего любовника. В семьдесят лет она умрет в мрачной меланхолии, почти невменяемой и очень несчастливой женщиной, яростно протестуя против смерти, даже тем, что не желает лечиться, даже тем, что не желает ложиться, и один раз все пятнадцать часов простояла на ногах, боясь лечь в постель. Отвергая смерть и старость, ненавидя свое старое тело, седые букли волос, изможденное морщинами лицо, маскируя гнусную физическую действительность, чем только может: длинными воротниками, прикрывающими старческую шею, сантиметровыми слоями румян, пудры и крема, рыжим париком, немного напоминающим ее свои, когда-то золотистые волосы, кроваво-красной помадой на тонких злых губах и тонкой черной сурьмой на совершенно исчезнувших бровях и ресницах. Жалкое подобие молодости, жалкая маска клоуна величайшей из мировых правительниц. «Старость, — как говорит пословица, — конечно, далеко не радость», — и никого не украшает. Но поразительно, как некрасиво, отвратительно, гнусно старели монархини. Все! Возьмите хоть нашу Екатерину Великую, не могущую уже в возрасте шестидесяти лет передвигаться самостоятельно по лестницам на опухших, как бревна, ногах и приказавшую построить для этой цели специальные наклонные платформы не только в своих дворцах, но и в домах своих придворных. Французскую Анну Австрийскую, в пожилом возрасте превратившуюся в «старую жабу» с выпученными глазами, толстым картофельным носом и бочкообразной фигурой. Разница между молодостью и старостью так разительна! Только куртизанки (да и то не все!) умели стареть красиво. Диана Пуатье в свои шестьдесят четыре года по утверждению современников, близко ее знавших, выглядела тридцатилетней красавицей. Монархини в свои шестьдесят четыре года выглядели на свой возраст, но плюс еще совершенно деформированная фигура, скрюченные от подагры и ревматизма конечности и совершенно «глубоко пропаханное» морщинами лицо. Писатели не щадят старых монархинь. Описание их внешнего вида ужасает. Вот Екатерина Медичи: «Она ковыляла, согнувшись над своей клюкой, и ее тяжелые, отвислые щеки мотались»^[61].