Наши самолёты сбрасывали бомбы на врагов, вели огонь из пулемётов. Советские лётчики видели, как внизу вспыхивала и загоралась бронированная техника, в панике и ужасе разбегалась пехота, экипажи танков и артиллерийские расчеты.

Враг, сделавший ставку на внезапность, пришёл в бешенство от советского удара. В небо поднимались «Мессершмитты», «Фокке-вульфы», беспрерывно грохотали противоздушные орудия, целясь в наши атакующие самолёты. И некоторые из них, из этих тяжеловозов, не приспособленные для маневра, не выдерживали поединка с фашистами, либо загорались и падали, либо уцелевшие быстро уходили на домашние аэродромы.

Экипаж Гастелло, командира 4-й эскадрильи, сделал десяток вылетов в первые два дня войны. Летчики уничтожали фашистов, их технику, и неизменно приземлялись на аэродроме в Боровском невредимыми, будто они были заговорёнными, недосягаемыми для врагов. Но всё же общие потери наших тяжеловесов быстро росли. Что делать? И вот придумали! На них срочно ставили дополнительный крупнокалиберный пулемёт. Поэтому на третий день войны машины Николая и ещё некоторых экипажей находились на земле.

Монтаж второго пулемёта уже закончили, когда в небе загудел «Юнкерс-88». Снизившись над домами городка летчиков, он осыпал крыши пулемётными очередями. Улетев в сторону леса и там развернувшись, бомбардировщик прицельно пошёл в атаку на притихшие на земле «ДБ-Зф».

От налётчика те, кто был на аэродроме, бежали кто куда — под самолёты, в укрытия, в канавы. Николай, оценив ситуацию, открыл дверцу своего самолёта и вскочил в кабину стрелка-радиста. Там уже стояла новая, ещё ни разу не опробованная, турельная пулемётная установка с заряженной лентой.

Немец опять пикировал, и уже шёл прицельно на самолёт Гастелло.

Николай уловил противный свист, скрежет — это пули с фашистского «Юнкерса» впивались в крылья и правую плоскость его любимой машины.

— Наглец, скотина! — не сдержался капитан и выругался. — На целый аэродром замахнулся, а! Ну, гад, получай за свой разбой!

Николай схватился за пулемёт, но было поздно. Фашист уже набирал высоту. Вскоре он развернулся там же над лесом, где и первый раз, и пошёл на второй заход, стал приближаться.

Капитан увидел, как с борта «Юнкерса» неслись прямо на него красные жгуты — это были пули.

Это неслась смерть!

Злость охватила командира экипажа.

До боли в пальцах сжав пулемёт, Гастелло нажал на спуск и выдал длинную очередь по летящему врагу. Самолёт потерял равновесие, качнул крыльями, а ближе к лесу зачадил из хвоста чёрным дымом, самолёт падал, приближался к земле.

И неожиданно в стороне от аэродрома, возле леса, раздался оглушительный взрыв — это «Юнкерс-88» грохнулся о землю, взорвался не израсходованный боезапас.

Красноармейцы, вскочив на аэродромную полуторку, покатили искать экипаж сбитого стервятника. И довольно быстро нашли его.

Экипаж взяли в плен.

Командиром оказался ас-подполковник, на груди у него болтались три «Железных креста». Важная птица — куда с добром! От страха подполковник тряс головой, ещё не веря, что его сбила русская пуля на третий день войны. Фашистский лётчик озирался на товарищей — майора, лейтенанта и капитана, будто те были причиной падения «Юнкерса-88».

Весь экипаж был в полном составе.

Фашиста-подполковника привели на допрос.

Наглость и самоуверенность ещё не выветрились из него, он высокомерно заявил переводчику:

— Я бомбил Англию, Францию! Я летал над Голландией, Бельгией, Норвегией, — переводил наш офицер слова германского аса. — И везде, где только появлялся немецкий самолёт, все разбегались в разные стороны. Нас всюду боятся! А ваши летчики даже с земли ведут по нам огонь. Непонятная страна, непонятная война!

— Мало сбивать, вас вообще нужно убивать! — вставил реплику один из наших офицеров и попросил перевести её.

Переводчик передал её смысл командиру экипажа, лицо у него сделалось багровым, и он опять затряс головой, находясь во взвинченном нервическом состоянии.

— Покажите, кто меня сбил? — попросил фашист.

— Много чести для него, — бросил командир полка. — Переведи, смотрин для фашиста не будет. Ишь, чего захотел! Здесь ему не цирк!

Действительно, для этого фашистского подполковника, да и миллионов других фашистов Советский Союз предстал с первых дней их нападения «непонятной страной». Они думали, что будет, как в Европе: от радости начнут кидать шляпы вверх и кричать «ура» Гитлеру — так, по крайней мере, представлялся им поход на Восток. Теперь сбитый экипаж увидел то, что было на самом деле.

Капитан Гастелло тоже был в комнате, где допрашивали фашиста, жадно поедал его глазами.

Дали бы волю, Николай в порошок стёр бы подполковника только за то, что он изрешетил одну плоскость его машины.

Но кто ж её даст?

Уже в конце допроса, к удивлению тех, кто присутствовал, фашист, нервно подёргивая головой, предложил нашим офицерам… «сложить оружие и сдаться в плен».

Кто-то из наших лётчиков в ответ на «ультиматум» фашиста громко захохотал.

Засмеялись и другие офицеры.

Да, предложение немецкого аса-подполковника развеселило «небесную пехоту».

Утром пленный экипаж отправили в Москву.

Шёл пятый день вероломной необъявленной войны.

Ещё с вечера Николай, чтобы не забыть об этом в утренней суете, сказал Анне:

— Завтра семьи нашей эскадрильи пойдут на эвакуацию, и ты собирайся с Виктором. Да не плачь, ты, милая Аннушка, прошу тебя, не плач! Рыдать должны они, а не мы. Мы будем бить их, псов поганых. Они ещё пожалеют, что пришли к нам! Будут удирать, только пятки засверкают.

Анна прижалась головой к плечу мужа.

Рано утром Николай ушёл на аэродром.

Его экипаж стоял перед самолетом, ребята бравые, как на подбор.

Штурман — лейтенант Анатолий Бурденюк, стрелок-радист — старший сержант Алексей Калинин, и только что включенный в экипаж — люковый стрелок, лейтенант Григорий Скоробогатый, он впервые вылетал с командиром эскадрильи.

Рядом застыли экипажи капитана Александра Маслова и старшего лейтенанта Фёдора Воробьева.

Три экипажа получили задание командира полка — остановить продвижение колонн фашистов к столице Белоруссии городу Минску.

Самолёты один за другим поднялись в воздух, взяли курс к заданной цели.

Вскоре они уже летели над изгибом шоссе Молодечно-Радошковичи, в сорока километрах от Минска. Там остановилась на отдых немецкая бронетехника. Солдаты достали термосы, пили чай, ели бутерброды. Сюда же подъехали большие цистерны, из них в баки танков и самоходных установок заливали топливо.

Вдруг над врагами, резко снизившись, загудели наши тяжелые бомбардировщики, каждый нёс на борту по три тонны смертельного груза.

Бомбы падали на танки, бочки с горючим, на экипажи, ошалевшие от внезапности. По немцам с бортов самолетов строчили из пулемётов. Вспыхивали взрывы, кричали раненные. Черный дым поплыл над колонной. Лётчики, отбомбившись, разворачивались в небе и вновь шли в атаку.

Самоходные скорострельные зенитки фашистов, приданные танковым частям, молотили снарядами небо, пытались ухватить в прицел русских «бестий».

Самолёт Гастелло в третий раз пикировал, в третий раз точно в цель сбросил бомбы.

И уже «ДБ- Зф» делал разворот, когда Николай увидел сквозь стекло, как машина капитана Александра Маслова, его давнего друга, вспыхнула, пошла вниз, быстро приближаясь к фашистской колонне на шоссе.

— Саша, Саша! — прокричал по рации Гастелло, пытаясь связаться с другом.

Маслов не отозвался, в наушниках слышались шум, треск, сквозь них голос Александра не прорезался. Гастелло уже не мог видеть, куда падал самолёт Маслова — на вражескую колонну или в сторону, на поле за лесом.

И тут же Николай услышал по рации голос своего штурмана:

— Командир, попадание в хвост, — докладывал Анатолий Бурденюк. — Горим! Мы горим!

Николай лихорадочно соображал, что делать. Посадить подбитую машину на землю — означало верный плен; выброситься экипажу с парашютами — означало то же самое.