— Послушайте, здесь тридцать или сорок лет семейной истории. Нельзя ожидать, чтоб вы появились на сцене в последнюю минуту и сразу во всем разобрались. Знаете вы это или нет, но отец просто стремился мне отомстить и одновременно сломать семейные традиции.
— Так только кажется, — возразила она. — Его замысел был в том, чтоб об этом позаботилась я, если его не будет в живых. Поймите — то, что случилось, — не моя вина. Если бы Артур был жив, он бы сделал это сам. Он собирался рассказать вам обо мне, затем разъяснить свои планы. Когда же узнал, что может до этого не дожить, он передал контроль мне, чтоб я сумела сделать то, что он замыслил. Он доверял мне, понимаете? Я не могу этим пренебречь.
— Это тяжелая ноша. — В голосе Роберта не было ни тени иронии. Алексе подумалось, что он мог бы стать превосходным актером, но затем она сказала себе, что судит несправедливо. У нее нет причин полагать, что он неискренен. — Он дал вам контроль, понимая, что вы могли бы отказаться? Он, должно быть, исключительно вам доверял!
— Да. Не знаю, почему, это и неважно. Я не просила его, но дала ему обещание, и обязана его исполнить.
— Вы не обязаны исполнять его, Алекса, — продолжал он. — Есть десятки различных способов отвергнуть его и избавить себя и всех остальных от множества неприятностей. Оставьте свои претензии, поймите, что отец был не в здравом рассудке, когда писал свое последнее завещание. Вы будете богатой женщиной, богатой вдовой. Мы подпишем соглашение, какое вы захотите — на пять миллионов, на десять, на большую сумму, если станете настаивать, и вернемся к первоначальному завещанию, без судебной войны. Не станете же вы тратить на тяжбу ближайшие десять лет? А если вы победите — что вовсе не гарантировано, — неужели вы действительно хотите потратить всю оставшуюся жизнь на заботу о состоянии? Или о всем семействе. Зачем отдавать жизнь борьбе, к которой отец вас принудил, не объяснив даже как следует, что собирается сделать? Игра не стоит свеч. Предоставьте мне беспокоиться о Кайаве, и о кузенах с кузинами, и проклятом Фонде Баннермэна, и обо всем прочем. Для этого меня и готовили, в конце концов.
Он улыбнулся ей. Со своим темным загаром, безупречными зубами и отличным сложением, Роберт обладал тем самым звездным качеством, которое заставило бы всех смотреть только на него, даже если бы в комнате было сто человек. Рядом с ним несчастные Букер и Патнэм казались блеклыми, скучными, как бы вне фокуса — просто статистами.
Де Витт сделал ей точно такое же предложение, с меньшей прямотой и меньшим обаянием, и она не впала в искушение. Роберт заставил то же самое прозвучать столь соблазнительно, что она почти сказала «да». Она поймала себя на том, что кивает, пока он говорит, словно соглашаясь с каждым его словом. Он наклонился вперед, ближе к ней, на редкость свободно для человека, опасно балансировавшего на подлокотнике софы — и коснулся ее руки мягко, ненавязчиво, словно случайно.
— Подумайте над этим, — сказал он. — В перспективе это лучший выход.
Она почти готова была признать его правоту, если б не его прикосновение. Не то, чтоб она обиделась — напротив, она будто бы испытала удар электричеством. Стоило лишь ей закрыть глаза, как она слышала голос Артура. Но даже с открытыми глазами воспоминание об Артуре было столь сильным, что у нее не было иного выхода, кроме как подчиниться его воле.
— Я не могу этого сделать, — твердо сказала она.
Роберт откинулся назад, по-прежнему улыбаясь, хотя в глазах его было нечто, свидетельствующее, что он принял какое-то решение.
— Мне кажется, вы совершаете ошибку, — вежливо произнес он.
Сесилия провела рукой по глазам.
— Роберт, дорогой, давай покончим с этим. Ты ничего не добьешься. А у меня начинается мигрень.
— Я просто хочу получить от Алексы четкую картину происходящего.
— Мы получили четкую картину, Роберт. Во всяком случае, я. — Сесилия впервые прямо посмотрела на Алексу. — Если никто иной в семье не посмеет высказать ее, посмею я. Вы бесстыдно использовали моего отца. Он был зол на Роберта. Он разочаровался в Пате. Он не понял, почему я уехала в Африку — не захотел понять. Вы сыграли на его чувствах, подливая масла в огонь в своих наглых и корыстных целях. Вы украли его у нас, а теперь пытаетесь украсть наше состояние. А чтобы оправдаться, городите кучу чепухи о музее отца и об его планах насчет семьи. Как будто вы имеете какое-то право диктовать нам! — Сесилия сделала паузу. Она сидела, скромно сложив руки на коленях, с приятным выражением лица, посторонний наблюдатель счел бы, что она просто вежливо улыбается. Только глаза, огромные, наполненные слезами и холодные как у наемного убийцы, выдавали ее чувства, — хотя, пока она говорила, на ее загорелых щеках выступили два красных пятна, словно она слишком долго пробыла на леденящем зимнем ветру. — Роберт может разводить любезности, если ему угодно. А я не стану, даже ради него. — Она улыбнулась, словно сказала Алексе нечто приятное, может быть, комплимент. Или это была просто привычка, светский прием, выработанный до автоматизма и столь глубоко въевшийся в кровь, что она не могла избавиться от него даже в гневе? До Алексы пока не доходило, что улыбка Сесилии, как бы редко она себе ее ни позволяла, была несомненным признаком неприязни, что выказывать, сколь безупречны ее манеры, тем, кого она презирала в душе, доставляло ей самое большое наслаждение.
— Я не собираюсь ни с кем любезничать, мисс Баннермэн, — сказала Алекса, изо всех сил стараясь, чтоб ее голос был ровным. Она не должна позволить Сесилии Баннермэн спровоцировать себя, твердила она, хотя чувствовала, как ярость растет в ней подобно вулкану, готовому взорваться. — Однако я не собираюсь позволять разговаривать с собой как с прислугой.
— Как с прислугой? Наши слуги всегда были порядочными, респектабельными людьми, которые знали свое место. Хотя, полагаю, от вас вряд ли можно ожидать, что вы способны это понять.
— Довольно, Сеси, — предупредил ее Роберт. — Так ничего хорошего не добьешься.
— Я просто позволила себе быть честной, Роберт. Уверена, что мисс Уолден меньшего и не ожидала.
— Я не «мисс Уолден», мисс Баннермэн! — Алекса встала. — Меня нисколько не беспокоит ваше богатство, и нисколько не волнует, что вы обо мне думаете. Но я — жена вашего отца… его вдова, — поправилась она, — и пока вы этого не признаете, я буду сражаться с вами до последнего пенни. Даже если на это потребуется вся моя жизнь!
И с чувством удовлетворения она вышла из комнаты.
Роберт Баннермэн, отметил Букер, казалось, скорее доволен вспышкой Алексы.
К его удивлению, Роберт попросил его остаться, в то время, как Патнэм, как хороший солдат, был отослан заботиться о Сесилии. Теперь же, когда Роберт объяснил ему, зачем он его задержал, Букеру хотелось, чтоб у него хватило ума уйти с Сесилией. Беседы тет-а-тет с Робертом всегда создавали проблемы.
— Не читай мне лекций об этике, — прорычал Роберт. — Я не в настроении их слушать.
— Роберт, дело не в этике. Это просто здравый смысл.
— Простой здравый смысл, Мартин, меня тоже сейчас не интересует. Если бы мне нужен был канцелярский работник, я бы удовольствовался дядей Корди. Это все, на что старый сукин сын годится. Я следил за ней как ястреб, черт побери. Она что-то скрывает, Мартин, я знаю это. Перестань спорить со мной и отправляйся в Иллинойс.
— Я уже сказал «нет» де Витту, когда он это предложил. Я юрист, а не детектив.
— Меня не волнует, что ты сказал дяде Корди. Это между нами, Мартин. Я когда-нибудь просил тебя об услуге?
— Много-много раз. И я всегда делал то, что было в моих силах.
— А ты когда-нибудь просил меня об услуге?
Букер вздохнул. Они сидели в кабинете Роберта, обставленном книжными полками с ручной резьбой, содержимое которых подбирал декоратор. Роберт, когда он вообще читал, предпочитал шпионские романы, и одной из задач его секретаря было следить, чтобы на ночном столике посла лежал свежий запас последних изданий в бумажном переплете. Книги на полках представляли то, что декоратор счел подобающими для посла: исторические труды, атласы, энциклопедии, тяжеловесные биографии, толстые тома классиков в кожаных переплетах, до которых дотрагивались лишь тогда, когда стирали пыль. Напротив располагался огромный телевизор. Роберт наблюдал за футбольным матчем, приглушив звук.
