— Крепись, парень! — пилот, выпрыгнув вслед за ним, проводил Букера в тень навеса, где тот остановился на миг перевести дыхание. Внутри находился пыльный «лендровер» с открытым капотом. Рядом высокий бородатый блондин с яркими голубыми глазами вытирал ветошкой грязные руки. Он был в коротких шортах и сандалиях, и Букеру, даже в его теперешнем состоянии, не составило особого труда догадаться, что это и есть один из тех несчастных норвежцев.

— Ну как, Карл, — бодро заговорил пилот, явно невосприимчивый к жаре, — подбросишь нас до лагеря беженцев?

Выражение лица норвежца, и без того меланхоличное, затуманилось еще больше. Он отрицательно покачал головой.

— Машине капут, — сказал он. — Я думал, может, вы привезли запчасти.

— Ладно. Не бери в голову. Они там слышали, что прилетел самолет. Кто-нибудь приедет.

— Возможно. Но они очень заняты.

— Насколько далеко лагерь? — спросил Букер. Он лелеял надежду на автомобиль, возможно, даже с кондиционером, на бутылку холодного пива. На сотню футов от воды берег озера был покрыт слоем гниющей под яростным солнцем разлагающейся рыбы, и вонь ошеломляла.

Перспектива ожидания казалась невыносимой. Земля обжигала даже в тени, сквозь подошвы прочных черных туфель. Неожиданно он почувствовал зуд и обнаружил, что его руки сплошь покрыты множеством зеленых мелких мух, а потом осознал, что они еще и на его лице. Он попытался было смахнуть их, но мухи налетели еще пуще, деловито облепляя веки и ноздри.

— Озерные мухи, — объяснил норвежец. — Они кусаются не очень больно. Лагерь примерно в десяти километрах. — Он небрежно указал рукой на видневшиеся вдали скалы. — За этой грудой камней.

Букер с трудом представлял себе, как вообще хоть кто-то мог отважиться жить «за этой грудой камней», не то что целое поселение.

— Лагерь большой? — спросил он в надежде, что в таком случае там может оказаться помещение с душем или хотя бы с кондиционером.

— Большой, — ответил норвежец. — Несколько гектаров. Там тысячи людей живут в палатках — те, кому повезло, конечно.

— В палатках? Тысячи людей? Откуда?

— Они перешли границу Уганды. Там, в Уганде, засуха, племенные войны, поговаривают, даже каннибализм. Кенийцы не хотят их здесь терпеть, поэтому согнали в лагерь. Если они попытаются двинуться оттуда, племя туркана убьет их всех. Здесь едва хватает пищи и воды самим туркана, так что не надо их винить в жестокости. — Он выглянул из-под руки. — Похоже, вам повезло.

Вдали, между двумя скальными выступами, Букер увидел — или подумал, что видит, — клуб пыли. Устремив туда свой взгляд так пристально, что у него даже заболели глаза, он разглядел черную точку, которая затем начала увеличиваться с каждой минутой. К горькому разочарованию Букера, к ним приближался открытый джип. При мысли о том, что в нем предстоит проехать десять километров, у него заныло сердце.

— Карл, пива для нас не найдется? — спросил пилот.

Норвежец скорбно покачал головой.

— До следующего самолета — нет. В любом случае, генератор тоже капут. Нету льда.

Джип промчался по взлетной полосе, сопровождаемый ордой голых, тощих, как стервятники, детей. Букер не понимал, как они могут бегать по такой жаре. Сам он с трудом мог даже стоять.

Джип остановился, и оттуда вышла женщина. Как только Букер увидел ее, он внезапно ожил: он словно бы снова оказался в Кайаве холодным осенним утром и, стоя на лестнице, смотрел, как Сесилия и ее отец садятся на коней, чтобы возглавить охоту с гончими по огромному лугу, а кругом, насколько в состоянии видеть глаз, тянутся земли Баннермэнов — округлые пестрые холмы, пылающие в ярком свете красным и рыжим…

Тогда она была в черной амазонке и высокой шляпе с вуалью — женщинам Баннермэнов полагалось ездить по-дамски даже на псовой охоте в Кайаве. Это была одна из великого множества «особенностей», что отличали Баннермэнов от других людей — даже от других богатых людей.

Она всегда была худой — среди Баннермэнов вообще не было толстых, словно лишний вес не являлся проблемой для тех, кто принадлежит их классу и состоянию. Сейчас она еще больше похудела, а ее кожа запылилась и была залеплена мошками. На ней были брюки цвета хаки и бледно-голубая рубашка, мокрая от пота. На голову был накинут капюшон, вроде тех, что носят в наиболее либеральных монашеских орденах, создавая некий религиозный эффект. На рукаве у нее была повязка с красным крестом.

Он подошел к краю навеса, чтобы она могла сразу его увидеть, судорожно соображая, каким образом сообщить ей печальное известие. Около двух дней он не думал почти ни о чем другом, но теперь, когда он был здесь, все заготовленные фразы показались ему нелепыми. Да и необходимости в этом не было: она наверняка сама обо всем догадается, как только его увидит.

Она остановилась в нескольких футах, все еще на солнцепеке. Прикусила губу точно так же, как во время соревнований в Девоне, когда она выиграла Резервный чемпионат, или в тот день, когда они расстались.

— Мартин! — сказала она тем ровным голосом, что он так хорошо помнил, который казался посторонним совершенно лишенным эмоций, но всегда неуловимо трепетавшим от усилий скрыть свои чувства — которые, как предполагалось, не должны быть присущи Баннермэнам. — Это отец?

Букер кивнул. Он надеялся, что сумел придать своему лицу достаточно скорбное выражение, несмотря на залепившую его мошкару. Сам он не скорбел по Баннермэну, как и большинство людей — но знал, что Сесилия не входит в их число.

— Он болен, Мартин? Он зовет меня?

Букер откашлялся. Ему хотелось бы поговорить с ней без посторонних, чтоб их не слушали пилот и норвежец, но он не мог заставить себя выйти на солнцепек. Он чувствовал, что выглядит нелепо — без сомнения, он был единственным человеком на сотни миль вокруг, который был одет в темно-синий костюм-тройку и держал под мышкой черный кожаный кейс.

— Сеси, он умер, — наконец мягко сказал он.

Он решил не говорить о смерти Баннермэна больше, чем это необходимо. Должно пройти достаточно времени, чтобы Сеси узнала все подробности. Сейчас неподходящий момент.

Мгновение они стояли, глядя друг на друга в молчании, затем Букер выступил на солнцепек и обнял ее, когда она разрыдалась. Она была последней из детей Артура Алдона Баннермэна, кто узнал об его смерти. И единственной, кто заплакал.

Посол Соединенных Штатов в Венесуэле Роберт Артур Баннермэн получил известие о смерти отца двумя днями раньше, в Каракасе, хотя и ему не сразу сообщили, при каких конкретно обстоятельствах это произошло. Позднее он сумел оценить иронию ситуации.

Его не было в резиденции, когда поступило трагическое сообщение. В его обычае было покидать посольство в шесть часов вечера, если не было назначено официальных приемов, с категорическим указанием не беспокоить его, разве что в крайнем случае. Но в отношениях между Соединенными Штатами Америки и Республикой Венесуэла редко возникали напряженные ситуации, что, собственно, и было одной из причин, по которой Роберта Баннермэна направили на этот пост.

Были и другие причины, хотя ни одна из них не включала в себя особые таланты Роберта Баннермэна в области дипломатии. Каждый победивший кандидат в президенты от республиканской партии чувствовал естественную потребность «сделать что-нибудь» для семьи Баннермэнов, которая никогда не отказывалась поддерживать даже самых, казалось бы, бесперспективных кандидатов в президенты от этой партии. Для многих людей Баннермэны являлись даже почти синонимом республиканской партии, во всяком случае, ее богатого интернационального крыла с Восточного побережья. Артур Баннермэн, отец посла, много лет назад хотел сам представлять свою партию на выборах, однако менее аристократичные республиканцы острили, что он надеялся принять корону короля Артура по одобрении съезда, и, конечно, трудно было представить, как он продирается сквозь сито первичных выборов или заключает сделки с жующими сигары политиками.