Алекса с тревогой наблюдала, как Артур в очередной раз промокает лицо носовым платком. Кондиционер был включен на полную мощность, так что она постоянно мерзла и даже держала в квартире несколько шалей, чтобы иметь возможность набрасывать их на плечи, однако Артур, казалось, большую часть времени страдал от жары, словно кондиционер не работал вообще. Он постоянно жаловался то на сырость, из-за которой ему трудно дышать, то на слишком сухой воздух. Когда же он выходил из дома, то сетовал на смог, на жару, на удушающие испарения, и ему было трудно пройти больше нескольких кварталов. Ночью сон его был беспокоен, ему было то слишком холодно, то слишком жарко, и он часто просыпался из-за приступов кашля, от которых у него перехватывало дыхание. Днем он работал за письменным столом до изнеможения, но был слишком упрям, чтобы передохнуть — из-за этого даже Дэвид Рот однажды отвел ее в сторонку и со свойственной ему резкостью дал понять, что она должна заставить его утихомириться.

— Он, мать его так, слишком напрягается, — шептал он. — Такие вещи требуют времени. Мне нужно переселить сотни людей. Здесь вам не Россия. Я не могу сделать это за сутки!

Несмотря на первоначальную неприязнь к Роту, она вскоре стала ему доверять. Человек, сам ведущий полуконспиративное существование, он был прекрасно способен принимать чужие тайны, не задавая лишних вопросов. В нем не было обаяния, он, казалось, был напрочь лишен чувства юмора, но дело свое он знал и никогда ничем иным не интересовался. Его имя повергало в дрожь самых крутых подрядчиков — он и сейчас не стеснялся ползать на четвереньках в своих тысячедолларовых костюмах, чтобы найти, где плита на четверть дюйма тоньше положенного или труба не соответствует стандарту. Когда появлялся Рот, Артур, казалось, сбрасывал с плеч десяток лет — он обожал планы, архитектурные чертежи и синьки, и Алекса поражалась, насколько он в этом компетентен.

— Я мог бы стать хорошим фараоном, — гордо говорил он ей.

— Если бы у вас был Моисей, — добавлял Рот.

Без Рота музей был бы невозможен, и Артур, решив начать работу над «своим» музеем до своего шестьдесят пятого дня рождения, принял Рота в тот тайный мир, где обитали только он и Алекса. Рот часто приходил поздно вечером, предварительно позвонив из машины, чтобы сообщить Баннермэну свежие новости о том, какие он предпринял действия в отношении осуществления проекта, большая часть которых, похоже, сводилась к оказанию давления на городских чиновников и юристов.

Сдержав слово, Артур переговорил со своими друзьями в банках, и Рот, снова получив кредиты, воплощал в жизнь свои проекты повсюду. Эти двое, казалось, расслаблялись в обществе друг друга, то ли потому, что оба были одержимы одной и той же идеей, то ли потому, что оба имели очень мало друзей. Рот, одиночка, не доверявший никому, и Артур Баннермэн, отрезавший себя от общества, — им было достаточно просто сидеть и смотреть на модель здания, которое они, по различным причинам, решили построить вместе. Говорили они мало. Артур потягивал скотч, Рот, который не пил — он, видимо, не был подвержен ни одной из человеческих страстей, кроме жадности, курил сигару.

Порой Рот вставал и дотрагивался до какой-либо части модели.

— Я мог бы использовать здесь розовый кварц-травертин, — говорил он. — Настоящие каменные блоки, а не какое-нибудь дерьмо в дюйм толщиной — я покажу образцы. — Или он, не вставая, принимался изучать модель, склонив голову набок и прищурив глаза, и говорил: — Всю эту долбаную резьбу по камню нужно изменить. Чем выше, тем глубже она должна быть, иначе с улицы не будет видно…

Рот разбирался в камне, Рот разбирался в металлах, Рот мог с первого взгляда заметить недостатки архитектурного плана или модели. Он был единственным человеком, кроме Алексы, которого Артур в деталях мог посвящать в свою мечту. Рот узнавал все, что нужно было знать о планах музея, словно Артур намеревался поручить ему надзор.

Сейчас Артур стоял перед моделью и смотрел почти также, как всегда, если не считать настойчивости, которой она не замечала прежде.

— Ты готова на пару дней отправиться в Мэйн? — спросил он.

Она кивнула. Чем скорее он уедет из Нью-Йорка и отдохнет, тем лучше.

Кроме того, это был новый поворот в их отношениях — признак, что они наконец способны перейти к нормальному существованию, вместо того, чтобы вести тайную жизнь, большая часть которой протекала на этой квартире.

— Мне не хочется оставлять все это незаконченным, — сказал он, бросив взгляд на ворох бумаг, на планы, на модель.

— Это может подождать, Артур.

— Конечно, — согласился он. Но он не выглядел при этом очень уверенным.

Из-за страсти Артура к анонимности его маршрут очень напоминал передислокацию армии в военное время. Мысль о том, чтобы полететь коммерческим рейсом даже не пришла ему в голову, но, с другой стороны, он не хотел пользоваться и самолетом Фонда Баннермэна.

— Мне пришлось бы открыть свои намерения матери, — проворчал он, — а возможно, и Роберту… Кстати, никому не доверяй в Фонде. Все, что ты скажешь им, немедленно доведут до сведения Роберта.

Вместо этого он позвонил одному из своих друзей по Гарварду, и тот немедленно предложил ему «Гольфстрим», принадлежавший «Морган Гаранти».

— Не такой хороший самолет, как мой, — сказал он. — Но дареному коню в зубы не смотрят.

Алексе самолет, конечно, показался просто великолепным, и она заметила, что команда относилась к Баннермэну с почтением, подобавшим Папе Римскому, хотя его имя даже ни разу не называлось.

— Удивительно, — произнес он, потягивая виски с содовой. — Полтора часа от Нью-Йорка до Комдена! Когда я впервые поехал туда, кроме поездов ничего не ходило. — Он допил стакан и взглянул в окно. — Я скучаю по поездам. Самолеты совсем меня не интересуют. Мой отец вообще никуда не ездил, потому что мог засыпать только в собственной постели… Черт! Ностальгия — первый симптом старости.

— Я так не думаю. Ну, а второй?

Он нагнулся и поцеловал ее в щеку.

— Благодаря тебе, от второго я не страдаю. Мы садимся.

Хотя солнце светило очень ярко, на улице оказалось настолько холодно, что Алекса успела пожалеть о снятом свитере. На маленьком летном поле не было никого, кроме пожилого мужчины в рабочих штанах, фланелевой рубашке и красной охотничьей шляпе, который ждал их, прислонившись к старому неуклюжему автомобилю. К ее удивлению, он не выказал никакого особого почтения Баннермэну, пока пилоты перегружали багаж в машину.

— Лучше поторопиться, — сказал он. — Надвигается туман.

Алексе в это не верилось — день вряд ли мог быть яснее.

— Давно я здесь не был, — сказал Баннермэн. — Но ты ни на день не постарел.

— Чепуха. Я уже получаю свои проклятые чеки по социальному страхованию. Ты тоже был бы чертовски близок к этому, если бы нуждался в них так, как я.

— Удивлен, что ты ими пользуешься, Бен.

— Если правительство достаточно глупо, чтобы их предлагать, я могу взять их, как всякий другой. Теперь вот ввели эти проклятые продовольственные талоны. Половина местных бездельников собирается по пятницам в департаменте соцобеспечения и нагружается пивом за счет наших с тобой налогов.

— Бен, позволь тебе представить мою… приятельницу, мисс Александру Уолден. Алекса, Бен Киддер.

Киддер пожал ей руку. Хватка у него была железная. Он бросил на Баннермэна взгляд, ясно выражавший, что он думает о старом дураке, путешествующем с молодой женщиной, затем открыл перед ней дверцу машины. Для Баннермэна он этого сделать не потрудился.

Они проехали сельскую местность, которая была для Алексы и новой и в то же время удивительно знакомой — новоанглийский поселок, с его белыми домами и высоким церковным шпилем, служил фоном бесконечным фильмам и телесериалам. Миновали лужайку посреди поселка, где военный мемориал располагался точно там, где она ожидала. Бен и Артур Баннермэн молча сидели рядом на передних сиденьях, явно истощив все темы для разговора. Артур, не могла не заметить она, чувствовал себя более непринужденно, чем ей когда-либо приходилось видеть. Несмотря на темный костюм и белую рубашку, он выглядел здесь более дома, чем в Нью-Йорке.