Ее замечание, словно скрип железа по стеклу, напрягло его нервы до предела. Он чувствовал, как в его душе нарастает возмущение, как бывало всегда, когда его планы подвергались опасности. Если она была замужем за отцом — мысль, конечно, смехотворная и не подлежит обсуждению — тогда что? Можно ли доказать, что этот брак незаконный? По какой причине? Он уже знал, что от де Витта помощи не дождешься. Нужно обратиться к тем, у кого меньше сомнений и больше отваги. Он вспомнил Роя Кона и мысленно отметил, что надо ему с утра позвонить. Рой — крутой тип, видит Бог, что бы еще люди о нем не думали. Или взять этого парня, Грутмана, судебного чародея…

Боец — вот кто ему был нужен, и чем скорее, тем лучше. А если тебе нужен боец — настоящий, изощренный боец — значит, тебе нужен еврей, которому постоянно приходится доказывать, что он ничем не хуже других, а даже лучше.

Образ Роя Кона — сломанный нос, неизменный загар, многочисленные шрамы на лице, глаза, столь же холодные и жесткие, как прибрежная галька, возник в его сознании, и внезапно померк, сменившись другим: он представил себе под палящим солнцем Майами смуглое лицо, щегольские черные усы, сахарной белизны зубы, глаза, словно бездонные омуты. Рамирес и его друзья… Черт побери, почему он не подумал о них раньше? Теряет хватку, стареет? Кубинцы ему задолжали, и задолжали не раз, будь они прокляты!

Девица была любовницей отца, Христос свидетель! С кем еще она трахалась, с кем еще она трахается, какие еще скелеты она хранит в своем шкафу? Вот вопросы, на которые нужно ответить, когда у тебя возникли трудности. Первое правило политика: смешай противника с грязью, даже если в этом нет необходимости. Тайные банковские счета на Багамах, небольшая квартирка в тихом респектабельном отеле, о которой жена — особенно жена не имеет понятия, любовницы или любовники, маленькие неприятности с наркотиками в колледже, или с неким молодым человеком в мужском туалете на автобусной станции, рапорты о которых всегда можно выкопать из каких-нибудь забытых полицейских досье… истории болезней, телефонные разговоры, чековые книжки, любовные письма, неосторожно написанные и сохраненные. Если хочешь найти уязвимое место, начинай с мягкого подбрюшья человеческой слабости, жадности и страсти. Каждому есть что скрывать, надо поискать как следует, твердил себе Роберт как заклинание. Рамирес — вот с кем нужно поговорить. Ему следует позвонить сегодня же…

Бабушка вздохнула. Внезапно она показалась измученной, словно ее потрясающая энергия истощилась.

— Девушка мне кого-то напоминает, — сказала она. — Но никак не могу уловить, кого. Ну, неважно. Старею. Уже состарилась. Так же как Кортланд, кстати. Скажи Букеру, чтобы разузнал все, что сможет. Только осторожно. Он справится, по-твоему?

— Мне так кажется, — ответил Роберт без энтузиазма.

— Он тебе никогда не нравился, потому что влюблен в Сесилию. Я бы не сочла его наилучшей партией, ты это знаешь, но она могла выбрать и похуже.

— Не согласен.

— Она не может до конца жизни сидеть в старых девах только для того, чтобы угодить тебе, Роберт. Ты всегда был самым эгоистичным из моих внуков. И самым своевольным. Скажи ему, чтобы разузнал все, что может.

— Я позабочусь об этом.

Она пристально посмотрела на него.

— Держись в стороне, Роберт. Пусть Букер справляется сам.

— У меня есть друзья, которые могут раскопать нужные факты быстрее, чем Букер. И это вполне просто сделать… ну, неважно, как. Лучше не знать, как делаются такие вещи.

— Это, разумеется, точка зрения твоего отца. Если помнишь, он считал, что она стоила ему президентства.

Роберт прикусил язык. Бабушка, в своей обычной изощренной манере, коснулась нерва, все еще обнаженного с тех пор, как больше десяти лет назад, во время избирательной компании отца, он попал в заголовки газет, гласивших, что он насажал «жучков» в номерах делегатов Никсона на конференции в Майами. Мало кто считал, что скандал в национальной прессе из-за преступных действий Роберта был единственной причиной, по которой отец проиграл уже при первой баллотировке, но, конечно, добра ему это не принесло.

— Если тебе угодно, — произнес он.

— Я знаю, что говорю, Роберт. Не вздумай, что сможешь одурачить меня, как дурачил отца. — Она с трудом встала. Мгновение он был почти готов броситься ей на помощь. Что же его остановило — уважение к ее гордости, сознание, что она ненавидит слабость, и больше всего ненавидит ее в себе самой? Или он просто подумал — ну и черт с ней? Роберт не знал. Он никогда не мог разобраться в своих чувствах к бабушке, ни в детстве, ни, признал он, даже сейчас.

Она медленно подошла к двери, открыла ее, затем на миг задержалась, оглядев комнату.

— Были новости от Ванессы? — неожиданно спросила она.

— Телеграмма.

— Ей лучше бы вернуть драгоценности.

Роберт пожал плечами. Ни одна беседа с бабушкой не обходилась без упоминаний о драгоценностях, которые Элинор с большой неохотой презентовала жене внука.

Во время одной из поездок в Европу Кир Баннермэн умудрился приобрести замечательный бриллиантовый гарнитур — ожерелье, тиару, браслет и серьги, подаренные Наполеоном императрице Марии-Луизе к рождению сына, и вывезти их в Америку, несмотря на шум, поднятый французским правительством и парижской прессой и на какой-то срок отравивший франко-американские отношения.

Элинор годами не надевала эти бриллианты, и Роберт с огромным трудом убедил ее отдать их Ванессе. Всем было понятно — всем, кроме Ванессы, что драгоценности принадлежат семье, а не одному человеку, тем более Ванессе, но она забрала их во время развода, и теперь заявляла, что это подарок. Она увезла их во Францию, и посыпала солью рану, появляясь в них при каждом удобном случае, благо судебный процесс по их возвращению растянулся на годы.

Раздражение Роберта против Букера отчасти исходило из того, что Букер вел эту дорогостоящую тяжбу, которая, бессмысленно проковыляв через американские суды, ползла теперь еще медленнее через запутанную и непонятную юридическую систему Франции, с максимальной оглаской и без видимых результатов. Фотография Ванессы появилась в «Вог» всего лишь в прошлом месяце, во всем блеске бриллиантов на голове и грациозной шее, на Bal de petits lis blancs[10], и выглядела она, признавал Роберт, при всей своей ярости, еще восхитительнее, чем прежде.

— Мы вернем эти проклятые побрякушки, — сказал он мрачно, хотя, по правде, оптимизма не испытывал. Вернуть то, что когда-то попало Ванессе в руки, было нелегкой задачей, и дело осложнялось тем, что французское правительство придерживалось взгляда, что бриллианты никогда не должны были покидать Францию, а теперь они вернулись туда, где им и подобает находиться.

Элинор кивнула.

— Посмотрим. Я уже слышала об этом раньше. — Она помедлила на пороге. — Меня не утешает мысль, что ты однажды уже позволил победить себя красивой молодой женщине. — Она взглянула на него, как генерал, обозревающий солдата на параде и отнюдь не довольный увиденным. — Надеюсь, ты не позволишь, чтоб это повторилось снова. — Она вышла, тихо притворив за собой дверь.

Ей никогда не нужно хлопать дверью, думал Роберт, потянувшись к звонку, чтобы вызвать дворецкого, и, слава тебе Господи, наконец приказать принести еще виски.

А зачем ей хлопать дверью? Последнее слово всегда за ней.

— Спасибо вам, что согласились принять меня после такой короткой рекомендации, — сказала Алекса.

— Все друзья Пенелопы — мои друзья, мисс Уолден.

— Мы с Пенелопой не совсем друзья, мистер Стерн. Она — приятельница Саймона Вольфа.

— Как бы то ни было.

Пенелопа Мориц была привлекательной женщиной лет сорока с небольшим, появлявшейся время от времени на приемах Саймона и управлявшей когда-то его художественной галереей. Почти двадцать лет, с тех пор как получила степень в Барнарде, она была любовницей Авраама Линкольна Стерна и все еще жила надеждой, что когда-нибудь он бросит семью и женится на ней.