Пока они ехали, Иван с любопытством смотрел в окно, ожидая со всех сторон легких перестрелок, — кто его знает, что можно встретить в центре вольной работорговли. Но выстрелов ни одного не раздалось, и ни одного пораженного пулями трупа на улицах не валялось.

У манежа же, где они остановились, было шумно и весело, словно перед футбольным матчем, — толпился чисто одетый народ, в хорошем настроении, торговали воздушными шариками, везде витал аппетитный запах шашлыка, и, стоило Ивану выйти из машины, как он его почувствовал.

Невдалеке крутилась небольшая детская карусель, а для взрослых качались качели, выполненные в виде лодочек.

Ни кровожадных лиц вокруг, ни какой другой жестокости и бессердечия.

Праздник.

— Хорошо было, когда продавали негров, — сказал Иван Маше, которая тоже вышла из машины, в своем деревенском платье, и платке, по самые глаза. — Их легко можно было отличить от остальной расы. По цвету кожи… А теперь чего, — слон, в примеру, достанет себе револьвер, стырит где-нибудь, и что — после этого его уже и продавать нельзя?

— Иван, — сказала Маша.

— Рабский труд, самый непроизводительный, — сказал Иван, — дураку ясно… Потом, раб все время норовит смыться. Тоже проблема… Мне интересно, ты будешь смываться, или как?

— Иван, — сказала Маша, — не мучай меня.

— Тогда давай серьезно, — сказал Иван. — Зачем тебе это нужно?.. Я, например, считаю, это чудовищной глупостью.

— Я, наверное, хочу посмотреть, что со мной будет… — сказала Маша. — Ведь меня подстригают, я ровняю ногти, — у меня уже нет одного зуба, вместо него искусственный.

— Я жалею только об одном, — сказал Иван, — что сейчас с нами нет Мишки… Скажи, мне-то зачем все это нужно. Пусть бы он сам с тобой мучался… Еще лучше, — треснул бы разок по твоей шее, в воспитательных целях. Чтобы вся дурь выскочила.

— А что, — вдруг заинтересовалась Маша, — ты думаешь, он может ударить женщину?

— Это ты поделила весь мир на женщин и мужчин, и на тех, кого покупают и кого продают… Он делит мир, — на нормальных и ненормальных…. Так что, если стукнет, то стукнет не женщину, а человека с большим сдвигом… В воспитательных целях. И будет прав. Можешь не сомневаться.

— Я хочу, чтобы он меня ударил, — сказала Маша. — Когда мы увидимся, я попрошу его об этом.

— Ты хоть представляешь, — сказал Иван, которому все больше становилось ясно, что с Машкой нужно что-то делать, но что, он не знал, — что с тобой случится, если тебя приложит мужик?.. Будет больно. Очень.

— Хочу, чтобы мне было больно, — сказала Маша.

— Мазохистка.

— Я хочу понять, где я? — сказала Маша. — Где я нахожусь… Ведь, если парикмахер отрезал у меня прядь волос, она больше мне не принадлежит, эта прядь… Я помню, сколько раз смотрела, как он меня стриг, — и все падало на пол. На полу передо мной лежали черные волосы, которые только что были мной. Моей частью. Мы были неразделимы… Он повел ножницами, — они на полу. Мне не больно, — нет сожаления, ничего не случилось… Вот, я тогда подумала: а где я, на самом деле, где я нахожусь?

— Не в зубе? — заботливо спросил Иван.

— Да.

— Не в состриженных ногтях?

— Да.

— Очень интересно… — стал напряженно размышлять Иван. — Где же ты можешь быть еще?

— Я не могу понять, что могу выдержать, чего могу лишиться, чтобы остаться сама собой… Вернее, хочу понять, кто я?

— И для начала, ты решила определить, где ты находишься?

— Да.

— Может, тебя сразу рубануть пополам?.. Станет ясно, в верхней ты половине или в нижней.

— Иван, — строго сказала Маша. — Как ты не понимаешь, все очень серьезно… Вот ты, ты делаешь то, что хочешь сам, — что сам решаешь. Ты — это ты. Вы одно целое… Я же выхожу у себя из-под контроля. Я все время — я. А потом, раз, — появляется кто-то другой. Он — начинает командовать. А я уже ничего не могу сделать, только подчиняться… Это ужасно, — когда от тебя ничего не зависит, ты можешь только смотреть со стороны, как зритель. За всем, что происходит.

— Это какой-то монстр? Который, в тебе?.. Сюрприз злобной инопланетной цивилизации? Чужой?

— Нет, — это тоже я, я это понимаю. Но я, какая-то другая, которой совершенно не знаю… Я с ней, собой, не знакома… Вернее, она знакома со мной, и терпит меня, как девчонку, снисходительно так, — а я ее не знаю.

— Раздвоение личности, — поставил диагноз Иван. Но что-то стал уже понимать, в настроении Машки, так что шутить ему дальше уже не захотелось. — Так, ты хочешь найти себя, и познакомиться с собой?

— Да… Потому что получается не честно, когда она меня знает, а я ее — нет.

— Я могу тебе как-нибудь помочь?

— Да. Продай меня. Ты — сможешь.

— А что дальше?

— Не знаю… — сказала Маша. — Посмотрим.

— Вот это-то меня смущает, — задумчиво сказал Иван. — Потому что, твое «посмотрим» означает полное отсутствие плана действий. Даже любых вариантов… Хорошо, у меня есть пистолет. В крайнем случае, можно будет отстреливаться.

— От кого?

— Откуда я знаю, от кого… Ты ничего не знаешь, а я то уж, — и подавно.

В стороне заиграл духовой оркестр. И стало совсем весело. Как когда-то на первомайской демонстрации. Празднике весны и труда.

Слонов выстроили на футбольном поле, они там стояли в некотором ступоре, недавно еще ехавшие в поезде, и не подозревавшие, что через несколько дней их будут с такой помпой пристраивать в хорошие руки… Мужчины, женщины, старики и дети, — кого здесь только не было. Выбор товара на любой, самый прихотливый вкус.

Хозяйство дедушки Гафара оказалось самым зажиточным, — у других, слонов было с десяток, и обчелся, и все какие-то ободранные, неприглядные на вид, перепуганные, грязные, с несчастными лицами… Только от дедушки Гафара слоны были упитанные, относительно чистые, одетые не в обноски, а в свое, — в чем их сняли с поезда, в том и стояли. То есть, у дедушки Гафара, в отличие от остальных, товар имел товарный вид.

Иван искренне порадовался, что они попали в рабство к такому нормальному деду.

Трибуны были наполовину заполнены, разночинный народ шумел под музыку и радовался, — еще бы, каждый захотел бы на их месте приобрести себе такую приятную забаву, — самого настоящего живого раба. Иван так их понимал.

— В последний раз спрашиваю, — сказал он, когда они остановились на развилке, и нужно было решать, на трибуны им идти или на футбольное поле. — Не спеши… Подумай хорошенько, прежде чем ответить.

Но Машка отвечать ему не стала, она отстранила Ивана и отправилась прямо к одиннадцатиметровой отметке.

Ну, хорошо, — подумал Иван, — если хочешь получить, ты у меня получишь.

Деловая хватка, и на этот раз не подвела его… Если ситуация складывается так по-дурацки, и она вообще ничего не соображает, — то он сообразит за них двоих.

Тут оркестр грянул «туш», — и диктор по стадиону объявил:

— Торги объявляются открытыми… Сразу предупреждаю, желающие заплатить за себя выкуп, сделайте шаг вперед. Но если ваши родственники будут не в состоянии, или вы хотите другим способом обмануть финансовую инспекцию, помните, — вас ждут штрафные работы. Так что трижды хорошенько подумайте, прежде, чем сделать этот шаг…

Машка пристроилась в самом конце шеренги невольников, встала там, как она любила, — опустив голову вниз… И стала ждать покупателей.

Иван же, передвинув кобур с пистолетом на живот, чтобы смотрелось повнушительней, прохаживался рядом с независимым видом.

Покупатели не заставили себя ждать, — они несмелым ручейком, кто с серьезной миной, кто посмеиваясь, потекли с трибун и стали прохаживаться вдоль белой полосы, изображавшей прилавок.

Между тем, опять подал голос диктор:

— Требуются камикадзе-диверсанты… Обращаюсь к тем, кто хочет обеспечить свою семью. Если вы поступаете в ряды камикадзе, то после исполнения задания, — ваша семья получает свободу. Наряду с материальной компенсацией. Она может вернуться на прежнее место жительство, или остаться в нашей зоне, но уже на правах полноправного гражданства. Если вы заботитесь о своих детях, не теряйте свой шанс. Судьба ваших детей в ваших руках!..