Так что Иван уже и по другой причине не мог сдвинуться с места. Но пыхтеть по прежнему продолжал. Хотя и не так интенсивно.

— Ты — первый, — повторила тем же не своим голосом Маша.

И тут произошла какая-то чушь, которую Иван вообще не ожидал. Хотя он ожидал чего угодно. И приготовился к худшему. Даже, определился, как будет хватать со стола столовый нож, и на кого кинется с ним сначала. Главное, было развернуть у второго бандита автомат, который тот совсем не держал, а который болтался у него на ремне просто так, — развернуть и дать очередь. По ним. Если получится.

А дальше, — уже, как повезет…

Но произошла какая-то чушь.

Тот, первый бандит, вдруг начал покрываться потом. Крупными, какими-то неестественно крупными каплями, — и сразу. Было видно, пот проступает и под рубашкой, и под серыми брюками, заправленными в сапоги, и на руках, так что затвор автомата, на котором лежали его пальцы, тут же сделался мокрым. И весь он стал мокрым, особенно лицо, и волосы, из-под которых потекла самая настоящая вода.

Его приятель, обнимавший его за плечо, даже посторонился немного, чтобы самому не стать мокрым. Так все произошло быстро.

Посторонился, а потом только посмотрел, что происходит с корешком.

А с корешком происходило неладное. С него текло и текло. Под ногами уже стала образовываться лужа. Правда, небольшая.

— Ты чего, Мить? — спросили у героя.

— Да ничего, — ответил тот как-то равнодушно, без прошлого эмоционального подъема. — Что-то не хорошо мне, дышать трудно.

— Заболел что ли?

Тот вдруг повернулся, посмотрел в друзей-товарищей отсутствующим взглядом, и двинулся от них по коридору. Но каким-то заплетающимся шагом. И прошел совсем немного, так что Иван даже не потерял его из виду. Прошел немного и свалился.

Из-под него тут же стала появляться вода. Воды этой становилось все больше и больше.

На улице было лето. Когда едешь в поезде, этого не чувствуешь, но когда выйдешь и вздохнешь, то о-го-го, — лето, время всякого роста, подъема цветений, созиданий, и всего такого прочего. В природе.

Иван осмелел. Осмелел настолько, что стал поглядывать по сторонам со свойственным ему оптимизмом.

Он спрыгнул с подножки на гравий, и подал Маше руку.

Она, после пережитых страхов, была сама не своя, — бледнее, чем обычно, от нее нельзя было добиться ни единого слова. Время от времени, она прикасалась пальцами к вискам, и терла их, — словно у нее болела голова… То есть, происходящее мало занимало ее.

Хотя их уводили в рабство…

Маша оперлась о руку Ивана и мягко опустилась на землю.

— Какая погода, — сказал ей Иван.

Но она потерла свой висок.

Следом спрыгнул один из разбойников. Где-то там два его приятеля волокли истекшего водой Митьку к выходу.

С этими разбойниками что-то случилось. Например, они сделались вежливыми. И не просто вежливыми, а какими-то предупредительно вежливыми. На Ивана не обращали особенно внимания, но перед Машей так и расстилались.

— Вы извините, — сказали они, когда Маша перешагивала через бездыханное тело их фронтового товарища, — мы его уберем.

А когда Иван с Машей спрыгнули на землю, и какой-то мужик, с пулеметной лентой через плечо, и в фуражке, поперек которой была пришита красная полоса, раздвинув руки, словно показывая какую рыбу он вчера поймал в речке, стал в присядку приближаться к девушке, и, приближаясь, приговаривать:

— Ой, какая цыпа, какие глазки!.. Ой, не могу, какая серьезная!..

Тот разбойник, что спрыгнул с поезда за ними, вдруг стащил с плеча автомат, и дал короткую очередь прямо под ноги танцору, так что под ногами того, как в кино, брызнули фонтанчики из гравия, — и как-то недобро ощерившись, так что стало видно, что у него сбоку не хватает трех или четырех зубов, прокричал коротко:

— Не тронь!.. Порешу!..

— Да ты что, Марат, белены объелся? — только и сказал, секунду назад весело танцевавший, партизан.

Так что не тронул, естественно, Машу, и остался в полном недоумении, относительно того, почему этого нельзя делать. Ему так никто ничего и не объяснил.

Неживого Митьку столкнули с подножки, как куль с вещами. Он перевернулся и грохнулся вниз.

Иван отметил, что стал этот мужик раза в два тоньше, чем какое-то время назад. Ему даже пришло в голову, что их на уроках не обманывали, и что человек на самом деле на девяносто процентов состоит из воды.

Этот из воды состоял процентов на шестьдесят. Это уж точно.

— Что это с ним? — испуганно спросил партизан во фраерской фуражке с красной полосой.

— Бог его знает, — равнодушно как-то, как не должны говорить про боевого товарища, ответили ему, — помер, в общем… Выбери из пассажиров мужиков покрепче, пусть его потащат.

Марат же этот подошел к Маше и подобострастно, улыбаясь ей самой простецкой из всех возможных улыбкой, сказал:

— Вы не против будете, если я пойду неподалеку от вас? Вы извините, у нас народ грубый, неотесанный. Могут дерзости вам какие наговорить, или того хуже, сделают что-нибудь не то… При мне не посмеют.

— Да, конечно, — будто ничего особенного не происходило, согласилась Маша. И тут же напрочь забыла об этом Марате. Словно его не было.

Не только Марат, но и оставшиеся два его товарища тут же стали изображать из себя личную ее охрану. Подозрительно смотрели по сторонам, взяли на изготовку автоматы, и отошли метров на двадцать, чтобы не мешать ей своим видом тереть виски.

— Маш? — тихо спросил Иван. — Чего это с ними?

Но у той, на самом деле, наверное, разболелась голова. Потому что она оставалась бледной, и в какой-то прострации, когда окружающего как-бы не существует. Только оперлась о руку Ивана, как-будто ей и стоять было нелегко…

Все население поезда заставили выйти. Со своими вещами.

У каждого вагона стояло человек по десять, а то и по двадцать.

От вагона к вагону передвигался человек на лошади, должны быть, атаман разбойников. Потому что, стоило ему отъехать от очередной кучки людей, как та трогалась и брала направление в сторону подступающего леса. Дальняя кучка, у первого вагона так уже и скрылась среди деревьев.

Иван смотрел на черную лошадь, и вспомнил, как мама рассказывала ему, что когда он был совсем маленький, его привезли в настоящую деревню. Года в три, а может быть, в четыре. Они приехали, идут, а навстречу корова.

— Что это? — спрашивает он маму.

— Это корова, — говорит она ему.

Идут дальше, навстречу коза.

— Что это? — спрашивает Иван.

— Коза, — отвечает мама.

Потом навстречу попалась свинья, курицы и индюк. Ну и лошадь, конечно.

— Мама, — сказал тогда Иван. — Это что, зоопарк?..

Совершенно атаман этот на лошади не пугал его. Не из таких переделок выбирались. Машка что-нибудь придумает.

Так что, можно сказать, что Иван немного обнаглел. До такой степени стал самоуверен.

Поэтому, когда подъехал атаман, грузный мужик, лет сорока, но с большими залысинами, и крикнул:

— Марат, командуй, двигайте на погрузку…

А потом заметил двух человек на отшибе, не в общей куче, — девушку и мальчика, и обратил на них внимание. То мальчик, заметив это, сказал:

— На лошади не дадите прокатиться?..

Атаман посмотрел на наглого мальчишку, но ничего ему не ответил. Тут же перевел пристальный взгляд на Машу. А потом спросил Марата:

— Что, знакомых встретил?

— Так точно, — ответил Марат. — Если согласятся у меня пожить, гостями дорогими будут.

Но Иван обратил внимание, как напряглась вся троица их охранников, как привели они себя в боевую готовность номер один, и повели автоматами в сторону своего главного начальника.

— Тесен мир! — миролюбиво согласился атаман. А потом обратился к Маше: — Если что не так, не взыщите. Каждый зарабатывает свой хлеб, как может…

И следом пришпорил коня. Тот поднялся на дыбы, перебрал передними копытами воздух, и только потом вернулся на землю.