Я улыбнулся еще.

— Замечательно, — сказала она, рассматривая меня. — Тебе идет… Когда ты улыбаешься, от тебя воротит. Никто теперь на тебя не посмотрит.

— Да, это замечательно, — осторожно согласился я. — Только немного непонятно, почему?

— Иван сказал, у тебя есть любовница… Он сказал, раз мы с тобой ни разу не целовались, то у тебя обязательно должна быть любовница.

— А почему мы с тобой ни разу не целовались?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Значит, ты решила отгородить меня от окружающего мира моими же зубами?

— Пока у тебя не вырастут новые. А это когда еще будет. Месяца на два, — точно. Потом я что-нибудь придумаю еще. Как этот твой окружающий мир свести к нулю.

— Какие новые?

— Которые растут… Ты не ответил на мой вопрос.

— Что растет?

— Новые зубы, что еще… Не путай меня.

Я пошурудил во рту языком, — на самом деле, в дырках, оставшихся от выпавших обломков, почувствовал что-то твердое. Какая разница: растут или не растут. Но какая прекрасная ложь!

— Есть еще один способ решить эту проблему, — сказал я.

— Какой? — с интересом спросила Маша… Она видела только один, тот, который придумала. Никакого другого больше не видела.

— Поцеловаться, — сказал я.

— Что? — спросила она, чуть ошарашено. Конечно, подобного она и представить себе не могла.

У меня, как у безусого мальчишки, впервые оставшегося наедине с девочкой, кружилась голова, — мгновенье это продолжалось, и не кончалось. Такое удивительное мгновенье.

Но в глазах Маши я увидел страх… Успел заметить. Она чуть ли не пришла в ужас, от тех слов, которые я ей сказал.

— Ты ненавидишь меня? — спросил я.

— Нет, — ответила она.

— Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал?

— Нет.

— Ты боишься?

— Не то слово. Я вся трясусь.

— Чего ты боишься? — спросил я.

— Я не знаю, — сказала она, очень серьезно. Решив, что я ее понимаю. — Но я очень боюсь.

И тогда я поцеловал Машину руку. Которой она только что колотила меня.

Я преподнес к губам ее длинные с тщательно ухоженными ногтями пальцы, и прикоснулся к ним. Губы мои почувствовали чуть горьковатый вкус ее кожи, такой раздражающе-манящий, такой родной, что все текущее и текущее мгновение моего счастья вдруг превратилось в другое мгновенье, когда уже никакие мгновенья вообще не играли больше никакой роли.

— Что ты делаешь? — полушепотом, испуганно спросила меня Маша.

Но руку не отдернула.

Оставила ее, безвольную и неживую, у моих губ.

Но я и не думал отвечать на ее вопрос, потому что, что делаю, я не знал сам. Уносился в какую-то высь, и не мог остановиться.

— Эй вы там, — раздался голос Ивана и следом его бесцеремонный грохот в дверь. — Чего затихли?!. Вымерли, что ли?.. На счет «три» я открываю, приготовьтесь… Раз…

— Опять он! — воскликнула Маша, и довольно больно ударила меня кулачком в грудь. — Я когда-нибудь повешусь из-за него. Он сведет меня в могилу!

— Два… — сказал Иван. — Не будьте эгоистами. Нашли время.

Киноэкран занавесили огромным российским флагом, во всю стену. На сцене выставили длинный стол, и накрыли его кумачом. А в зале собрали всех сотрудников объекта, чуть ли не четыреста человек.

Заиграл гимн Российской Федерации, — все встали.

После того, как стихли последние звуки музыки, — раздались бурные и продолжительные аплодисменты.

Зал аплодировал стоя, — стоял, какое-то время, и президиум…

Затем к трибуне вышел Георгий. Наступила гробовая тишина. Слышно было, как он открывал листочки с тезисами речи, и как наливал из бутылки в стакан «кока-колу».

— Хотел бы начать свой доклад с обращения к вам, — начал Георгий, — но вот в чем проблема… Можно было начать: Господа!.. Но господ мы подвели под корень еще в семнадцатом году прошлого века… Можно было бы сказать: Товарищи!.. Но с товарищами, мы как-то разобрались в девяностом… Поэтому, говорю вам: Дорогие братья!..

В этом месте речь прервалась бурными аплодисментами.

— Получается так, что само собой, в обращение вошло новое, более правильное, более выстраданное слово. Это слово: Брат!..

Бурные и продолжительные…

— Дорогие братья!.. Мы с вами живем в великую историческую эпоху. Еще пятнадцать лет назад эта огромная необозримая страна не принадлежала никому. Вспомните: огород в шесть соток и машина, одна на семью, и то, если повезет. Даже квартира не могла быть вашей… За пятнадцать лет в нашей стране произошли грандиозные изменения. Настолько грандиозные, что они еще не укладываются в сознании, оценить их по достоинству смогут только следующие поколения братьев, которым мы, как эстафетную палочку, передадим свое дело…

Бурные и продолжительные…

— Жаль с катапультой какие-то проблемы, — прошептал бухгалтер Коляну, от которого сидел по левую руку. По правую от Коляна сидел Толик. Он сидел строго, выпрямившись на стуле, словно стоял на посту.

— Да и то, — прошептал, в ответ, Колян, — такие слова…

Георгий говорил ровно тридцать минут, как и предполагалось. Нужно бы, пожалуй, привести здесь его речь целиком, потому что она заслуживает того, — но через месяц она была опубликована, — лишь в слегка отредактированном виде, — в журнале «Власть и Деньги», так что желающих более подробно ознакомиться с ней, отсылаем к его страницам.

В конце Георгий сказал:

— Особую благодарность мы выражаем руководителю объекта, Николаю Константиновичу Бурьянову… Чей вклад в его строительство, поистине неоценим…

Коляну пришлось встать, и, под гром оваций, поклониться залу.

— И рады сообщить, мы переводим Николая Константиновича на работу в Москву, на ответственную должность… Руководить объектом с этого момента назначается Анатолий Викторович Гусев, прошу любить и жаловать…

Пришлось встать Толику, и тоже поклониться. Под не менее бурные овации.

Только Колян забыл похлопать в ладоши, он вдруг побледнел, до какой-то изначальной синевы. И стал похож на мертвяка, который провалялся в морге не меньше недели.

А ведь ему хотели сделать приятный сюрприз, ничего не сказав о перемещении в руководстве. Бухгалтер уважительно протянул Коляну интеллигентскую свою руку, и Колян автоматически пожал ее.

То есть, от радости, — он стал вне себя.

Потянулся со своей рукой к нему и Толик, — новый начальник объекта.

Он крепко, по-мужски, пожал руку Коляну, и похлопал его по плечу.

— Спасибо, брат, — сказал в ответ Колян. — Спасибо, брат…

Зимняя ночь тянется и тянется, — как неизвестная дорога.

В эту ночь никому не хотелось спать, словно бы небо выплеснуло на горняцкий поселок и прилегающие окрестности изрядную емкость кофеина, в виде бесплатной рекламной акции кофе «Нестле».

И все выпили по нескольку крепких чашек.

Делегация не спала потому, что нужно было как можно больше посмотреть здешних достопримечательностей, а утром — улетать в Москву. Поспать можно и в самолете. Местные трудовые братья не спали, под впечатлением картины всемирного значения их труда, им казалось, что сами боги спустились с Олимпа, чтобы заметить их скромный вклад в дело прогресса всей страны. Колян не хотел спать потому, что сон вообще у него отбило навсегда, а его брат Толик — представлял, какие перспективы сулит ему новая должность на таком интересном месте.

Даже старатели не спали, потому что их разбудили ради показательной ночной смены, которая помогла бы начальству составить более полное впечатление об этом месте.

— Сначала в музей, или сначала на рабочее место? — спрашивал Георгий Машу. — Вот в чем вопрос?.. Как скажете, так и будет.

Ей с разных сторон уже порассказали о здешней экзотике, она не верила, и все время оборачивалась к Михаилу, чтобы тот что-нибудь прояснил по этому поводу. Но тот, должно быть, ревновал, — потому что вообще не смотрел в ее сторону.

— А это кто такой? — спросил он Ивана, когда кортеж на черных машинах после совещания подрулил к их особняку.