За эти полтора часа в кабинет и из кабинета перемещались люди. Входили в приемную, смотрели на Машу, выходили из кабинета, — смотрели на Машу. Настоящие смотрины устроили эти бюрократы. Для которых бумажки, которые они таскали туда-сюда, были важней живого человека.

Маша время от времени посматривала на полковника и строила ему глаза. Тот незаметно и чуть смущенно улыбался. Что он мог сделать? Ворваться со своим пистолетом в тот кабинет? Пострелять там от души по скоросшивателям и папкам для докладов?

Но хамство, конечно, было чудовищное.

До утра буду сидеть, если понадобится, — решила Маша. — Но эту жирную морду, которая там расселась, все равно увижу…

Но и в четко налаженной бюрократической машине бывают сбои. Наконец, настал тот долгожданный момент, когда секретарша подняла трубку телефона, сказала: «сидят», а потом приглашающее показала рукой по направлению к двери кабинета.

Полковник встал, за ним поднялась Маша. Она помнила, конечно, что по плану нужно было давить копытом на слезную железу объекта, и целый час готовилась к этому, но сидели они полтора часа, а не час, так что про свою роль она немного забыла.

Большой начальник оказался обыкновенным мужиком, довольно небритым и небрежно одетым. Он закрывал на ключ ящики письменного стола, отвлекся на вошедших, и сказал, довольно, впрочем, миролюбиво:

— Давайте, ребята, что там у вас, только побыстрей. Пара минут у вас есть, я спешу, так что вы меня извините.

И все это залпом, как-будто на самом деле спешил.

Тут Маша, от обиды, чуть было не пустила слезу. Ее глаза покраснели, и губы слегка начали дрожать. Подумать только, такая пигалица, такой урод, такая серость, такое ничтожество, такой болван, такой дундук, — и выдающийся мафиози, от которого зависит судьба, — вернее, цена, — Михаила. Да заткнуть ему глотку этими долларами, если он их так хочет, не торгуясь, чтобы до конца жизни подавился ими.

А она, дура, наряжалась, — придумывала имидж, гоняла Ивана три раза в магазин за всякими мелочами. Он купил полковнику четыре палки, чтобы было из чего выбирать. А ей духи: «Черный тюльпан». Под ее настроение и цвет ее наряда.

— Мы по поводу нашего родственника Гордеева Михаила Павловича, — ровно и без эмоций сказал полковник. — Он имел несчастье попробовать свои силы на валютном рынке, и сначала, как и всякому новичку, ему везло… Вполне возможно, что он оказался в сфере вашего внимания. Если так, то мы бы хотели узнать, на каких условиях мы могли бы получить его обратно.

— Как его зовут, вы сказали?

— Гордеев Михаил Павлович.

Был у этого начальника и потерпевшего-должника Гвидонова предварительный разговор, все они уже выяснили, — но нужно было же немного поломаться, как без этого. Без обязательного в таких случаях ломания.

Небритый начальник уставил в пространство глаза, как будто что-то вспоминая, порылся таким образом в своей ненадежной памяти, но, должно быть, все-таки извлек оттуда нужную информацию.

— Припоминаю, — сказал он, закрывая очередной ящик, — проходил у нас такой… Набедокурил.

— Сколько? — спросил вкрадчивым, чуть ли не льстивым тоном, Гвидонов. — Мы люди не богатые, особенных доходов не имеем, но для нашего родственника готовы на жертвы.

— Сто тысяч, — бросил, закрыв последний ящик, небритый начальник.

Гвидонов аж переменился в лице, — должно быть, рассчитывал на тысячу, от силы, на две, — наивный человек.

Сто тысяч, — обрадовалась Маша, — такая мелочь…

— Как принесете, — сказал начальник, — так получите вашего родственника… Все.

В это время без стука открылась дверь, и в кабинет вошел молодой человек, — одетый в джинсы и клетчатую рубашку на выпуск. Был он высок, и ко всему этому — в очках.

Он мельком взглянул на просителей, и довольно бесцеремонно спросил главного начальника, в руках которого находилась судьба Михаила:

— Ну и чего?

Тот вдруг разулыбался во все лицо, — и неожиданно оказалось, что он обладает прекрасной, доброй и обворожительной улыбкой. Эту свою простецкую улыбку он обратил в сторону молодого человека.

— Тянут… Говорят, недели мало. Я им говорю, бросьте на это дело столько людей, сколько нужно, чтобы управиться в срок, а они — есть технологический процесс, от количества людей здесь ничего не зависит, и раньше чем через две недели ничего готово не будет.

— Две недели? — спросил как-то брезгливо молодой человек.

И окончательно уже стало ясно, что молодой человек этот в недорогих джинсах, и в очках, главного начальника нисколько не боится.

— Вы идите, — почти ласково, бросил главный начальник Маше и Гвидонову. — Ваш вопрос решен положительно.

— Какой вопрос? — повернулся к просителям молодой человек.

И здесь еще стало ясно, что он с самого начала обратил внимание на Машу. Потому что уставился на нее, словно курица, для которой на полу прочертили полоску мелом, — с полным недоумением на лице. Очень забавное на его лице появилось изображение… Вот она, молодость-молодость.

Полковник почувствовал неладное, — неизвестный и ему молодой человек, в их, все-таки кое-как разрешившейся ситуации, выглядел лишним звеном. А как говорится, — избавь нас пуще всех печалей, и барский гнев, и барская любовь. Особенно, когда и то, и другое выглядело уже явно некстати.

Но главный начальник, обладал не только обаятельной улыбкой, — он тут же почувствовал интерес молодого человека, и принялся ему подыгрывать.

— Вот, — сказал он, — родственники одного азартного мужчины, который играл на бирже, и попал к нам. Пришли его выручать… Мы уже обо всем договорились.

— Родственники? — переспросил длинный парень. Но обращался он уже к Маше.

— Я — сестра, — сказала Маша, — Он, — друг семьи.

— И вас ободрали по первое число, — рассмеялся парень. — У нас ведь без этого не могут.

— Ерунда, — сказала Маша, — сто тысяч.

— Для вас это ерунда? — удивился, впрочем, вполне искренне, парень.

— Нет, не ерунда, — сказала, запнувшись, Маша. — Конечно, не ерунда… Но это деньги… Деньги, — это ерунда.

— Вы уверены? — не поверил парень. — Что же тогда не ерунда?.. Вы эти сто тысяч где возьмете?

— Не знаю, — сказала Маша. — Нужно будет подумать.

— Значит так, — сказал парень, и видно было, что он уже все решил, и вообще, это в его натуре, все быстро, буквально с колес, решать. — Я предлагаю вам сделку. Я выплачиваю сто тысяч за вашего брата, безвозмездно, а вы, в знак признательности, и ваш спутник, конечно, — вы соглашаетесь поужинать со мной. Сейчас… Я как раз собирался где-нибудь перекусить. Устраивает?

Гвидонов смотрел на главного, — тот продолжал улыбаться, самым обаятельным образом.

Кто же тогда этот длинный очкастый юноша, что тот так стойко принимает от него такие плюшки.

— Кузьмич, давай сюда нашего брата, — сказал парень начальнику.

— Но… — продолжал улыбаться тот.

— Давай, давай, не жадничай.

— Но его нет в Москве, — смущенно сказал Кузьмич.

— Как нет!.. — возмутился парень. — Что же ты тогда репу впариваешь. Где он?

— Можно вас на минуточку, — сказал Кузьмич.

Это «вы» тут же отметил Гвидонов. Кто же этот парень, который «вы»?..

Маша вся обмерла… «Нет в Москве», «можно на минуточку»… Перед глазами у нее все поплыло, и она стала медленно оседать на пол. Полковник среагировал мгновенно, попытался подхватить ее, но, должно быть, нога его еще до конца не зажила, так что он, своим вмешательством, лишь смягчил Машино падение, — и сам оказался на полу.