— Вы же к нам пришли, значит решились. Подготовка тела не нужна, главное, чтобы решение созрело в голове.

— Но как же так? Ветер, переохлаждение, простуда…

— У нас ещё никто не простудился. После купания человеку даже жарко становится. Если хотите, можете сегодня и попробовать.

— Вы, наверное, шутите? Так, сразу? У меня и полотенца нет.

— Полотенце и плавки мы вам найдём. Но если вы человек нерешительный, тогда прощайте. Мы насильно в прорубь никого не тащим.

Как я мог отступить после этого?

В сарайчике было тепло. Стояла даже круглая железная печь, только топилась она не дровами. Какой-то умелец приспособил в топку электрический "козлик" и из топки шёл прогретый воздух.

Вокруг меня кипела деловая суета. За двумя ширмами переодевались женщины, и мужчины. Одни уходили купаться, другие, раскрасневшиеся и весёлые, возвращались в домик. Они подсаживались к столу, шутили, пили чай с баранками, рассказывали друг другу новости. Я почувствовал, что если не вольюсь в это славное общество, буду вечно себя презирать.

— Я готов, — роковые слова вылетели как-то сами.

— Вот и прекрасно.

Виктория Игнатьевна открыла небольшой чемоданчик, вынула мужские плавки и подала мне.

— Эти, думаю, подойдут. А я, хотя и купалась уже сегодня, вас как новообращённого, провожу.

Она показала мне, куда повесить одежду, подождала, пока переоденусь, скинула пальто и, оказавшись в купальнике, шагнула за порог.

Моржовый домик стоял у северных ворот Петропавловки. Это был небольшой сарайчик, сооружённый у стены бастиона. С замиранием сердца я шагнул на снег, но впереди шагала дама, и мне ничего не оставалось, как следовать за ней. До проруби надо было пройти босиком по снегу метров сто, затем перелезть по лестнице через чугунную решётку и выйти на лёд. Прорубь начиналась от берега.

— Вы зайдите по пояс, окунитесь и выйдите. Для начала этого достаточно. Голову можно не мочить.

Со словами "природа, обними меня", Виктория Игнатьевна зашла в воду, проплыла метров десять и вернулась на берег.

— Теперь вы, пожалуйста.

Я шагнул в ледяную воду. Это оказалось не так страшно, как я ожидал. Зайдя по пояс, окунулся — раз, другой, третий.

— Хватит, не увлекайтесь, — позвала с берега мой тренер.

Я вышел, она подала мне полотенце.

— Ну, вот и всё. Поздравляю.

Мы отправились назад. В воздухе было минус десять, дул небольшой ветерок, но мне он казался тёплым. Кожа покраснела, и я стал ощущать не холод, а тепло. Даже жарко стало, наверное, с перепугу. На обратном пути я плохо соображал. Удивление и восторг переполняли меня. Неужели я это совершил? И, оказалось — ничего особенного. Даже не замёрз. Неужели я такой же, как они? Но только что будет завтра?

Меня напоили чаем, и я отправился домой. Наутро чувствовал себя прекрасно, и после работы снова побежал к проруби. И, разумеется, прикипел.

Жене и тёще в новом увлечении я признался через месяц. Тёща ужаснулась (думаю, она решила, что я просто тронулся). Жена приняла новость сдержанно, а через неделю и сама захотела искупаться. Так начались наши многолетние зимние купания.

Но зачем я всё это рассказываю? Затем, что на восьмом десятке самому приятно вспомнить прошлое, но ещё и потому, что эта история связана с Кадочниковым.

В семидесятые годы начались работы по расчистке территории Петропавловской крепости. Снесли многие поздние постройки, в том числе и наш сарайчик. В порядке протеста мы сломали замки двух павильончиков, стоящих зимой на пляже без дела. Летом в них продавали напитки и мороженое. "Моржи" обустроились там вполне уютно. Года три городские власти закрывали глаза на это самоуправство. Все понимали, что закаливание — дело хорошее. В разных районах города стали появляться клубы "моржей". Но нашим стало негде собираться вместе. Самые стойкие перебрались купаться на угол восточного Алексеевского равелина, вотчину "диких", неорганизованных моржей. Сюда стал ходить и я. Этих "дикарей" я и видел раньше, проезжая через мост.

Условия тут были спартанские. Одежду мы вешали на гвозди, которые приносили с собой и всовывали в расщелины между гранитными блоками. Однажды, уже одевшись после купания, я услышал, как один из здешних "моржей" сказал другому: "Вот и Павел Петрович идёт". Я поднял глаза и увидел знакомое лицо. Знакомое, но забытое. "Кто это? Он, вроде, в клубе не появлялся" — соображал я.

— Что-то не часто вы стали приходить, Павел Петрович.

— Я и сейчас со съемок едва вырвался, — ответил пришедший.

"Со съемок? Кадочников! — вспомнил я, — Точно, он!"

Нас в этот день было человек пять. Артист поздоровался со всеми за руку и стал раздеваться. Так я познакомился с ним воочию. Правда, это знакомство так и осталось на уровне шапочного. Кадочников приходил купаться нечасто и в разное время. Но однажды я стал свидетелем его совсем неординарного поступка.

Весна в этот год была ранняя, и Нева в районе города уже очистилась ото льда. Ладога была ещё скована, но мы все ждали, что скоро мимо Эрмитажа и Петропавловки, с шумом пробиваясь сквозь опоры мостов, величаво поплывут чистые голубые поля, на которых на удивление заморских туристов можно будет даже прокатиться. Правда, делали это только самые отчаянные, да и то лишь в том случае, если льдина проплывала близко от берега. Павел Петрович был один из них — как только река сбрасывала зимнюю кору, он приносил с собой ласты.

Многие из нас не одобряли этого чудачества — ледяная вода всё же не для ласкового купания, а при быстром плавании в ластах можно переохладить почки. Я как врач тоже высказывался на эту тему, но Кадочников только добродушно отшучивался: "Не беспокойтесь, доктор, у меня безотказный внутренний термометр".

В один из солнечных мартовских дней Павел Петрович, искупавшись и сняв ласты, растирался полотенцем. Мы, радуясь безветрию и ласковому солнышку, мирно беседовали. Вдруг со стороны Кировского моста раздались крики. В том месте, где гранитное ограждение переходило в решётку, суетились люди и отчаянно кричали: "Человек упал! Пьяный свалился! Спасите, спасите!"

Мы не сразу заметили, что в воде барахтается человек. Его несло по течению в нашу сторону, но он был ещё далеко, метрах в ста от нашего угла. Мы не успели что-либо сообразить, как Кадочников отбросил полотенце, прыгнул в ласты и бросился в воду. Плыл он, как моторный катер, за его спиной даже оставался бурунчик. Голова тонущего стала время от времени уходить под воду. Выныривая, он не кричал, только активнее начинал барахтаться. Когда Кадочников подплыл, на поверхности головы уже не было. Павел Петрович нырнул и, когда показался на поверхности, мы увидели, что он тащит уже не двигающегося человека.

Плыть стало труднее и их сносило по течению. К берегу они выбрались уже в районе песчаного пляжа. Мы, раздеваясь на ходу, бежали вдоль берега и помогли Павлу Петровичу вытащить пьяного утопающего. Тот уже видел кулем. Кто-то положил его животом на колено, качнул и из его желудка хлынул мутный поток пахнущей алкоголем воды. Через полминуты пьяный захрипел и начал дышать.

Кадочников вышел из воды самостоятельно. Ребята, крича от восторга, стянули с него ласты и стали растирать его ноги полотенцем. Они были синими.

Вскоре по берегу прибежали три милиционера. Они подхватили мокрого, что-то бормочущего пьяницу и увели в свою машину. Мы видели, что Павел Петрович едва держался на ногах. Двое парней принесли его вещи, помогли одеться. Вокруг уже собиралась толпа зевак. Кадочникову предложили проводить его до дома, но он отказался.

— Не хватало ещё, чтобы жена узнала… Да, и живу я здесь рядом.

Этой весной, как и следующей осенью, среди "моржей" Павел Петрович не появлялся. Мы решили, что он занят на съёмках или прекратил зимние купания, но однажды у проруби появился кто-то с Ленфильма и рассказал, что Кадочников был тяжело болен, но сейчас уже поправляется.