Трудно бежать. Леденящий покрытый испариной лоб воздух неожиданно становится обжигающе-горячим, жидким огнем вливаясь в легкие. Мышцы, привыкшие к физическим упражнениям в школе, стонут, пока лишь слабым тремором напоминая о себе, как бы прося: «прекрати, хватит…». Ревущий, окруженный пламенеющей вуалью шар исчез за вершиной, до которой осталось совсем немного, совсем чуть-чуть, и вокруг лежат зыбкие сумерки рассвета, укрывая крутой склон густой тенью. Топот за спиной все ближе, знакомый голос наставника, пытающегося на бегу звать ее, просить остановиться.

Но она не слушает. Она не хочет слушать. Она большими, резкими скачками стремится вперед, к вершине. Последние метры, последние шаги. Проклятие и звук падения за спиной, слабый ветерок от не дотянувшейся до ее спины на считанные сантиметры руки. В лицо ей бьет сердитый ветер, в ушах звенит от затихающего гула, всколыхнувшего, заставившего вибрировать все кругом. Горизонт купается в бледно-розовом пламени рассвета, а над ним горит успевший улететь так далеко, ставший таким маленьким огнистый болид. Он почти касается незримой черты, где небо сходится с землей, где с минуты на минуту должен выступить край светила, там, где глубокой ночью можно увидеть призывно мерцающие далекие огни города, огни дома.

Алая звезда коснулась горизонта, взлохмаченным, злым оком смотря на задыхающуюся, упавшую на колени девочку.

«Загадай желание, если увидишь падающую звезду», — давным-давно говорила ей мама.

Нестерпимым, жестоким холодом повеяло от дыры в небе, прорехи, в которую, казалось, утекала жизнь.

Шум за спиной. Кто-то зовет ее по имени…

…загадай желание…

— Лети прочь! — закричала она, все силы, всю душу вкладывая в крик. — УЛЕТАЙ!

Белый сполох смял горизонт.

И небо взорвалось огнем.

Женщина с рыжими волосами стояла на краю уходящей, казалось, в бесконечность сухой, бесплодной равнины. Светило системы, дотянувшееся до зенита, едва-едва согревало воздух и каменистую, растрескавшуюся буро-красную почву.

Стылый, зябкий ветер гнал пыль, песок в ущелье за ее спиной. Изредка крохотные пылевые смерчи поднимались над землей, и тогда она прикрывала лицо рукой, но не прекращала смотреть до рези в глазах в почти неразличимую в желтоватом небе линию горизонта.

Очередной смерч надвинулся на женщину, но в последний момент, точно испугавшись ее окаменевшего, напряженного лица, вильнул в сторону, протанцевал по краю высохшего многие тысячи лет тому русла, осыпав песком маленькую фигуру в белой накидке. Возмущенно пискнув, она попыталась уклониться от песка, громко и звонко чихнув.

— Тебе не нужно было идти со мной, Сеф, — сказала, не оборачиваясь, Жанна. — Твоя мама будет волноваться за тебя.

Серафима, закончив оттряхивать накидку, подошла и встала рядом, с любопытством смотря на мертвый пейзаж.

— Мама знает, что со мною все в порядке, — она покрутила головой по сторонам, как будто ища что-то, потом посмотрела на Жанну снизу вверх. — Мне нравится здесь быть. Я люблю смотреть. Здесь красиво.

— Красиво? — Жанна, не отводя глаз от горизонта, переспросила. — Тебе здесь нравится.

Девочка смущенно кашлянула.

— Ну… когда-то здесь все было красиво. Мама показывала мне голофото из той жизни… с Земли… — она помолчала и вытянула руку в сторону русла. — Здесь текла река — много воды. Мама говорит — эта река самая большая здесь. И все берега в траве. И много травы вокруг. Все зеленое и яркое. А за тем большим камнем, — девочка показала на огромный валун, на треть ушедший в землю шагах в ста от них, — растет дерево. Большое и пышное. И много-много листьев, так много, что не видно даже веток. И трава вокруг густая-густая, такая, что можно идти по ней босиком — и не чувствовать земли. Только траву, будто под ногами мягкий ковер. И если забраться на камень — то листья будут накрывать тебя, защищать от солнца. И оттуда будет видна река и равнина — вся в цветах. Желтых и белых.

Жанна посмотрела на мечтательно уставившуюся вдаль девочку. Потом на мертвую пустошь, чей покой уже многие столетия нарушал только ветер, гонящий пыль и песок. На миг ее охватила острая зависть к девочке, никогда не видевшей того, что пришлось увидеть в своей жизни ей. Не видевшей войны, не видевшей смерти друзей, не садящейся каждый раз в кабину космолета с мыслью, что это последний вылет. Для которой «коты» были странными, загадочными чужаками, жившими глубоко под скалами.

У которой была и мать.

Жанна почти ничего не помнила, после того, как смявшие ее волю воспоминания отступили, оставив ее наедине с морем тумана. После того, как снежная белизна огня, испепелившего горизонт в ее прошлом, сменилась серым свечением из-за спины. Светом Храма Ушедших. Липкой паутиной мглы, забивающей рот, плескающейся в глаза. Больше ни видений, ни обескураживающих шуток с памятью — она увидела все, что полагалось.

На этот раз.

В себя она пришла, когда ее нашел Джон. Сколько времени прошло — она не спросила: не очень-то и хотелось знать. Наверное, он прошел следом за ней, сквозь туманное море — или тэш’ша открыли проход точно к ней — она не спрашивала. Лишь, чувствуя, как промозглое дыхание пещеры холодит вспотевшее лицо, пытаясь сбросить назад слипшиеся пряди, поинтересовалась: «мы закончили?».

И только получив утвердительный ответ, почувствовала чье-то испуганно-любопытное присутствие рядом, так отличающееся от растекавшихся повсюду волн тэш’шских эмоций. Она посмотрела вокруг — почти без удивления обнаружив, что они стоят у того входа, через который прошли сегодня. А из-под сдвинутой вбок ткани, с обратной стороны покрытой вязью чон-саа, на нее смотрела знакомое детское лицо, обрамленное каштановыми кудрями.

Теперь Жанна поняла, что не зря из всей ватаги детей к ней подошла именно Серафима.

Обратно путь она помнила лучше, чем дорогу сквозь туман, но главное памяти удержала: следующий на шаг позади Шонт, готовый в любой момент помочь, дать руку — и теплая маленькая ладошка девочки, ведущей за собой. Стараясь не привлекать внимания — и не мешать — прошли церковь и тем же путем вернулись к перехватчику, вокруг которого крутилась детвора, что-то оживленно обсуждавшая.

Джон, решивший переговорить с местными руководителями, предложил ей отдохнуть в «Кракене», но Жанна отказалась — сидеть одной в кабине совсем не хотелось. Тогда Серафима и потянула ее «показать равнину»; к вящему недовольству остальных сверстников девочки, Сеф все попытки навязаться в число «показывающих» решительно пресекла. И что удивительно — ее послушались. С ворчанием и завистливыми взглядами, но послушались. Правда, из всех детей она была самой старшей — или одной из самых старших, так что вполне возможно, что они давно приучились слушать ее, как «главную».

И теперь она рассказывала Жанне о красоте, которая была видна ей вокруг. А Жанна завидовала девочке. Ее безудержной энергии, детскому оптимизму, стремлению видеть повсюду только хорошее. Она завидовала, потому что сама видела вокруг только мертвую пустошь, жестокую и беспощадную к людям.

Новый порыв ветра вцепился в их одежды: сьютер девушки, накидку ребенка. С глубоким урчанием «Кракен» вынырнул из-за группы скалистых шпилей, будто выросших из засеянных там зубов дракона. Скользя метрах в двадцати над землей, перехватчик дважды облетел Жанну и Серафиму: Шонт подбирал место для посадки.

По земле, следом за космолетом бежал столб пыли: нижние дуги маневровых двигателей работали на всю катушку. Будь она с девочкой ближе — их бы накрыло с головой, но ее напарник не стал приближаться — «Кракен» завершил второй круг и направился к равнине, замедляя ход. Перед космолетом взметнулась красно-серая стена пыли, в которой Жанна едва его не потеряла.

— Почему ты плакала? — голос Серафимы напомнил Жанне, что она здесь не одна. Она посмотрела на девочку: