И мало утешало, что едва ли кто другой на его месте смог бы выдержать так долго.

Капля усилий, капля внимания — приятный для глаз аварийный свет погас. Он остался наедине со своими мыслями в абсолютной темноте.

Это не беспокоило. Не мешало. Покой и тишина помогали погрузиться в себя, оценить, осмыслить то, что сделано и что предстоит. Не для того, чтобы принять решение, — а для того, чтобы найти в себе мужество и уверенность следовать дальше, бесстрастно воплощая задуманное в реальности. И раз за разом ощущать в этом покое, тишине неуемное любопытство, жажду выйти за границы позволенного, разведанного, стремление идти вперед, искать и находить новое, открывать давно забытое старое. Чувствовать, находить в окружающем нечто незаметное для остальных — и стать первым за многие сотни Оборотов, чьи успехи на стезе постижения мира ставили на одну доску с триумфами на поле боя.

Он никогда не сомневался. Никогда не позволял метаться между вариантами грядущего, открывавшимися ему. Он видел, что делать, как делать, зачем делать. Он видел момент, когда надо действовать. И делал то, что должен, бестрепетно убирая все мешающее со своего пути.

Он никогда не сожалел о сделанном. И все же иногда ему хотелось мечтать, чтобы кто-то другой взял на себя этот груз, кто-то другой стал тараном, обреченным сокрушить то будущее, крохотный лоскут которого открылся ему на миг — и вселил в душу темный, беспросветный ужас.

Но больше не было времени мечтать. Горропа ждала его, а за спиной были те, кого он должен спасти. Пути назад не было.

Несокрушимая воля в очередной раз заставила встряхнуться, сконцентрироваться. Пульты, системы мостика ожили, зажегся аварийный свет, появились над проекторами экраны. Энергия еще работающих регравов хлынула по отведенным ей каналам — только теперь этой энергией распоряжался тэш’ша, сидящий с закрытыми глазами, вновь окруженный черным, беззвучно кружащим вихрем.

Секунды бежали, складываясь в столь же стремительно утекающие минуты. Быть может, ему и не требовались больше механизмы, системы связи-отражения, вырабатываемая регравами энергия — иногда он сам затруднялся определить, какие барьеры пали пред ним, когда он, наконец, решился сделать необходимое. Быть может, он мог просто потянуться мыслью в нужную точку, просто шагнуть туда, отряхивая путы пространства как снег с ла’кста после метели…

Быть может — сейчас не место и не время выяснять это. И он полагал, ни того, ни другого у него уже не будет. Последние приготовления, последние детали — не очень нужные, однако могущие оказаться полезными.

Проекционные экраны подтвердили установленный канал связи, а бурлящая в нем, вокруг него, повсюду мощь надежно отсекла возможность установить настоящий источник сигнала. В центре мостика человеческого корабля появилась фигура еще не старого, но достаточно пожившего и много повидавшего тэш’ша.

— Феннаир, — негромко обратился он к образу Марраша’атаха. — Вы хотели говорить со мной…

Неуклюжий, лишенный изящности очертаний «Воронов» или стремительности «Стрел», транспортник пронзил тупым, будто обрубленным носом незримую пленку защитного экрана. Под сводами блока ангаров вспыхнули тревожные огни, вокруг транспортника появилось мерцающее бледно-алое свечение, предостерегая работающих в ангаре людей.

Похожий на прямоугольный раздутый в корме брусок, транспортник медленно проплыл над выстроившимися в ряд «Стрелами», «Воронами», десятком «Кракенов» и громадинами «Бармаглотов» — инструкции, регламентирующие работы с космолетами, все дружно забыли. Это было плохо, неправильно — но падающим от изнеможения людям, уже двадцать часов подряд не покидающих ангары, хватало сил сосредоточиться лишь на аккуратной и быстрой работе над поврежденными, израсходовавшими боезапас или даже изувеченными до неузнаваемости космолетами. А командора, ежесекундно ожидавшего появления преследователей, гораздо больше заботило время возвращения в строй космолетов, чем соответствие инструкциям ТехСлужбы. Техникам выдали карт-бланш на все, что придет в голову, разрешили привлекать всех, без кого сейчас боевая база могла обойтись — все во имя того чтобы в любой момент «Гетман Хмельницкий» мог выпустить не менее полутора сотен истребителей, перехватчиков, разведчиков и десантных модулей.

Пока что техники на пару с добровольно-принудительно «мобилизованными», пускай и, выбиваясь из последних сил, со своей задачей справлялись.

Транспортник осторожно опустился на выделенном ему участке: точно посреди ангарного блока, практически в районе центральной оси боевой базы. В обычных условиях там запрещалось сажать что транспортники, что космолеты, но сейчас и на это закрывали глаза. Семь только что прибывших транспортных модулей уже заняли последние свободные места. А с учетом того, что от «Авангарда» спешило еще пять угловатых транспортников — шеф ТехСлужбы разрешил использовать даже площадки подъемников.

Двое на протянувшейся узкой галерее вдоль всего ангара молча смотрели, как к севшему кораблю бросились десятки людей: медики, техники с «помощниками» и грузовыми платформами, даже парочка пилотов. С шипением люки транспортника раскрылись, опуская аппарели; навстречу команде боевой базы потекли эвакуированные с «Авангарда», кто мог передвигаться самостоятельно или с помощью коллег. Могло показаться, что минутная сумятица у пандусов перерастет в затор, но как из-под земли выросшие «серые»[12] мигом навели порядок.

Неутихающий, пульсирующий гул кипящей повсюду работы, разговоров, команд, стонов раненых, здесь, на высоте двадцати семи метров над палубой ангарного блока сильнее всего бил по ушам, пронизывая голову, за считанные минуты награждая тупой, сверлящей затылок болью. Внизу все внимание поглощала работа, десятки рутинных операций, почти что без участия разума повторяемых над каждым обслуживаемым космолетом — и оглушительная какофония бесконечного аврала просто-напросто не воспринималась измученными людьми.

Там внизу не давила так ответственность за судьбу трех кораблей, оказавшихся отрезанными от любой мыслимой помощи, лишенными пути назад, преследуемые по пятам врагом, который не успокоится, пока не уничтожит боевую базу со всем экипажем. Последний рейд «Гетмана Хмельницкого» по своей территории тэш’ша крайне болезненно и были настроены расшибиться в лепешку, но не выпустить людей.

— Мы должны выпускать космолеты, командор! — один из стоявших на галерее, средних лет коренастый мужчина с необычайно длинными для своего роста руками, и ярко-синими глазами, казавшимися холодно сверкающими сапфирами, наклонился к вцепившемуся в поручни и неотрывно смотрящему вниз, седому как лунь старику. — В любой момент кто-то ошибется — и…

— Я все понимаю, Блейк! — с нажимом ответил командор Фарбах. — Но люди должны отдохнуть. «Авангард»… можно считать, его нет. Что с «Молохом» — скоро, надеюсь, узнаем. Они — наша последняя надежда. Хватит, что помогают с космолетами — больше от них я не буду требовать.

Командор выпустил, наконец, поручни и стремительно прошелся по галерее — даже не глядя на его лицо, по рваным движениям, взмахам рук и злому, свистящему шепоту, с которым он выплевывал слова, можно было представить, насколько Фарбах раздражен.

— Вещунья и Псих уже должны достичь «Молоха» — если расчеты верны. Еще сорок семь минут мы сможем принимать транспорты с «Авангарда» — потом операцию придется свернуть. Усиленные патрули на пределе наших сканеров — запас времени у нас есть, Блейк.

— Они едва успеют за сорок минут переправить людей…

— Значит, все остальное мы оставим здесь. На базе еще достаточно запасов для одного-двух боев. А…

Фарбах на полуслове прервался, вскидывая голову к темно-серому перекрытию над головой. Пришедший на визор вызов дублировался мягким гудком коммуникатора.