Фарбах не понимал, что это значит. Не понимал, откуда все это берется — не было похоже, что кто-то вкладывает ему в голову чужие мысли. Да и не мысли это были: скорее нечто, что он всегда знал, но до сегодняшнего дня никогда не вспоминал.

Перед тем, как выйти из моря пыли на голый обсидиан с тысячами холмиков, Фарбах помедлил секунду-другую. Все это выглядело очень странно. И непонятно. А «странно» и «непонятно» всегда в его профессии означали опасность. Но ведь и больше идти некуда было. Если его заманивают в ловушку — что ж, ловушка всегда работает в обе стороны.

А пока он дышит — надежда есть.

Вещунья брела через хаос того, что некогда было ангарами «Молоха» точно сомнамбула, не обращая внимания ни на что. Что-то надломилось в ней, после всего случившегося, что-то оказалось слишком сильным для девушки — с каждым шагом крошились и рассыпались остатки воли, позволяя рассудку соскальзывать в зыбкий сумрак, в котором не было грани между реальным или нереальным.

Она была без шлема — сама не помня, когда и зачем сняла его. Иногда она дышала, иногда десятки метров шла ни разу не вздохнув, и не чувствуя при этом никакой разницы. Мыслей не было, желаний не было — отупляющее оцепенение выдавливало, выжигало все.

И в груди, рядом с небьющимся сердцем, пульсировало то, что она раньше принимала за сгусток льда. Но льдом оно не было — хотя могло казаться невероятно холодным.

«Бездна» — сквозь серую пелену, мешающую думать, приходило название. Просто слово. Без объяснений, без смысла. Она тянулась к девушке, с каждым спазмом, с каждым шагом растекаясь по телу. Бездна говорила без слов, без звуков. Она говорила, что поддержала ее. Что спасла ее. Что держит ее. Бездна говорила об истине. О правде. О реальности. Она кричала о бесконечном голоде. О вечности. О пустоте.

Она говорила «смотри»! И Вещунья смотрела.

Белые росчерки появились сразу и повсюду. Завитки, спирали, узоры, полосы и кольца — каждый предмет, каждая молекула, каждый микрон окружающего мира был заполнен ими. А потом исчезло все, кроме узоров. Целый корабль стал одними лишь узорами, звезды стали узорами, пространство стало узорами — все стало узорами. И только черная тень аномалии плотным коконом окружала пылающий бело-желтым огнем шар узоров, которые стали истинной сутью того, что Вещунья и остальные принимали за реальность.

И, наконец, пришло понимание.

Первый холмик оказался на пути командора на первом десятке шагов. Фарбаху не очень хотелось к нему приближаться, но таких холмиков тут слишком много — как ни петляй, рядом с какими-то придется пройти. Настороженно оглянувшись, командор присел на корточки у неподвижного скопления черной пыли и еще раз внимательно его осмотрел. Ничего особенного не заметил — да и не знал он, что именно «особенное» стоит искать. Провел кончиками пальцев сверху вниз: пыль как и раньше расступилась и сомкнулась за ними, не оставив и следа. Глубоко вдохнул и опустил руку на вершину холмика: кисть, не встречая сопротивления, опустилась почти на метр — и наткнулась на что-то. Или на кого-то, поскольку под пальцами командор ощутил теплую человеческую кожу. Поводив рукой, Фарбах приблизительно прикинул, что этот «кто-то» лежит на боку, свернувшись в позе эмбриона и на прикосновения не реагирует. Сглотнув, он осторожно опустил голову в эту странную взвесь — и ни миг забыл дышать.

Перед ним лежал, как он и думал, свернувшийся эмбрионом, один из его людей, майор Винсент Тарк, возглавивший первую эскадрилью на время отсутствия Шонта. Он был среди пилотов, отправленных им к «Молоху», перед последним ударом по боевой базе… выходит, и он очутился здесь?

Командор попробовал сперва осторожно, потом энергичнее растолкать майора — без результатов. Пытался дозваться, чуть ли не прямо в ухо — и никакой реакции. Наконец, он решил попробовать вытащить его из этой мелкой дряни, но задумать это оказалось много проще, чем исполнить. Командору казалось, он пытается поднять не поджарого человека весом около восьмидесяти килограмм, а целого слона. Ни вытащить, ни даже сдвинуть с места не вышло — что-то надежно держало человека.

В следующих семи холмиках командор нашел других людей, но их всех объединяло одно: они были или с «Молоха», или с «Авангарда», или с «Гетмана Хмельницкого». Все, как один находились в бессознательном состоянии, ни на что не реагировали, и вытащить их или разбудить у командора не получалось. Зато в восьмом по счету, как он про себя решил называть, «хранилище» Фарбаха ждал сюрприз. Там лежал не человек. Там лежал тэш’ша.

Ошеломленный Фарбах медленно шел мимо «хранилищ», уже не пытаясь заглядывать в каждое из них, лишь выборочно проверяя через каждые десять-пятнадцать шагов. Чаще встречались люди, но попадались и «коты» — если такая же картина везде на очищенном от пыли пространстве, то их должно быть не меньше четверти от общей численности людей.

«Молох». «Авангард». «Гетман Хмельницкий». И корабль тэш’ша. Здесь были все, кто сошлись в последнем бою… но это же невозможно. Он ни разу в жизни не слышал о чем-либо подобном, да и не могло быть у «котов» таких технологий. Такого… просто не могло быть.

Додумать он не успел. Один их холмиков «пыли» осветился изнутри тем же самым — мертвым — светом. Ни краткий миг он увидел внутри человеческую фигуру, скорчившуюся, как остальные — и этот странный, пугающий свет бил из нее. Потом оболочка «пыли» лопнула, распалась лохмотьями тающего, быстро всасывающегося в черную поверхность тумана. Камень под ногами подпрыгнул, сбивая с ног, но Фарбах успел увидеть, как человеческий силуэт исчезает, сжимается в шар нестерпимо сияющего мертвого света.

Шар срывается с места и мчится к основанию колонны.

Вновь появилась мысль: он не должен добраться до цели. Ни в коем случае не должен.

Но что он мог сделать?

Тень. Одна единственная — и взятые из нее тысячи новых. Это не было реальностью — той, где они жили, воевали, любили, умирали, — а реальностью поднятой невоплощенной вероятности, напитанной слепой мощью, перестроенной по чужому замыслу, сотканной из снов, кошмаров, видений и воспоминаний запертых в ней людей. Отсюда не было выхода. Не было спасения. Они все были изначально обречены.

Вещунья, освободившись от видения, упала на колени. Если бы она могла — она бы закричала от отчаяния и утраты последней надежды, но кричать она не могла.

Бездна текла в ней, сквозь нее, сливаясь с ней. Но потерянной, испуганной, потерявшей веру девушке до этого не было дела. И потому пропустила тот крохотный миг, когда все, чем когда-либо она была, разлетелось, как лопнувшее зеркало, под напором чужой, свирепой мощи. Она слилась с ней, с тем, что составляло саму суть личности девушки, ее жизни, ее сознания, заполнило ее. Стало одним целым с ней.

Бездна пришла.

И внутри аномалии исчезло почти все. Корабль, тела погибших, космолеты, Псих и Умник, который час пытавшиеся пробиться через завалы, межзвездный газ, излучение, микрометеориты, гравитация, вакуум, пространство, время — все. Оно не было уничтожено, разрушено, превращено в нечто иное…

Оно. Просто. Перестало. Быть.

Пустота осталась там, где было все. И черная колонна, устоявшая перед ее мощью, единственная нить, ведущая из невоплощенной тени в реальность.

Бездна рванулась туда.

Целый виток смерча в абсолютной тишине развернулся и упал на пути шара, охватил его, спеленал, выбросив сотни нитей к «хранилищам», цепляясь за вершину каждого. Одна из нитей повисла над опрокинутым навзничь командором, дернулась как бы в нерешительности, но он сам поднял руку и бережно схватил ее за кончик.

Фарбах и сам не мог точно сказать, почему он так поступил. Наверное, беззвучный вопль из глубины души «остановить мертвый свет» так подействовал. Или то самое пресловутое шестое чувство, что много лет помогало ему в боевых походах.