Делает ко мне шаг. Уголки губ вздрагивают в намеке на улыбку, когда я отшатываюсь назад.
— Есть вероятности, Джеймс. Невоплощенные, несуществующие… пока. Их иногда много, иногда мало, но они есть всегда. У каждого свои. И каждый приходит к моменту, когда все вероятности сходятся, становятся реальными. Когда приходится выбрать одну их вероятностей — и она станет неизбежностью. Той, что определит дальнейший путь, нить к следующему мигу. Что отбросит тень на новые вероятности, станет их частью, зерном в каждой. Но остальные вероятности — те, которые не стали неизбежностью — не исчезают. Они остаются тенью, отражением той единственной, выбранной неизбежности. Их нет в реальности, они не воплощены, но самой возможностью своего существования, отражения они влияют на нить событий, которые ведут к следующему мигу.
Я облизываю пересохшие губы. Страшно слушать свой собственный голос, когда эта жуть смотрит неотрывно мне в глаза.
— Я не понимаю…
Мой двойник кивает:
— Не понимаешь — и это печально. Я говорю твоими словами, твоими мыслями, твоими образами. Если бы понимал — я бы сказал тебе всю суть, все, что ты должен знать… но ты не понимаешь. Потому я говорю так, образно, самым близким, что ты можешь понять. Следующий шаг тебе придется сделать самому.
— Почему? — помимо воли спрашиваю я. Кажется, «это» ничего со мной делать не собирается… сейчас, по крайней мере.
— Каждая неизбежность отбрасывает тень на грядущие вероятности. Редко бывает, что зерно избранной неизбежности вплетается во множество вероятностей, которые никак не принадлежат неизбежности. В твоем случае, Джеймс, была выбрана неизбежность — и ее тень накрыла все вероятности, что есть у тебя. Куда бы ты ни шел, чтобы ты не делал — ее зерно будет в каждой вероятности: как в той, что ты изберешь, так и в тех, что будут невоплощенными тенями.
— Это место начала, — «оно» указывает на окружающее нас под каменным небом. — Его больше нет, осталось только память, отражение, следующее за нитями событий, ведущих к мигу выбора. Здесь была сокрушена твоя судьба, стерта, смята — и переписана заново. Ты идешь к своему мигу, к моменту, когда тебе предстоит сделать выбор, выбрать вероятность. Это мало бы значило, будь все по иному, но так случилось, что твой выбор определит слишком многое. Твоя неизбежность отбросит тень не просто на многие вероятности. Ее тень накроет все вероятности, все что есть. Под каждой звездой, под каждым небом. Вероятность, которую ты выберешь, станет осью, сердцевиной мира, что повернется вокруг.
Несмотря на теплый воздух над шпилем меня пробирает дрожь. Я чувствую, как мой рассудок дрожит над тонкой гранью, за которой безумие.
— Какой выбор? Вероятность чего?
— Ты не знаешь, — это не вопрос. — Не знаю и я. Если бы ты знал — то в этом разговоре не было бы смысла. Но ты должен понять так много, сколько сможешь. Иначе…
— Что? Что будет, если я не выберу?! — мне хочется, чтобы в голосе звучал твердый, уверенный вызов, насмешка — но себе я врать не хочу.
Мой двойник качает головой.
— Ты не понимаешь: ты выберешь. Ты придешь в миг, сойдутся вероятности — и одна из них станет неизбежностью. Остальные — зыбкими, смутными тенями. Нет пути, чтобы изменить это. Нет дороги назад.
«Оно» замолкает, смотрит на меня, словно раздумывая, что еще сказать.
— Представь, Джеймс, огромное море. Океан. Океан без дна. Безграничный, у которого есть только один берег. На берегу скалы. За скалами — холмы и равнина до горизонта. На горизонте — горы. Над горами — небо и звезды. Вы же — все, кто есть — муравьи на берегу, строящие замки из песка.
Что-то меняется в голосе двойника: я сам не могу сказать почему, но твердо знаю, что нужно слушать очень внимательно. Что это очень-очень важно.
И — как в туннеле — что время, отпущенное мне, истекает.
— Океан бьется в берег, накатывается волнами и отступает. В вечном, беспрерывном ритме. Иногда он смывает часть берега, а в другом месте насыпает гряду песка. Так было и так должно было быть. Но однажды поднялся ветер. Ветер гонит… по сути, только одну волну. Вода отхлынула от берега, к горизонту, где волна вздымается, растет, тянется к небу. И ветер гонит ее, подталкивает; волна несется, набирает с каждым мигом скорость. Она несется, чтобы стереть в пыль берег и скалы, смести холмы, разорваться равнину, раздробить горы и обрушить небо. Волна несется, чтобы уничтожить все, оставив только себя, единственную и бесконечную, оставить только свой безумный бег, в слепой ярости, порожденной ветром.
Но, ты должен понять, волне не хочется — если эти слова могут быть вообще применимы тут — этого бега. Ей не хочется крушить все, не хочется нестись вечно — ее устраивал ровный ритм приливов и отливов, рокот прибоя в скалах, шелест песка, на котором она оставляет шапку пены, накатываясь на берег. Но у волны нет выбора. Ветер поднялся и гонит ее. Вода отхлынула от берега.
Я слушаю, завороженный серьезным голосом двойника. Внезапно вспоминаю последнее, что запомнил, после рухнувшей стены в туннеле. «Пустота идет…»
Снова тень улыбки пробегает по губам двойника.
— Волна сминает вероятности, крушит неизбежности — чтобы в конечном итоге оставить одну единственную: вечную и неизбывную неизбежность пребывания себя. Ее мощь чудовищна — но пока не беспредельна. Еще можно остановить ее.
Мой двойник оказывается совсем близко, черная жуть под веками смотрит мне в глаза буквально в упор.
— Остановите ветер, Джеймс! Не дайте волне взметнуться выше звезд! Не дайте набрать мощи, больше мощь мириада светил! Иначе волна станет концом — и начала не будет! Остановите ветер!
Я заставляю себя стоять прямо, не отступить ни на сантиметр перед его напором, перед своим страхом. Не только из-за того, что дрожит в глазницах, но и что веет от его слов. И неожиданно спрашиваю совсем не то, что собирался:
— Кто ты? — я не могу заставить себя смотреть в эти глазницы, туда, где кольцами свивается чернильная субстанция — не жидкость, не газ — нечто непостижимое, нечто за пределами понимания, за пределами рассудка — и в тоже время я не могу не смотреть на нее. Она манит, тянет к себе, тянет в себя.
Двойник выжидает мгновение, потом чуть наклоняет голову.
— Представь волну, Джеймс. Волну в бесконечном океане, бездонном и бескрайнем. Представь волну, поднимающуюся к звездам, несущуюся вперед. Представь мельчайшую каплю этой волны, крохотный атом в ее, стремящейся к бесконечности, мощи… Представь луч света, ослепительно яркого, что бьет в эту каплю и отражается в тебя…
Я смотрю на своего двойника.
— Ты — этот луч?
— Нет, Джеймс. Я тень, отброшенная тобой.
Тишина между нами звенит. Я смотрю на двойника, вспоминаю туннель…
— Значит, все…
— Волна не знает тебя. Не знает вас. Вас нет для нее. Ты слышишь вибрацию воздуха — и называешь ее словами. Ты слышишь ритмичный шум — и называешь его музыкой. Ты слышишь свист ветра — и называешь его песней. Ты один из тех, чьих вероятностей коснулась волна, — кто слышит ее рокот, кто слышит рев ветра. Ты слышишь то, что ты можешь услышать, можешь понять, для чего у тебя есть нужные слова.
Мне кажется, мои губы сами шевелятся:
— Если мы остановим ветер… волна…
Мой двойник неподвижен. Только черная жуть в глазницах живет своей жизнью. Его голос беспощаден и холоден.
— Вода отхлынула от берега. Волна уже пришла в движение. Волна уже тянется к небу. Волна уже поднимается над горизонтом. Волна сокрушит берег, разотрет скалы в пыль, разорвет в клочья равнину… Но если вы остановите ветер, если волна не взметнется выше звезд, если волна не наберет мощь мириада светил — то, быть может, она пощадит горы и не обрушит небо. Будущее падет, но восстанет из пепла.
Я едва могу дышать. Едва хватает сил, чтобы выдавливать из себя слова, точно воздух, ставший плотным и липким, задался целью лишить меня речи.
— А мы…
— …муравьи на берегу. Волна сметет берег.
Я молчу, ощущая страшную усталость. Усталость безнадежности, усталость страха, ставшего настолько большим, что просто перестаешь воспринимать его. Перестаешь бояться, потому что это больше того, что можешь вынести.
